EN
Старый сайт
А мы с Тёмой сблизились. Я ходила на все его экзамены-концерты, знала всех его друзей и преподавателей, вдохновенно жила театральной жизнью. И видела, как Тёме не хватает отца, его одобрения, любопытства, внимания. Да просто любви.
Тема сам напросился при распределении в другой город, хотя мог бы играть в нашем театре. Он уже был победителем всеукраинского конкурса молодых актеров.
А мне после его отъезда стало совсем одиноко. От того же страдал и Костя, я видела. Но его разочарование в личности сына победило даже кровную любовь к своему ребенку. Словно актерство - это преступление. А ведь Костя очень ценил Смоктуновского, Гафта, даже только что вылупившихся Миронова, Меньшикова, Машкова. И я не могла понять его логики. Какие у него были основания не верить способностям Тёмы, если он ни разу не пришел на Тёмины спектакли? Почему он не верил, что сын счастлив на сцене, насколько это возможно - быть счастливым вдали от дома в условиях задрипанной общаги?
Что же будет теперь, когда сын остался совсем один? Слабый мальчик, нежная душа, изо всех сил старающаяся играть папиного двойника? И когда он избавится от этого гнета? Если бы он успел жениться, мое сердце так бы не терзалось сейчас...
6
В половине третьего появилась первая гостья - тетя Наташа, мамина сестра, вечно живая старуха, в свои восемьдесят лет походившая на свежеиспеченную пенсионерку. Можно сказать - чудо природы, ходячий материал для изучения геронтологами. Я ее любила, несмотря на полный политический кретинизм тетушки. Он вполне уживался с ее природным умом, трезвым во всем, кроме политики. А Костя уважал тетю Наташу за верность идеалам коммунизма, хотя эти идеалы вызывали у него тошноту. Ее слушали с удовольствием все собеседники - из-за чувства юмора и широчайшего словарного запаса, но до той поры, пока тетушку не заносило на бредовые идеи, как заносит шизофреников. Тогда начинался митинг в форме монолога, потому что желающих спорить с нею не находилось, а вежливость не позволяла прерывать страстную речь. Только мне она позволяла встревать со своими насмешками, потому что, не имевшая детей, она любила меня преданно и прощала некоторую грубость.
- Я не опоздала? - громогласно спросила тетя Наташа у Киры. - А-а, тут Олькины подружки-сестрички!
Перецеловав всю троицу, тетя оседлала свое законное место в торце стола и критически оглядела пейзаж на его поверхности.
- Не вижу поминальной кутьи. Девочки, где главное блюдо?
Вот тебе и коммунистка!
- Наталья Ивановна, можно обойтись и без кутьи, - ответила Кира.
- Можно! - весело согласилась тетушка и тут же наткнулась на мою бодрую физиономию в рамке. - Бо-же, девочка моя сладкая! А я надеялась, что ты меня похоронишь!
Плаксой она не была никогда, и сейчас я слез ее не удостоилась. Спасибо, что хоть вспомнила, зачем пришла. Ее бодрость меня даже огорчила.
- А мадам Драгомарецкая прибудет из столицы? На похороны не явилась. Что там слышно? - она оглянулась на детскую, очевидно думая, что там мой супруг.
Тот с самого утра покинул дом, чтобы не сталкиваться с моими подругами. Недавно вернулся точно украдкой и тихо засел в Темкиной комнате, но терпения не хватило: вышел, кинул коротко моим подружкам, что идет в магазин и вернется к трем, если они не возражают. Те дружно обрадовались такому повороту, не возражали. Думаю, что Костя придет точно по-военному, с какой-нибудь бутылкой минералки в руках. Толпу чужих он не выносит.
- Говорите спокойно, Костя в магазин ушел, - сказала Яся. - Никаких сведений о столичных гостях не имеем. Но лучше бы они не приезжали. Оле приятнее было бы видеть тех, кто ее любит.
- Я этой заразе не прощу свадьбы! - тетя Наташа потянулась к помидорчику и отправила его в накрашенный рот. - Вы знаете, что она тут болтала? Не разобралась, кто я, и давай плакаться, как влип ее сыночек!
Ника и Яся, прекрасно знающие эту давнюю страницу моих отношений со свекровью, вежливо развернулись в сторону тетушки. Кира подняла вопросительно брови, немножко задетая тем, что в число близких на свадьбе не входила.
- Представьте, мне услышать про Ольку, что она чуть ли не уродка и пустое место в сравнении с ее Костиком!
- Надеюсь, вы не смолчали? - скривила губы Кира.
- Я-а-а?! Да я ей устроила такой праздник, что она потом полчаса в спальне отходила!
- По морде дали, что ли?
- Ну, пачкать руки о говно, пардон, не-ет! Я ее словесно уничтожила. Она после этого пять лет не возникала на нашем горизонте! Аристократка! Мужнину фамилию побрезговала взять! Оставила «шляхетскую», ха-ха-ха! Гордилась своей, точно орденом за победу над фашизмом! Вот если бы во время Октябрьской революции...
О - о! Моя тетушка открывает митинг!
Ее прервал звонок. Соседка Валя, которую никто не приглашал, спросила с порога:
- Я не опоздала?
Она перекрестилась, забормотала что-то про царствие небесное и так уверенно двинула к столу, что девочки расступились.
Найдя глазами мой портрет, очевидно, путая меня с иконой, снова перекрестилась, пробормотала свое «царство ей небесное» и с любопытством уставилась на тетю Наташу.
- Вы - Ольгина свекровь?
- Упаси меня Бог! Но лучше бы я была свекровью, - тетка с трудом оторвала свой усохший зад от стула (ноги все-таки подводят) и представилась по всем правилам, - Олина тетка, Наталья Ивановна. А вы - соседка? Это вы мою деточку обнаружили?
- И обмыли! - с гордостью подтвердила Валя. - Если бы мы тогда не пришли, Костя обнаружил бы покойницу на второй день.
Я даже скривилась от этого жуткого словечка. Надо же - покойница!
- А сынок приедет? - не унималась Валентина. - Я ему когда-то в детстве «скорую» вызывала. А где кутья?
Далась им эта кутья!
Ей не ответили. Тетка просто пожала плечами, а Ника с Ясей отчалили в кухню. Кира минуту назад отправилась в спальню наводить марафет на свою красивую мордашку. Когда-то она мне сказала:
- Олька, если я первая помру, обязательно выщипли мне усы. Говорят, у мертвецов усы растут со страшной силой... Потом губы подкрась и - хотя бы слабенький румянец - вот сюда. А если не успеешь, - хоронить меня в закрытом гробу. Нечего людей пугать.
- У тебя есть муж, дочка, - смеялась я. - Доця твоя мастер по макияжу с детства!
- Ну да, ну да! - качала головой подруга. - Она наложит такой грим, что меня никто не узнает! И не тяните с похоронами, а то начну прокисать!
- Тебе будет все равно. Что ты каркаешь? Может, меня придется раньше хоронить?
- Тогда я тебя разукрашу, не беспокойся.
И вот, пророчество сбылось, это я накаркала... Только Кира и не подумала меня прихорашивать. Просто так обложила цветами, что один нос торчал...
- Куда же Костик провалился? - забеспокоилась тетя Наташа. Ей так не терпелось приступить к трапезе.
Теперь девочки уже втроем толпились перед моим трюмо. Тетушка в это время выясняла политическую платформу моей соседки. У той вместо платформы в голове оказался политический винегрет, и тетя Наташа вцепилась в свежую жертву. А успокоилась только на обещании Валентины непременно посетить очередной митинг протеста перед бывшим обкомом партии.
- Против чего будем протестовать? - деловито спросила Валя, готовая вступить в любую организацию для пополнения тематики на лавочке возле подъезда.
- Вы считаете, что нет предмета для протеста? - поразилась тетя, не донеся даже очередного помидора до рта. - Вы считаете, что это - нормальная жизнь?!
Валя оглядела шикарный стол и сказала:
- Нет, одни богатые, жируют, а другие еле тянутся.
- И с каждый днем становится все хуже, - продолжала тетя, прореживая на блюде сырокопченый колбасный ряд.
Если немедленно все не усядутся за стол, там будет нечего есть, подумала я с тревогой, наблюдая, как тетушка отодвигает опустевшие салатницы и тянется к полным. Спасибо наблюдательной Валентине, которая решительно сказала:
- Не положено начинать еду без первой рюмки за покойницу.
Мне захотелось в общество сестрички и подружек. Я переместилась туда и услышала Ясино:
- Я помню, как он сказал, это при мне было: веди себя прилично, я хочу, чтобы ты понравилась маме.
- А когда это Олька вела себя неприлично? - сощурилась Кира.
- Она и спросила: что это значит - прилично? А он: не жестикулируй, не гримасничай.
- Олька гримасничает? - возмутилась Ника. - Вот, извините, сволочь! Хоть и овдовел.
- А Олька тогда влюбленная была такая, что даже испугалась.
Нет, не испугалась я - не хотела просто при посторонних ссориться. Все должны были знать, что у меня все прекрасно, и Костя меня любит. Яся тогда сообразила, что нужно исчезнуть и дать мне возможность отбиться. Или возмутиться, поплакать.
Лишь только за сестрой закрылась дверь, я спросила тогда:
- Ты все-таки объясни, как я должна себя вести. Конкретно?
Костя складывал чемодан, мой стоял еще пустым: мы собирались до свадьбы съездить в Киев на смотрины. Предполагалось, что я, как девушка «нетронутая», остановлюсь у своей родни, а он - у своей.
- Моей маме не нравятся девушки... эмоциональные.
- Мне изменить свой темперамент? Так, конкретнее, какие будут инструкции?
Я улыбалась насмешливо, хотя обида разгоралась, а он отвечал совершенно серьезно:
- Ну, мы не итальянцы, чтобы так жестикулировать. Ты не Софи Лорен, которая, по-моему, ведет себя... безобразно. Терпеть ее не могу.
- А я ее о-бо-жаю! Но я собираюсь замуж не за твоих предков, а за тебя. Ты меня знаешь такой - размахивающей руками. Если тебе нравится прибалтийский тип женщин, то даже странно, как это я попала в твои сети? Искал бы невесту в Эстонии. Там самые уравновешенные женщины. В общем, я никуда не еду.
И не поехала. Это был первый бунт, но я напрасно надеялась, что все точки расставлены. Мадам Драгомарецкая приехала на свадьбу без супруга и молча сверлила меня язвительным взглядом красивых зеленых глаз, пока я во время танца с Костей не спросила у него:
- Расшифруй, пожалуйста, что означает этот сеанс гипноза? Чем я успела не угодить?
Костя оглянулся на мать, понял, о чем речь.
- Не обращай внимания. Ты не обязательно должна ей нравиться.
- Она мне - тоже. И если честно, твоя мамочка не кажется мне ни умной, ни красивой. Тем более доброй, как ты ее афишировал.
Ему не хотелось ссориться.
- Значит, вы квиты. Радуйся, что мы живем далеко. Проблем не будет.
Думаю, если бы моя самовлюбленная свекровь жила под боком, наш странный брак развалился бы скоропостижно. В ней, в мадам Драгомарецкой, жене полковника и домохозяйке по профессии, натуре сильной, но попавшей в капкан домашнего очага, копился неиспользованный запас честолюбия и талант интриганки. Поскольку мы были далековато, а дочь Марина под боком, Надежда Васильевна командовала мужем и семьей дочери, совершенно лишенной материнского дара. Марину моя свекровь успела три раза выдать замуж и столько же развести, втянув родню всех трех мужей в сложнейшие отношения между всеми - детьми, мужьями, переставшими быть зятьями, новыми женами этих бывших мужей, и так далее - до третьего колена. Надежда Васильевна умудрилась всех повязать какими-то обязательствами перед нею и Мариной. Когда моя свекровь лежала в больнице, к ней ходила многочисленная родня - выяснять отношения, такие запутанные, что без нее было не обойтись. Но при этом каждый тащил еду, лекарства, деньги, и мама Кости все больше убеждалась в своей незаменимости. Мы приезжали раз в пять лет и покидали Киев с больными головами. Даже Костя вздыхал:
- Бедный папа... Все-таки, какой страшный народ - женщины!
Нет, я решительно не хочу видеть ее сегодня!
Теперь я понимаю: надо было бежать до свадьбы. Своей мечты - воспитать меня на свой вкус - Костя так и не оставил, хотя не смог воплотить.
В общем, Кира, Яся и Ника костерили моего благоверного, отбросив всякое благодушие, и делали это с таким энтузиазмом, что мне захотелось вмешаться:
- Девочки, уймитесь! Он сейчас так одинок! И он меня любил как мог!
- Теперь он поймет, кого потерял, - шипела Кира.
- Всю жизнь ломать человека через колено - и какого?! Во всем талантливого! - разогревала страсти Ника.
- А она все на сердце брала! Отсюда - и финиш! - поставила окончательный диагноз сестра Яся.
Звонок в дверь заставил их замолчать.
7
- Ну, сынок, здравствуй! Я хотела тебе сделать сюрприз - не позвонила, чтобы встретил, - совершенно праздничным тоном пропела Надежда Васильевна. - А где Тёмочка? Здравствуйте, девушки!
В голосе моей свекрови сарказм. Девушки, местами поседевшие, неулыбчивые после разговора в спальне, ответили хором: «Здрасьте».
Тетя Наташа, подхваченная с места ликующим голосом Надежды Васильевны, тут же выползла на сцену:
- Здравствуйте, конечно, раз приехали, но здесь, пардон, поминки, а не именины.
Зеленые глаза Надежды Васильевны, уже съежившиеся от старости и не такие ехидные, молодо сверкнули:
- Ну, прошло сорок дней, мы ж не на похоронах.
- Мама, - выдохнул Костя. - это в Киеве горе не воспринимается, а здесь, для нас...
Спасибо, Костик, ты меня впервые защищаешь!
Надежда Васильевна стерла улыбку одним движением губ, жестко сказала:
- Я думала - ты сильнее.
- Прошу всех к столу-у! - пропела Валя, очень вовремя появляясь на пороге гостиной.
Кто-то открывал дверь своим ключом. Тёма! Тёмочка, родной! Вот это подарок на прощанье!
За Тёмой в прихожую шагнула тонкая фигурка незнакомой девушки. Пока Костя с мамашей мыли руки в ванной комнате и о чем-то раздраженно говорили, Тёма, обернувшись к девушке, выставил ее вперед:
- Тетя Кира, тетя Ядя, Вероника Евгеньевна, знакомьтесь - моя невеста Марта. Марта, это мамины подруги, а это - сестра. Они все любили маму...
Марта молча тискала руки старух, а я жадно изучала ее лицо. Я уже давно доверяла только первому впечатлению. Марта смущалась. У нее хватило такта не накраситься, хотя длинные волнистые волосы были явно крашены в светлый тон. Ее природную масть выдавали темные, почти черные глаза. Все, кроме этих непроглядных глаз, было мягким и словно припухшим: губы, коротковатый нос, круглый подбородок. Ей можно было дать лет семнадцать. Меня тронуло, как она смотрела на Тёму - искала в нем опору. В ней не было той раскованности, граничащей с нахальством, которая меня так огорчала в моих гимназистах, да и просто на улицах.
- Па-апа, бабушка, ты приехала?
Пока Тёма обнимался с бабушкой (папа только провел рукой по волосам сына), Марта снимала босоножки, вопросительно поглядывая снизу на Тёму: я, мол, правильно делаю?
- Ноги устали, - пожаловалась она Ясе, подавшей мои тапки, купленные ею накануне в подарок. Я смеялась: зачем мне две пары? Не знала, что более удобные, похожие на матерчатые туфли, уйдут со мною на тот свет...
Пока все рассаживались за столом и накладывали себе в тарелки еду, застолье походило на праздник. Все проголодались, кто-то давно не виделся, кто-то кого-то интересовал, так что царило оживление. Я вижу - мой портрет явно мешает передвижению блюд и тарелок, и Яся переставляет его на книжную полку, но так поворачивает ко всем, чтобы я могла наблюдать за родней и меня не забывали. Пустая рюмка на «моей» тарелочке наполняется водкой, хотя я помню - она была налита... Наверное, тетушка оприходовала под шумок.
- Еще кто-то придет? - спрашивает наивно сын, указывая глазами на мой пустой прибор.
Яся ему шепотом поясняет, и Тёма краснеет. На его светлой коже румянец выглядит по-девичьи. Марта издали рассматривает мою физиономию на портрете, Тёма ловит ее взгляд, шепчет:
- Я покажу тебе ее фотографии. Мама у нас была красивая...
- Как жаль, - шепчет Марта в ответ и трогает моего сына за руку, утешая.
А я рада Марте и даже ее весеннему имени. Рада, что она жмется к Тёмке, как ребенок к отцу в чужой толпе. Неужели она еще слабей характером, чем мой сын? Кто она? Когда появилась в его жизни? Надолго ли?
Валентина с неодобрением наблюдает за странными поминками, где рушатся всякие традиции. Почему никто не берет на себя роль организатора? Налили рюмки, наполнили тарелки и едят исподтишка, чего-то ожидая...
- Давайте выпьем за Ольгу, за помин ее души! - не выдерживает Валентина и поднимается. - Она была хорошей соседкой (ну и ну! Мы только здоровались!), ее все любили в доме (вот новости!), но я думаю, что вы еще скажете про покойницу? В общем, царство ей небесное! Пусть земля ей будет пухом.
Моя атеистическая компания только кивает головами и опускает глаза в тарелки. Потом все молча пьют. Тёма пытливо смотрит на отца - ждет слова? Отец кривится, как от зубной боли - его раздражает никому не нужная Валя. Тетушка вдруг тихо плачет, но есть не перестает - жует и плачет. Моя драгоценная свекровь с траурной улыбкой произносит двусмысленную фразу:
- Каждому воздастся по заслугам.
Все гости застывают одновременно. Даже Костя устремляет на мамашу непонимающий взгляд. Тёма выкрикивает:
- Ты что, бабушка?! Как это?
- Бабушка твоя хочет сказать, - вдруг громко вступает тетя Наташа, - что твоя мама заслужила столь раннюю смерть.
Теперь Надежда Васильевна застывает с вилкой у рта, потом некрасиво вопит:
- Чушь! Я хотела сказать, что там ей воздастся по заслугам! То есть, что она... попадет в рай! Я уверена!
Одновременный гомон показал, что мою свекровь поняли совсем наоборот.
- В какой рай, мама? - Костя даже салфетку откинул в сторону, и та приземлилась в Тёмину тарелку.- С каких это пор ты стала в Бога верить?
Валентина изумленно взирала на эту банду антихристов. Что они несут?!
Я-то понимаю, что фразочка про мои «заслуги» вылетела нечаянно и очень даже искренне (озвученная мечта!), а про рай - это так, выкрутилась, что называется...
- Царствие небесное - это метафора, Костенька, - говорит Кира под сердитым Никиным оком. - А вообще, кто знает? Может, и не метафора...
Вот, безбожница Кира тоже выкручивается. Поминки явно катятся не туда.
По команде Вали наливают по второй.
- Я хочу сказать! - вдруг вскакивает Тёма. - Я пью за мамочку! За самую лучшую, самую добрую маму в мире... Я не знаю, куда она попадет, но она была...
Он ставит стопку на стол и прижимает руку к сердцу:
- Она была...
- Нельзя рюмку ставить, пока не выпил! - кричит Валя в ужасе. - Это плохая примета! К новому покойнику!
- Господи, сколько суеверий! - машет рукою свекровь.
- Вы дадите мальчику сказать? - сердится Яся.
Все замолкают.
Тёма, стараясь не смотреть в сторону своей бабки, перехватив подбадривающий взгляд любимой тети Яси, снова берет стопку в руку и даже прокашливается. Становится тихо, одна тетя Наташа хрустит огурцом.
- Мы даже представить себе не могли, что самая... живая в нашей семье, самая... талантливая уйдет, а мы останемся одинокими. Потому что маму никто не заменит.
От Тёмки я такой длинной речи не ожидала. Обычно он ведет себя за столом совсем не артистически - всех скромнее.
- Ну, кто, например, знает, что мама была хорошим писателем? Я читал ее повесть о своем детстве... Она так и пролежала в столе. Обидно. Я хохотал, столько там юмора и как живо! И когда ее вторую книжку не взяли, а мама плакала, я...
- Какую книжку? - уставилась на Тёму Надежда Васильевна.
- Молодежную повесть. И очень даже приличную, между прочим, - подает голос Кира. - И ты, Тёмочка, не прав. Что твоя мама хорошо писала, знали все. Кто хотел знать. И книжку ее приняли, даже в план включили - рецензии были из Москвы, очень хорошие. Но тут - перестройка, и рукописи вернули всем, не только твоей маме. Потому что стали печатать только за деньги. За большие деньги. У Оли их просто не было.
Надежда Васильевна слушала страстную речь моей подруги с поднятыми вверх нарисованными бровями.
- Но писатель - это тот, кого уже напечатали! - наконец не выдерживает она.- Мало ли кто пишет! Я тоже стихи в молодости писала! А прозу - еще легче, там никакой рифмы не надо! И она ж не была членом Союза писателей! Правда, Костя?
Костя даже сморщился от стыда за мамочку, но промолчал, только плечами пожал. Вот так...
- А что, членство в Союзе писателей гарантирует талант? - вступает Ника. - И как это получилось, что все про Олю знали, а вы первый раз слышите? Сам журнал «Дружба народов» рецензии прислал - пре-кра-сные! Ей просто не повезло.
- Нет пророка в своем отечестве, - громко вздыхает Кира. - Если родные не поддерживают, то что ж тогда говорить...
Вот уж меньше всего я хотела, чтобы историю моего неудачного писательства обсуждали так бестолково за поминальным столом. Меня пытаются оправдать. Перед кем? Костей? Его мамочкой? Господи, тошно-то как!
8
Так в чем же было мое предназначенье? Если в каждый человеческий сосуд Творец ( или кто там? Высший разум?) вдохнул некую идею, замысел, а человек его не угадал или не воплотил, то в чем же смысл такого замысла? Вот я умерла со всеми своими мечтами и, получается, не оставив следа, и это справедливо? Земля заселена человеческими особями, так и не понявшими смысла своего существования или просто сведя его к размножению, - это нормально?! Если истина открывается бесплотной душе после гибели ее земной оболочки, то кроме боли она ничего не приносит, эта истина? В чем же смысл моей недопетой песни? Мне хотели сказать, что эта песня, оборванная на полуслове, была подхвачена с чужого голоса, то есть - не моя? Или мне намекнули ранней смертью, что я в тупике? Почему мне не дали насладиться продуктами моего воображения? Я недостаточно талантлива? И только гении имеют право творить на полную катушку и для всех? Но кто мне определил именно такую меру таланта или способностей, чтобы не состояться?
Если представить себе Высший разум как мощный компьютер с безграничными возможностями, то кто программист? А, может, в этом компьютере бушуют вирусы, и я - одна из жертв халатного программиста, забывшего о системе защиты?
Ясно одно: моя голова с детства продуцировала параллельную с реальностью жизнь. И это от меня не зависело. Процесс творения был бессознательный и протекал исключительно в голове, пока я не сообразила, что в хаосе воображения надо навести порядок. И для этого - поймать мгновение и зафиксировать его. На бумаге, на чем же еще?
Я проживала дважды любую ситуацию - в реальности, как свою собственную, и в воображении - уже исправленную, подчищенную, где торжествовала гармония справедливости. Я наводила в мире порядок. Возможно, творчество было лишь поводом гармонизировать мир. А нужные слова нашлись уже потом, в процессе творения. Не знаю, что первично... Но точно помню, что жалкий лепет, в который я облекала свои порывы, не вызывал во мне ни гордости, ни тем более - восторга. Я таилась от близких и подружек в полной уверенности, что ни на что не способна. Одноклассницы читали свои стишки во весь голос и на всех мероприятиях. Меня же коробило от чужого рифмоплетства, и я не желала «светиться». Дневники какое-то время выручали меня, разгружая мозг от впечатлений. Но в конце концов яркий мир в голове, созданный моей фантазией, просто померк от долгого воздержания.
Так мне казалось. Я не верила в себя и устала от самоедства. А мне просто не хватало опыта. Всякого. Я не знала о муках творчества - мне казалось, что нужные слова приходят свыше, их не надо искать. С семи лет и до шестнадцати я тихонько марала бумагу, а потом надолго отреклась от себя.
Косте сильно не повезло, что он купил кота в мешке. Мало того, что я казалась ему неприлично эмоциональной, так во мне еще и накапливалась энергия «сотворения мира», которая должна была прорваться.
Я работала в школе после филфака. Вот когда жизнь обрушила на меня ураган впечатлений, зато полностью украла свободное время. Так что я ходила беременная замыслами, образами, сюжетами и готова была лопнуть от напряжения. И однажды я взорвалась... повестью. Молодежной, с кучей болезненных для всех проблем. И нашлись свои слова, и как-то быстро вырулила на свою стилевую тропинку. Но я писала тайно...
Пишущей машинки у меня не было, писала от руки. Свое творенье я отдала в машбюро и получила назад в виде увесистого «кирпича», запакованного в канцелярскую папку. Пока я раздумывала, что делать дальше, куда нести свое «дитя», горячо обласканное сестрой и подружками, Костя обнаружил его в мое отсутствие. Я только вернулась от тети Наташи, которая уговорила меня забыть про столицу и двигать в местное издательство, «держа хвост морковкой». Мне так не хватало уверенности в себе, несмотря на полное одобрение «первого блина» теткой и близкими. « Блин» оказался вполне съедобным, даже вкусным, я же не могла его распробовать.
- Что - это?
Так встретил меня мой супруг, держа за тесемки мою папку, словно то была дохлая крыса, обнаруженная среди чистого белья, и теперь он держал ее за хвост, не зная, куда швырнуть. На его породистой физиономии застыла гадливая гримаса... Тесемка развязалась - папка шмякнулась о пол, бумажный пласт веером улегся на ковре.
Я молча опустилась на колено, собрала свое добро. Во мне как-то враз погасла обида, готовая пролиться слезами, и воспряла гордыня - злая, кусючая:
- А чем ты конкретно недоволен?
Он не готов был расшифровывать. Он понимал, что я понимаю. Ему пришлось бы рассекречивать свои мысли и убеждения, давно мной разгаданные. Но одно дело - намеками загонять собственную жену в рамки допотопной мечты, а другое - все это непотребство озвучивать. И про то, что мое место на кухне, в детской, у корыта, на грядке с луком, а для душевной разрядки - на работе... И что среди писательниц не было ни одной талантливой, сплошь графоманки, а если им дали свободу в наше время, то сие не означает, будто мир обогатился свежей мыслью.
Если бы я возмущалась и плакала от обиды, ему было бы легче. Он бы утешил меня поцелуем и милостиво позволил «марать бумагу дальше», если уж так припекло. Но я молчала, уставясь в его лицо непонятным взглядом, и он, истощив запас историко-литературных примеров, перешел на сравнительный анализ мужской и женской физиологии в области мозга (?). Наверное, его сбивала с толку моя сосредоточенность - он пытался угадать мои мысли. Ведь обычно у меня не хватало терпения выслушивать его сентенции, я вступала в спор. «И где ты набрался такого сора? - думала я между тем. - Что же толкнуло тебя в юности (или в детстве?) на такую убогую философию? Почему мы читали одну и ту же классику, а пришли к разным полюсам? Ты делаешь современные ракеты, одеваешься по моде нашего времени, слушаешь Хакамаду, Старовойтову, Новодворскую, даже иногда снисходишь до книг Татьяны Толстой или Щербаковой, и всех этих женщин вроде бы уважаешь. Но почему остальных в упор не видишь? По какому праву ты отказываешь им в независимости и оригинальности мышления?»
Мысли мои были попроще, чем у моего умного мужа, признаю. Но в них была последовательность. А он, философствуя, загнал себя в болото пошлой обывательщины, да так и не вынырнул оттуда, даже сообразив, что произошло.
- Ну, пока! - сказала я, поднимаясь. - Было очень интересно. Спасибо за лекцию.
Я ушла к Кире. Сократив все сказанное мужем до одной фразы, я передала смысл ситуации и в свою очередь выслушала старый совет:
- Беги от него подальше.
Бежать было некуда - мы жили в квартире моих родителей. Во-первых, прошли те времена, когда Костин завод строил свои дома, во-вторых, Костю я любила. Не как человека, а как мужчину. Любовь стала ловушкой. А Косте и в голову не пришло бы уходить. Куда? Я его кормила, одевала, обстирывала, ночью обслуживала - пусть и не по высшему классу, но все же... К моему строптивому характеру он почти привык. Почти. Ссоры, конечно, были, ведь воспитывал он меня без устали...
История с рукописью затянулась на три года. Сначала ее приняли, но печатать не спешили. Да что - печатать! Ее просто не читали. Очередь из местных писателей, охваченных «союзом», была так длинна, что я без всяких связей в такой компании была просто обречена на застой. Однако где-то что-что сдвинулось, поступил сигнал сверху про необходимость омоложения писательских кадров, и я попала в список «почти молодых». С двумя положительными рецензиями из Москвы была включена в план на год, уже приготовленный к кончине, - девяносто первый. И когда всей писательской братии вернули их творения - на разной стадии близости к финишу, - мне было обидно, но не так одиноко в горе. Новые правила игры, в которых все решали только деньги и наличие бумаги (она вдруг исчезла из всех магазинов), оказались для меня убийственными.
Такое крушение надежд пережить было трудно, тем более после хороших рецензий из журнала «Дружба народов». Дружбе тоже пришел конец. Русскоязычным писателям на волне национального движения к независимости дорожка была перекрыта. Я ничего не имела против такого исторического поворота, а потому смирилась.
Я помню тот день, когда принесла копию договора с издательством и сунула Косте под нос:
- Читай! Сначала это, потом рецензии.
- У меня свое мнение.
- Но ты не прочел ни одной моей строчки!
- Я знаю, что ты не можешь писать хорошо. С этим рождаются.
Я готова была растерзать этого самовлюбленного осла!
- Я и родилась с этим. Меня назвали талантливым автором.
- Мало верится. Что ты любишь приврать, что ты фантазерка, - это есть. Но чтобы писать профессионально...
- А ты почитай, - упорствовала я.
- Не хочу, боюсь обидеть тебя критикой.
- А сейчас не обижаешь? Отрицать - не читая, это не обидно?
Ночью я перебралась на диван в гостиную и проревела там почти до утра.
И вот наконец через много лет появилась надежда. Рукопись (новую) приняли в другом городе. Она понравилась, сошла за бестселлер...
Но я не дождалась... Торчу теперь под потолком и не могу вставить ни единого словечка в этот дурацкий разговор про свои несбыточные мечты увидеть собственную книжку. И не могу ответить на ехидные словесные шпильки моей свекрови. И вынуждена смотреть на кислую физиономию Кости, так не любившего, когда меня хвалят.
9
- В стол пишут только графоманы! - чванливо произносит Надежда Васильевна. - Да и о чем может писать человек, всю жизнь протрубивший в обычной школе?
- Ма-ма, ну что ты в этом понимаешь?
- Дайте и мне сказать, - властно обрывает моего Костю Кира. - Через пару месяцев выйдет Олина книга в приличном издательстве. В твердой обложке. Мы вам, Надежда Васильевна, пришлем экземплярчик.
Врет, но как уверенно!
- На обложке фотография вашей любимой невестки. Прочитаете и поймете, какой след на земле оставила мать вашего внука. А многие так и проживут - бездарно, критикуя всех, ни в кого не веря, никого не уважая, кроме себя, любимого! А потом от зависти лопнут.
Боже, куда несет мою подругу? Прямо обвинительная речь в суде. И направлена сразу в две мишени, это ясно всем. Надо спасать положение, но как? Что я могу? Только любоваться смущенным мужем да кривой ухмылкой его мамаши. Костя даже разрумянился...
- Правильно, тетя Кира, - подхватывает Тёма и почему-то встает. - Папа, налей всем, я хочу еще сказать.
- Положено три раза, - с умным видом встревает Валя, которой наскучил непонятный разговор. - Но можно и еще. Но не меньше трех раз.
- У мамы было хорошее правило - никого не поучать. Мама любила людей. То есть - жалела. Она умела восхищаться другими, потому что никому не завидовала. Я редко встречал женщин с этим качеством.
- Ты их, Тёма, вообще редко встречал, - улыбнулся Костя. - Не успел еще.
- Она умела радоваться чужому успеху или таланту. Вот ты, Марта, не знаешь про это, потому что с нами не училась... А у нас в училище все маму знали. Она за всех переживала. Она не пропустила ни одного нашего концерта! Я выпью за маму, чтоб ей там было хорошо. Может, Бог и есть. Очень хочется, чтобы он был. Папа, ты ничего не хочешь добавить?
Каким требовательным тоном говорит мой сын! Как он выжидающе смотрит! Неужели мой мальчик решил расправиться со своими комплексами? Или он просто вырос без меня?
Костя как-то дернулся, но промолчал. Как странно они себя ведут! Молчаливый сын произносит монологи, самонадеянный муж смотрит затравленно в тарелку. Он внутренне спорит с Тёмой или оправдывается? Или просит замолчать, потому что и так на душе тошно?
Еще несколько минут я слушала, как меня расхваливает Яся, Кира, потом тетя Наташа, затем - уже со слезами - Ника. В их дифирамбах я представлялась ангелом безгрешным. Словно Кира никогда не кричала мне по телефону, что я дура и эгоистка, а тетя Наташа не возмущалась, что я редко езжу на кладбище к родителям! Забыла, мол, сволочь такая! Два раза в году, куда это годится?!
Боже, сколько народу я обидела за свою жизнь! Всех начальников своих - раз (в количестве трех штук), всех их подлипал (больше десятка), Темкину классную руководительницу (ни одного персонального подарка - только цветочки с дачи). А скольким митингующим идиоткам - я мимоходом нервы попортила!
Да разве всех перечислишь, обиженных? Многие меня считали особой неприятной, надменной, непонятной. Они прошли мимо меня, не получив своей доли внимания или тепла. Как же мы все грешны, как не умеем прощать чужих грехов. Вот и свекровь сводит со мною счеты даже на поминках, радуясь, что я не могу ответить.
- Да-а, Тёмочка, твоей маме очень повезло при жизни.
- Ба-абушка, что ты такое говоришь? - Тёма возмущенно упирается в нее взглядом. - Умереть так рано - это везение?!
- Что рано - жаль, я ж понимаю, не дура, - отбивается наша добрая старушка-бабушка, но с двусмыленной улыбкой. - Я про другое. Она вышла замуж очень удачно, не станешь же ты спорить?
- Мама! - одергивает ее Костя, морщась.
- Да, удачно! И родила ребенка, который ее прославит!
- Бабушка!
- И еще одного родила да потеряла, - в тон ей подсказывает Кира.
Яся и Ника переглядываются с таким видом, словно готовятся к бою. Марта опускает глаза. Я чувствую, что она, толком ничего не зная про нашу семейку, понимает главное - расстановку сил.
- Не всем так повезло, - не сдается Надежда Васильевна, в упор расстреливая глазами Киру.
Тут уж не выдерживает Костя.
- Кого ты имеешь в виду? - В голосе его вызов. Это что-то новенькое. - Все здесь, то есть наши друзья и родные, нашли свою дорогу. Ядя - доктор наук, Кира - кандидат, обе преподают в вузах. Валя имеет прекрасную семью (вежливый кивок в сторону довольной соседки), все ее дети поступили в институты. Я не ошибаюсь? И наш Тёма, кажется, себя нашел.
- Не кажется, а точно, - поправляет мой сын.
- Я рад. И девушка у него - красавица, и...
- Не девушка, а невеста. Мы хотели расписаться, но... Марта мне маму напоминает: так же умеет внимательно слушать, терпеливо.
Мой сынок куснул-таки папу, который всех и всегда слушал со скучающей миной, так что хотелось заткнуться на полуслове. Я так и делала. Интересно, как его подчиненные на работе с этим мирятся? Или он там другой? Но если другой, то почему у него нет друзей из коллег по работе?
- Да, - неожиданно соглашается Костя. - Слушать она умела. Но я хочу сказать о другом...
Вижу, как все замерли. Костя сегодня практически промолчал, словно ему нечего было сказать про свою жену. А ведь его подбивали на это не один раз!
- Оля была... настоящей.
Ого! Это тоже что-то новое! Я же была притворщицей, фантазеркой, актрисой! Значит, ты, мой милый, говорил это просто так, чтоб ущипнуть? Что это с тобой сегодня? Даже выступил адвокатом моих «дурочек и неудачниц»! И когда ты прозрел? За эти сорок дней или прямо сейчас, внезапно?
Как же мне не хочется покидать свой дом теперь, когда что-то сдвинулось в сознании моего сурового мужа! Я должна во всем разобраться!
- Давайте выпьем за покойницу еще раз! - не выдерживает Валя, которая сидит с обалдевшим видом.
Ну ничего она не понимает в этом семействе! Вроде бы все ясно, надо о покойнице вспоминать, а они будто выясняют отношения, культурно ссорятся. Ну, и о чем ей потом там, внизу, на скамейке рассказывать? Ведь спросят непременно! А она толком не поняла ничегошеньки! Что свекруха не любила Ольку - ясно. Что сынок - хороший паренек, культурный, - тоже ясно. А почему муж молчал - не ясно! Что значит - жена «настоящая»? А какая же еще? Может, они не расписаны вообще? Понятно, что три немолодые дамочки, хоть и намазались, как в театр, но Ольку любили. И все равно: рассказывать - не-че-го! Про какую-то книжку талдычили... Скука, прости, Господи! Еще и про кутью забыли. Срам. И вилками лопают, а надо ложками. Вот и сейчас - вместо того чтобы тут же налить и выпить, как положено, друг с дружкой лясы точат. Только тощая тетушка Ольки молча подчищает блюда на своей территории, шумно вздыхая... Не наелась, что ли? Или поговорить не с кем? Все разбились по парам, как сидели, шепчутся.
- Так выпьем, что ли? - уже повышает голос Валентина. - За царствие небесное, куда покойница сегодня отправляется навсегда!
- Ну, за царство, так за царство, - бормочет свекровь, поднимая стаканчик, и ищет, с кем бы чокнуться, но не находит и чокается с моей рюмкой.
- Нельзя! - пугается Валентина. - Чокаться нельзя! Это ж не именины!
Похоже, что сейчас и начнутся именины. Все наелись, напились. И я на какое-то время забыта. Все заняты друг другом. Только Костя остается в одиночестве... Неужели это отныне его крест? Или приведет в дом другую женщину? Какую, интересно? И где он найдет свой идеал жены - помесь послушницы с эмансипэ?
- Ну, я пойду, - говорит Валя, оказавшаяся в изоляции.
- А у меня билет на поезд, - заявляет вдруг свекровь.
Костя поднимает глаза:
- Что ты, мама? Побудь хоть с недельку! Вон и Тёма приехал. Как же так?
- Ну, я всех увидела, убедилась, что у вас все хорошо.
- Да уж, все хорошо, прекрасная маркиза...
В голосе Кости усталость. Хоть сегодня он понял, насколько бестактна его мамаша? Просто патологически...
- У меня, сынок, дел полно в Киеве. Твоя сестра...Ты хоть еще помнишь, что у тебя есть сестра? Так вот, она больна, надо ехать.
- Она здорова, - жестко отвечает сынок. - Я с нею вчера по телефону разговаривал.
Ну, не дипломат - мой супруг. Редкие набеги своей столичной мамаши на нашу территорию никогда его не радовали. Мать по уши окунала его в густое варево под названием «киевская родня», посвящая свой визит именно этой сюжетной линии. Костя отбивался, как мог. В Киеве она чувствовала себя королевой при власти, у нас, в провинции, ей было скучно. Ибо внук ее не интересовал, невестка (я) была ей глубоко несимпатична, а сын не скрывал своего равнодушия к киевской ветви родственников.
Валя ушла, Тёма отправился провожать бабушку на вокзал, прихватив свою молчаливую невесту. Думаю, по дороге Надежда Васильевна обрушит на свежие головы кучу новостей из столицы. Наш город она называла только провинцией.
Яся отправилась в кухню мыть посуду, а Костя закрылся в спальне. Кира с Никой убирают пустые блюда, носят в кухню. Как только они скрылись там, тетя Наташа деловито сгребла в полиэтиленовый пакет остатки колбасы, ветчины и сыра. Она уже опускала в сумочку свой трофей, как вдруг Ника, вернувшись, резво перехватила руку тетушки:
- Оставьте это, пожалуйста! Ведь Косте вечером чем-то надо кормить сына с девушкой?
Моя прожорливая родственница вспыхнула:
- Когда Олечка была жива, она всегда передавала моей кошечке остатки!
- Наталья Ивановна, ваша кошечка обойдется без сырокопченой колбаски и дорогущего сыра, а мальчики этим поужинают.
Какой конфуз! Ника, ты с ума сошла! Хотя и права. Кошечек в доме тетка не держала никогда по причине неприязни к этим загадочным существам, а я ей заворачивала остатки торта, если на них не покушался Тёма или Костя.
Но Ника какова! Вот такой экспроприации от нее я не ожидала. Она заботится о моих осиротевших мальчиках. А ведь и правда: всё гости с роднею умяли, только колбаска с сыром и остались... Наверное, я сильно преувеличивала тетушкину любовь к моему семейству и ко мне.
Сколько же мы узнаем о ближних задним числом!
Свои сумочки Ника и Кира оставили в комнате, где закрылся Костя, и теперь они топчутся под дверью, не решаясь его потревожить. А тот в это время приводил в порядок свалку из фотографий, устроенную гостями. Потом сунул пакет в ящик комода, лег на мою кровать лицом кверху и уставился в потолок.
Кира поскреблась в дверь, и Костя вскочил.
- Извини, мы тут сумочки оставили.
Натолкнувшись на тоскливый взгляд Кости, Кира вдруг сказала, усаживаясь рядом на кровать:
- Костя, все... отболит.
И тронула его за руку. Он очень не любит чужих прикосновений. Даже моих, если это не в постели. Но тут мой супруг как-то по-детски ткнулся ей лбом в плечо и замер. Потрясенная Кира осторожно погладила его по голове.
- Кира, скажи, чего ей не хватало? Чего я ей не дал?
- Понимаешь...
Я видела, как Кира боится разрушить хрупкое доверие, вдруг проснувшееся в Косте.
- Понимаешь, женщине вообще нужно не то, что вам. То есть, мы принимаем физическую любовь в комплекте... извини за дурацкое слово...с уважением. Даже вернее так: уважение плюс любовь.
- Но зачем ей нужно было мое уважение, если я ее любил?!
- Любил, - согласилась Кира послушно.- Она говорила... То есть, она это понимала, но рассудком. Она ведь была сложным человеком, понимаешь? Ей не хватало гармонии...
- Какой еще гармонии? Люди живут и без любви, а она... из-за ерунды заводилась.
Кира вздохнула, поднимаясь.
- Ты меня, Костя, извини, но я бы с тобою и недели не выдержала рядом. Ты не умеешь принимать человека, каким его природа сотворила. Или мама с папой. Ты всех хочешь причесать по своему вкусу. Господи, о чем мы тут говорим?! Ведь уже ничего не вернешь и не изменишь!
Кира молча собрала сумочки, но в дверях обернулась:
- Живи себе... ну хотя бы ради Тёмки. Он - тонкий, понимаешь? Его нельзя ломать. И успокойся. Но если захочешь жениться еще раз, то не надо экспериментов. Тем более - во имя собственного комфорта.
Это она напрасно! Такое обвинение требует оправдания, а Костя не привык оправдываться.
...Надвигается ночь, приближается мой час. Все разошлись. Спасибо девочкам, что все убрали, не трогая Костю. Но где Тёма? Я хочу его увидеть!
Он появился без Марты.
- Где ты девочку оставил?
Костя подходит к сыну и неуклюже обнимает его.
- А что, все разошлись? - спрашивает Тёма просто от неловкости - он не привык к отцовской нежности. - У Марты тут родня. Не захотела у нас оставаться. Тебя стесняется.
- Бабушка сильно обиделась на нас?
Тёма удивленно поднимает брови:
- На кого - на нас?
Тема снимает носки, потом джинсы, швыряет их на кресло.
- Мне показалось, что мамина компания не очень-то ее жалует.
- А мне показалось, - в тон отцу отвечает Тёма, - что это она никого здесь не жалует. Хорошо, что уехала.
- Ладно, - примиряющее говорит Костя, - рассказывай, как у тебя дела?
Тёма влезает в шорты, отвечает, не поднимая глаз:
- Тебя что интересует конкретно?
- Ну, что-то же у вас происходит.
- Да, папа, происходит, - чуть ли не весело отвечает сын.
- Так давай, говори.
- Я не знаю, что ты хочешь услышать. О моей работе? Или про Марту? Как я вообще живу или что? Может, о моих планах?
Мне так не хочется, чтобы они ссорились! Я хочу оставить их примиренными! Иначе - как существовать с болью в сердце? Ведь я сейчас - сплошное сердце!
- Понимаешь, - говорит Тёма, наконец усаживаясь в кресло, но не поднимая глаз. Господи, да смотри ты прямо, сынок! - Я не знаю, я и правда не знаю, что тебе интересно. Я не привык, как вот маме рассказывать - по мере поступления новостей. Она была в курсе всего, а тебе надо - с нуля. Вроде как по пунктам.
Костя насупился, но держит себя в руках.
- А я и согласен - с нуля. Хорошо, конкретно: ты собираешься возвращаться домой?
- Да, если не один. Тебе Марта понравилась?
- Извини, я не рассмотрел, не до гостей было. Но вроде симпатичная... И при чем тут мое мнение? Ты же выбирал. Хочешь - женись. Если тебе кажется, что пора.
- Я не знаю, когда пора наступает. Я ее люблю, - отвечает Костя с некоторым вызовом и поднимает на отца глаза.
Боже, как они похожи! Как меня радовала эта похожесть, когда она определилась! Эти светлые глаза с зеленцой...У Кости они похожи на льдинки, у Тёмы - как подсвеченная морская волна, такая же теплая. Мальчики, не ссорьтесь!
- Это твое дело. Ладно, давай ложиться спать, я устал. Да и тоже, наверное.
«А поговорить?! - кричу я сверху. - Ты же, Костя, спрашивал, как у Тёмы дела?! Пусть же ответит!»
Тёма порывисто встает:
- Спокойной ночи!
Он обижен, он обижен! Костя, верни сына! Спроси о театре! Спроси о чем угодно, только не отпускай его! Ты же сам задал вопрос, забыл?
Тёма поворачивается к отцу:
- Мама была бы рада моей женитьбе. Она хотела мне счастья. Ей бы Марта понравилась.
В глазах сына слезы.
Какой детский порыв! Костя, не вздумай обижаться на эту...
- Мама всех жалела, она брала на себя чужие проблемы.
- А это - плохо? - почти кричит Тёма. - Это плохо, по-твоему! Но я... но мы так не думаем. Просто она была женщиной. Она и должна была жалеть, а ты папа, ожесточен, и это - плохо!
- Хорошо, плохо... Какие детские категории! Пора уже мыслить в соответствии с возрастом. Если задумал жениться - значит вырос? Оставим эмоции, давай рассуждать здраво.
- О чем, папа? Сейчас не о чем рассуждать. Я тебя не устраиваю с детства, не таким получился. Но и ты...
- Тёма, хватит, остановимся. У нас начинается новый этап, понимаешь? Забудем все расхождения во взглядах, будем просто жить. Все, перевернули пластинку.
- Перевернули, а там все те же песни, - вдруг говорит Тёма с незнакомым мне выражением глаз.
И это мне не нравится. Теперь его глаза похожи не на морскую теплую воду - в них лед... Впрочем, горечь желчи ему сейчас полезней вкуса слез, потому что это - сигнал тревоги.
- Все, сынок, завтра у меня рабочий день. Если не уедешь - поговорим. Но мне кажется, что это лишнее. Я тебя люблю, но...
Тёма потрясен. Как и я. Эти неожиданные интонации, безмерная усталость в голосе... «Сынок»? Да он никогда не произносил этого словечка, оно было из моего репертуара, а Костей чуть ли не презиралось. Он и годовалого Тёму называл Артемом!
- Папа, - почти шепчет Тёма. - Как ты меня назвал?
- Ладно, не будем, мы ведь не женщины, - смущенно отмахивается Костя. -Я тебе постелю в детской. Спокойной ночи.
- Папа, я тебя прошу... Не женись сразу же, ладно?
Костя удивленно оборачивается:
- А что - есть признаки, что я собираюсь жениться? Успокойся, сюда не ступит ни одна женская нога.- Он смущенно улыбается (тоже новость!).- Если припечет, найду другой вариант.
- А Марта? - пугается Тёма. - И ей сюда нельзя?
- Вам и детской комнаты пока хватит.
Костя делает шаг к сыну и ерошит его волосы. Обнял бы! Но и за эту ласку спасибо. Я так и чувствую, как сдерживает себя мой эмоциональный ребенок, чтобы не броситься на шею отцу. Тот выходит, а Тёма стоит с глупой улыбкой маленького мальчика, получившего конфетку вместо ожидаемого шлепка.
Хэппи энд? Почти.
Я бы еще погрелась в тепле родных стен, но что-то толкает меня к распахнутому окну в гостиной. Я пытаюсь удержаться, мне не хочется в ночь... Здесь мой рай, пусть и залитый слезами. Но лучшего я не знаю. Бо-оже, что же меня ждет? Я больше не могу сопротивляться... Проща-айте-е!
Сентябрь 2006 г.
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Коровкина Ирина 
Кругляк Евгений 
Дорман Валентин 
Андерс Валерия 
ЛАНГЕ Наталья 
Борисов Владимир 
Талейсник Семен 
Нисина Ляля 
Сурина Светлана.. 
Лейшгольд Ирина 
Демидов Вячеслав 
