Лёгкий и быстро тающий снег в сумрачном городе настроил Холодова на поэтическую волну. Они вышли из здания телецентра, Марк оглянулся и посмотрел на телебашню, тонущую вверх в вечерней мгле среди снежинок, затем подставил ладонь, чтобы поймать холодные пушинки, и неожиданно для себя продекламировал:

А в мире бурном шёл мягкий снег,

пел песни тихие двадцатый век.

Такие тихие, как колыбельные,

чтоб в небе мирном звёзды пели.

И чтоб из неба и мечты

могла такой родиться ты…

Зоя выслушала эти поэтические излияния и невозмутимо спросила:

– И чьи это стихи?

– Стыдно признаться – мои, – с усмешкой ответствовал Марк.

– Почему же стыдно?

– Потому что стихи плохие, подражательные. Я их накатал в юности, когда ничего не понимал в поэзии, но зачитывался Андреем Вознесенским. Кстати, его жену зовут, как и тебя – Зоя. Он написал в её честь поэму и обозвал её там Озой. По-моему, как-то грубовато. А тогда мне нравилось. И вот сам насочинял всякую чушь. Не знаю, почему мне сейчас вся эта дребедень вспомнилась?

Последней фразой Холодов нарвался на комплимент. Зоя тут же стала уверять его, что это вовсе не дребедень, его стихи прекрасны, а он сам – очень интересный и увлечённый человек. Марк аж затрепетал от счастья, но, попытавшись скрыть свои чувства, изобразил скромнягу, который весьма критически относится сам к себе. Он тут же принялся разбирать прочитанный отрывок, приводя такие аргументы, что «из неба и мечты» – это поэтический штамп, а «двадцатый век» – дурацкое юношеское увлечение всем глобальным и эпохальным.

– Ну-ну, – иронично улыбнулась Зоя, протирая свои очки, на которые уже прилипло изрядно снега. – Стихи, конечно, своей Лиле посвятил?

– Нет, что ты, – Марк покраснел одновременно от мороза и стыда. – Это я на четвёртом курсе написал, когда занимался в университетском театре «Струна». Там была девушка – ты её знаешь – Зина Коркина. Я в неё влюблён был, как мальчишка. Просто смертельно. Ну и, чтобы не сойти с ума, стихи ей посвящал.

– Эта та, которая теперь Тучина? – уточнила Зоя. – Мда, как много я о тебе узнала за какие-то пять минут.

Зоя взяла Марка под руку, и они пошли пешком до центра города, осыпаемые приятным ноябрьским снегом. Холодов понял, что опять, как мальчишка, влюбился. Он всегда влюблялся в девушек или женщин, с которыми ему было легко. С кандидатом исторических наук Зоей Леоновой ему было невероятно легко.

Два с половиной года назад ему было очень легко с Лидой Авдеенко. Но она сама вычеркнула его из своей жизни, при этом родив от него ребёнка.  Ему было легко с выпускницей журфака ЛГУ Олей Каневой, с которой они трудились в вечерней газете. Каждый вечер они втроём покидали редакцию – Холодов, Оля и её подруга Таня Привалова. Пару кварталов шли вместе, а потом высокая Таня отделялась и бежала к своей маме, чтобы забрать своего Лёшика. На пятом курсе Таня обзавелась мужем, а, получив диплом, родила мальчика. И невысокий Марк оставался наедине с маленькой Олей.

Обычно они гуляли часа два-три, болтали о чём ни попадя, затем расставались. В редакции их совместные прогулки не остались не замеченными. Коллеги перешёптывались на их счёт и уже подумывали, что этой парочке подарить на свадьбу. Поговаривали, хотя Таня это опровергала, что Оля будто уже беременна от Марка Викторовича, и они думают, как назвать ребёнка. И сами придумывали имена, как на случай появления на свет мальчика, так и в случае, если родиться девочка.

Но дни и месяцы шлёпали по лужам и сугробам своим чередом, а свадьба никак не объявлялась. Оля при этом не рожала ни мальчика, ни девочку. Она и не могла никого родить, потому как ничего такого, от чего можно забеременеть, между нею и Марком не происходило. Только прогулки и всё. А своё мужское начало Марк Викторович отрабатывал на корректоре Вере Звягинцевой, которая была на десять лет его старше. В ней бурлила частичная грузинская кровь, остужаемая финно-угорской половиной. В ранней юности она испытала страсть к женатому мужчине. Результатом страсти стал сын Олежек, подросший и живший теперь отдельной самостоятельной жизни. И Вера больше не жаждала страсти, а хотела тихой любви на стороне без всяких последствий.

На редакционные торжества Вера неизменно сочиняла бесхитростные вирши, и все сотрудники ей аплодировали. Из вежливости хлопал и Марк Викторович, не терпевший никаких стишат и признающий только высокую поэзию. На свой день рождения она сочинила стихи, посвящённые коллегам. Все как обычно аплодировали, поздравляли именинницу, целовали кто в щёки, а кто и в губы. Потом пили принесённые ею смородину на коньяке и чай с испечёнными ею же пирожками с черникой. И помаленьку разбегались. Таня ушла за Лёшиком, Оля упорхнула, сказав, что у неё мама больна.

К девяти часам вечера за неприбранным столом остались Вера и немного захмелевший Марк. Он помог имениннице убрать и помыть посуду и, пожалев её одиночество, проводил до дому. И даже до квартиры. И в квартиру зашёл, чтобы не оставлять женщину в праздничный день одну. И естественным образом остался ночевать.

История с ночёвкой повторялась раз за разом, помогая обоим бороться с одиночеством. При этом никто в редакции об этой связи ничего не подозревал. А Марк Викторович, будучи по природе моногамным, так и жил «на два дома» – душою с Олей Каневой, а телом – с Верой Звягинцевой.

Всё окончилось разом, когда в воскресение Марку позвонил Слава Дубинин и попросил немедленно зайти в редакцию «Северного комсомола». За окном полосовал холодный сентябрьский дождь. Холодов уютно развалился в маминой кресле-качалке перед телевизором и никуда идти не хотел. Но всё-таки пересилил себя, движимый любопытством, и потопал в редакцию бывшей молодёжной газеты, в которой так хорошо начиналась его журналистская карьера и так нелепо оборвалась за полтора года до крушения социализма и всей могучей и необъятной страны.

В маленьком кабинете главреда Дубинина, больше похожем на каморку, бесчинствовал обычный бардак, хотя Холодов приметил, что Слава немного прибрался на столе. На стене, как обычно, висел большой портрет Солженицына и губернатора Никонова в расстёгнутой рубахе и с ведром картошки в руках. Вместо завала рукописей, газет и полос с вёрстками, в самом центре стояла бутылка модной в то время водки «Распутин» и уютно возлежали на тарелке несколько бутербродов с колбасой.

Когда Марк Викторович вошёл, Слава приподнялся, пожал руку и разлил водку по двум стаканам, призывая для начала выпить. Холодов отказался, и, стараясь быть как можно спокойнее, спросил:

– Зачем звал?

– Марк, я думаю, тебе пришла пора вернуться. Ты нужен газете, – произнёс Дубинин и всё-таки сделал глоток горячительной жидкости.

– Ты уверен, что мы с тобой уживёмся?

– А нам с тобой и не придётся уживаться. Я ухожу, – эти слова бывший холодовский начальник проговорил, пережёвывая колбасу.

Марк был ошарашен. При всём своём порой неприязненном отношении к Дубинину, он не мог себе представить, чтобы эту газету делал какой-то другой человек. Дубинин был редактором от Бога. Каждый раз, когда Марк или кто-нибудь другой приносил ему материал, Дубинин сразу угадывал, на какую страницу он его поставит, какой объём он должен занять и какой требуется заголовок. За последние несколько лет бывшее комсомольское издание превратилось в популярный и читаемый всеми возрастными категориями еженедельник. Газету любили за остроту, она пользовалась выпавшей свободой на полную катушку. Чуть ли не в каждом номере была передовица, жёстко критикующая губернатора Германа Никонова. И вот теперь (чудны дела твои, Господи!) Дубинина сам Никонов пригласил на работу с целью создания при нём пресс-службы.

Марк не мог понять, зачем высококлассному журналисту становиться чиновником. Он, правда, помнил, как Слава в самом прямом смысле рвал и метал, если ему приносили плохие материалы. Помнил, как он разорвал на кусочки текст интервью, взятого коллегой Марка Викторовича, а затем собрал все кусочки, отнёс их в туалет и спустил в унитаз со словами: «Этот материал не достоин даже мусорной корзины».

Вот и сейчас, глотнув водки, Дубинин принялся рассуждать о том, что все журналисты лентяи, их надо сечь, погонять и лупить, а иначе они работать не будут. И вот в этот момент Холодов понял, что работа главреда ему давно опостылела, а должность начальника губернаторской пресс-службы представляется тихой гаванью.

– Ну, хорошо, ты уйдёшь, а кто будет вместо тебя? – задал Марк свой главный вопрос.

– Ты, конечно, я тебя для того и пригласил.

После этих слов Холодов сам плеснул себе в стакан водки и проглотил её всю сразу, надеясь как-то промыть свои мозги. Конечно, не промыл, но понял, что обязан взять газету на себя. Просто потому, что больше некому. И ещё потому, что он уже до этого дозрел. Скоро на Марка Викторовича обрушится сороковник, и пора бы выходить из мальчишеского возраста.

Через неделю Холодов переехал в бывшую каморку Дубинина. Первым делом снял со стены портреты Солженицына и Никонова, заменив их огромной картой региона. Выступая перед коллективом редакции, Марк Викторович жёстко заявил, что газете нужна железная дисциплина, которая заключается всего в двух пунктах. Пункт первый: не опаздывать на планёрки. Пункт второй: вовремя сдавать материалы. Журналисты с улыбкой переглянулись – они увидели перед собой нового Холодова.

Олю и Веру Холодов с собой не взял. Посчитал совсем не нужным делом начальнику иметь не деловые отношения с подчинёнными. И отношения с Каневой и Звягинцевой быстро сошли на нет.

Вскоре последовало другое событие в жизни Марка Викторовича – возвращение в «ДемРоссию». После августа 1991 года он совершенно перестал посещать собрания демократов, рассудив, что революция закончилась и революционеры больше не нужны.

Но после бессонной ночи с 3 на 4 октября 1993 года он понял, что рано погружаться в политическую спячку. Родители спали, а он в гостиной ёрзал в мамином кресле, наблюдая на телеэкране, как какие-то вооружённые люди во главе генералом-матерщинником Макашовым берут штурмом здание московской мэрии, видел бой возле Останкино и слушал выступление Егора Гайдара.

Полный человек с круглым лицом говорил, привычно причмокивая, очень спокойно и, главное, понятно. Года полтора назад, когда Гайдар был фактически во главе правительства и проводил реформы, его мало, кто понимал. Тогда его любимым словечком было «макроэкономика» и казалось, что он читает лекцию на экономическом факультете Московского университета. На этот раз его лексика изменилась.

Гайдар рассуждал о том, что российское правительство хотело бы спокойствия и стремилось избежать кровопролития. Но теперь стало ясно, что люди, взявшие курс на вооружённую конфронтацию, готовы переступить через реки крови, чтобы сохранить свою власть, восстановить старый тоталитарный режим и отнять у нас свободу. Правительство не хотело бы втягивать в это противостояние мирных граждан, но сегодня нужна их поддержка, поскольку на этот раз невозможно ответственность за судьбу нашей страны перекладывать только на силовые структуры. Своё слово должны сказать те, кому дорога свобода и демократическое будущее нашей страны. И Гайдар призвал москвичей собраться на площади Моссовета, чтобы объединёнными усилиями встать на защиту нашего будущего и будущего наших детей.

– Наше будущее в наших руках, – закончил свою речь Егор Тимурович. – Если мы проиграем, нам не на кого будет пенять, кроме как на нас самих.

Через два часа показали площадь Моссовета, полную людей. Среди них был Иннокентий Смоктуновский. Больной и изрядно постаревший Гамлет на фоне каменного Юрия Долгорукова таскал какие-то доски и железяки для строительства баррикады. А всё ещё молодой и полный сил Холодов покачивался в кресле и страдал от бессилия. От того, что не может, подобно человеку-лучу, о котором он читал в детстве, перенестись в Москву, к памятнику Юрию Долгорукому, чтобы отобрать у великого актёра эти доски и железки и самому приняться за сооружение самодельного препятствия от новоявленных путчистов.

Лет пять назад, узнав, что класс, в котором учился его Серёжа, разучивает песню «Гайдар шагает впереди», Холодов был возмущён до глубины души и даже собрался пойти в школу и вправить мозги этой отставшей от времени учительнице пения. Ну, нельзя же после того, как мы узнали всю правду о советской власти и красном терроре, заставлять детей петь коммунистические музыкальные речёвки. Но теперь Марк Викторович сам был готов орать во весь голос: «Слышишь, товарищ, гроза надвигается. С контрою наши ребята сражаются. Только в борьбе можно счастье найти. Гайдар шагает впереди!»

И уже следующим вечером Марк Викторович был на внеочередном собрании «ДемРоссии» и горячо призывал поддержать российское правительство и, в первую очередь, Гайдара.

Небольшой зал областного совета профсоюзов на шестьсот мест, заполненный демократами едва ли наполовину, клокотал, как кипящий котёл. Кто-то кричал, что нельзя Ельцину прощать расстрел Белого дома, другие в ответ орали, что надо было раздавить эту красно-коричневую сволочь. Слово взял всегда улыбающийся и ироничный Сергей Статиков, ничуть не обиженный на уход Холодова из его газеты. Но речь он произнёс с прямо противоположным смыслом.

– Давайте подумаем, что же произошло в ночь с 3 на 4 октября, – ничуть не повышая голос, но постоянно поправляя очки и потирая подбородок, призвал депутат горсовета. – А произошло вот что. Одни бывшие партократы поссорились с другими бывшими партократами. И устроили стрельбу в центре Москвы. Погибли люди. Зачем нам кого-то из них поддерживать?

Половина зала захлопала, другая промолчала.

Вслед за Статиковым горячо выступил Герц:

– Это вовсе не ссора бывших партократов. Это фашиствующая мерзость во главе с Мокашовым хотела нас загнать в прошлое. Холодов прав. Мы должны поддержать Ельцина и Гайдара.

Сторону Холодова и Герца приняли Глеб Петровский и Михаил Гвоздев.

– Записывать Гайдара в партократы – это неумно, – спокойно рассуждал с трибуны писатель Гвоздев. – Он только начал проводить реформы, но его так называемый российский парламент скинул, а потом и вовсе устроил мятеж. Нам сейчас нужны новая Конституция и новый парламент, который не будет мешать проводить реформы. Иначе Россия опять зайдёт в тупик, как это уже было с коммунизмом.

В конечном итоге демократы приняли резолюцию, предложенную Петровским и Гвоздевым, о поддержке российской власти, о создании новой Конституции и нового демократического парламента. В тот же день избрали новый совет местной «ДемРосии», куда вошли  Петровский, Холодов, и Герц, а также пятидесятилетний преподаватель философии педагогического института, любимец всех студентов Мефодий Алексеев. Из зала выкрикнули фамилии Статикова и Гвоздева, но они взяли самоотвод. Статиков по принципиальным соображениям, а Гвоздев сослался на занятость в Союзе писателей, где разворачивались не менее страстные дискуссии. Герца сделали председателем взамен Маркина, уехавшего из города в неизвестном направлении по приглашению какого-то провинциального театра.

Вскоре демократы собрались вновь в этом же зале, чтобы решить, кого поддерживать на предстоящих выборах в Государственную Думу. Маленький круглолицый геолог Олесь Сашко предложил принять сторону Григория Явлинского и его блока «Яблоко». Первым против выступил опять же Холодов.

– Я уважаю Явлинского, мне нравится его программа «500 дней», – начал негромко Марк Викторович, но потом перешёл на резкий тон. – Вот только скажите: а почему он отказался её воплощать? А потому что струсил. Знал, что реформы будут трудными и не популярными. И за них надо будет нести ответ. А Гайдар не струсил. Вы как хотите, а я за труса голосовать не собираюсь.

На этот раз бурных дискуссий не случилось. Противники российской власти на собрание не пришли, и даже Олесь Сашко согласился поддержать Гайдара. Осталось решить простой вопрос о переименовании организации «Демократическая Россия» в «Выбор России». Движение с таким название создал и возглавил Егор Гайдар. И вот на этом простом вопросе демократы споткнулись и спорили не менее часа. Многим было жаль отказываться от привычного и, главное, вполне логичного наименования «Демократическая Россия». А слово «выбор» как-оо смущало: Россия могла сделать любой выбор – и в пользу коммунизма, и фашизма, и демократии. Кроме того, кто-то заявил, что «Демократическая Россия» сокращённо звучит вполне благопристойно – «ДемРоссия». А «Выбор России», это, простите, «ВыбРос». Странный и ненужный намёк.

Компромиссный вариант предложил Мефодий Алексеев. Зачем мучиться, если можно назвать организацию так: «Демократическая Россия» тире «Выбор России»? На том и порешили.

Осталось определиться с кандидатом в списочный состав региона и двумя доверенными лицами. Марк предложил включить в список Герца, но, увы, увы, увы. Герц, как оказалось, уже состоял в Республиканской партии, у которой на этих выборах были свои интересы. Тогда Холодов тут же выдвинул Петровского, и эта фигура всех устроила. Всё-таки кандидат философских наук, умеет говорить, выглядит солидно. А Марку Викторовичу предложили стать доверенным лицом блока «Выбор России». Проголосовали единогласно. Осталось определиться с доверенным лицом кандидата Петровского. И тогда сам кандидат назвал имя Зои Леоновой.

На сцену поднялась очень элегантная, похожая на учительницу женщина в прямоугольных очках, одетая в строгий тёмный костюм. Марк узнал её. Когда-то она приходила к ним в молодёжную газету, чтобы поговорить с Дубининым и Холодовым. Партийные власти окрысились на них за то, что те позволяли себе чересчур смелые статьи. Секретарь по идеологии обкома комсомола Зоя Леонидовна Леонова должна была усмирить этих чёрт-те что возомнивших о себе журналистов.

Холодов ничего хорошего от этой встречи не ждал, был уверен, что сейчас последуют нотации. Но когда в каморку Дубинина его верная секретарша Люся принесла чай с конфетами, Зоя Александровна улыбнулась такой очаровательной улыбкой, что Марк готов был растаять и впредь писать только то, что она укажет.

А она ничего не указала. Вместо этого комсомольская богиня заговорила о том, как ей защитить газету перед партийными бюрократами, не понимающими того, что происходит в стране.

Действительно, с тех пор нападки на газету прекратились, правда, Дубинин почему-то стал осторожнее.

И вот теперь Зоя Леонова оказалась в их рядах. Этому никто не удивился. Все местные демократы когда-то состояли в комсомоле, а Марк вспомнил, что не раз сам избирался в комитет ВЛКСМ и при другом раскладе судьбы мог бы сделать неплохую комсомольскую карьеру.

Блоку «Выбор России» предоставили право бесплатного эфира на местном телевидении, и Петровский предложил выступить Леоновой и Холодову, заметив при этом, что они очень хорошо смотрятся вместе.

Со своей задачей они справились на отлично.

ххх

Зоя Леонова даже не помнила, когда почувствовала себя лидером. Может быть это произошло в самом раннем детстве, которое началось и закончилось в небольшом железнодорожном посёлке. Там все были приезжие и проезжие, но все друг друга знали. А лучше других обо всех приезжих и проезжих знала детвора, среди которых Зойка была явным заводилой. Мальчишки дразнили её из зависти, но всё же уважительно нарекли «Космодемьянской» в честь повешенной немцами девушки. Весь посёлок был уверен, что и Зоя Леонова в годы войны пошла бы в партизаны, а попади немцам в плен, никого бы не выдала и была бы также повешена.

Секретарём комсомольской организации школы её избрали ещё до того, как она получила комсомольский билет, поскольку процедура утверждения её в рядах «передовой советской молодёжи» по непонятным бюрократическим причинам затянулась.

С этого дня детство, собственно говоря, и укатило, как скорый поезд, а семиклассница Зоя почувствовала себя ответственной за всё, что происходило в родной школе.

Сразу после поступления в университет её, естественно, сделали сначала комсоргом группы, а затем секретарём комсомольской организации исторического факультета.  И вся её жизнь понеслась на всех парах, как по проложенным железнодорожным путям.  Диплом историка она получала уже будучи секретарём райкома. Оттуда сразу шагнула в обком.

Трудно объяснить, почему её все слушались. Конечно, играли свою роль красота и обаяние, но ведь этого мало, чтобы повелевать. А повелевать она умела – не повышая голоса, не угрожая, но зато твёрдо, не допуская компромиссов.

Как-то после третьего курса её поставили командиром студенческого строительного отряда «Мечта», целиком состоящего из учащихся профтехучилищ. Ребятня, привыкшая курить с пятого класса, а с первого класса не слушаться учителей, совершенно безропотно исполняла все указания Зои Леонидовны.  Нагрянувшая проверка из зонального отряда была поражена тем, как аккуратно заправлены койки в маленькой общаге, где расположилась «Мечта». Одна строгая комиссарша предположила, что Леонова делает это сама. Оказалось, что ничего подобного – некогда непослушные ребятки сами заправляли свои постели. Секрет изящной педагогики был прост: Зоя ещё в своём железнодорожном посёлке слыла лидером среди тех, кого считали трудновоспитуемыми. А уж с этими мальчишками найти общий язык не составляло труда.

Всё шло хорошо, но в 1991 году поезд её мечты потерпел крушение. Рельсы оказались проржавевшими, и переход от активной комсомольской работы к государственной карьере не состоялся. Комсомол покатился под откос вместе со всей налаженной советской системой. Зоя плакала от обиды, запершись от мужа и дочери в своей комнате. Ей было очень и очень обидно. Она всей душой поддерживала перестройку, ей нравились перемены в стране, она защищала демократически настроенную молодёжь от гнева застарелых партийных бонз. И в «благодарность» осталась без радужных перспектив. Ей предлагали какие-то чиновничьи должности, но она понимала, что живой работы уже не будет, а потому предпочла аспирантуру и уже через год защитила кандидатскую диссертацию.

Преподавать в университете Зое Леонидовне нравилось, но ей этого было мало. Хотелось брать новые вершины, хотя пока она не понимала, какие именно. К тому же, она, правда, боялась себе признаться в этом, её семейная благополучие не состоялось. Она вышла замуж за однокурсника не по большой любви, а с желанием поскорее уладить личную жизнь, чтобы она не мешала жизни общественной. Элегантной комсомольской богине мужчины с удовольствием целовали ручки, но при этом её побаивались. Зоя ещё в университет выбрала себе в мужья одного из воздыхателей и решительно закрыла тему. Мужчины теперь её интересовали только как товарищи по работе.

Но после катастрофы 1991 года что-то в душе Зои изменилось. Дела, в которое она могла бы вложить свою душу, не было. И душа потребовала как-то закрыть образовавшуюся пустоту. Зоя с радостью согласилась стать доверенным лицом своего коллеги Глеба Петровского, которого выдвинули кандидатом в российский парламент, пришла на собрание демократов и близко познакомилась с Марком Холодовым.

Марк Викторович был на пять лет старше Зои, но она увидела в нём что-то мальчишеское, и восприняла его не столько, как взрослого мужчину, сколько как своего второго ребёнка. В тоже время, Холодов был лидером, как и она. То есть ей как бы ровней. Вот на таких смешанных чувствах у неё и возникла симпатия к этому небольшого роста, но с виду уверенному в себе журналисту и демократу.

Случайные встречи

Герц вошёл в скромный терминал шереметьевского аэропорта, быстро нашёл нужную стойку регистрации, обозрел очередь и увидел в самой её гуще своих друзей – Холодова, Леонову, Петровского и Алексеева.

– Привет! Вы со съезда? – этот практически риторический вопрос он задал, пожимая друзьям руку.

– Ты угадал, – расплылась в сияющей улыбке Зоя Леонова. – А тебя самого каким ветром сюда занесло?

– Я тоже в Москве по партийным делам.

– Жаль, что по делам разных партий, – вздохнул Холодов.

– Ничего, зато мы летим одним курсов, – миролюбиво засмеялся Мефодий Алексеев.

По партийным делам Александр Ильич ездил в столицу России регулярно вот уже два года. Когда-то он страстно спорил с Марком по поводу возможного крушения большевистского режима и не раз заявлял, что для такого дела не жалко повесить пару десятков коммунистов. Холодов возражал, напоминая, что коммунистами были их отцы. Герц в ответ говорил, что речь идёт вовсе не о рядовых членах партии, а только о тех, кто измывается над народом. Кто именно измывается, не уточнялось, но как-то в пылу спора Марк заметил: «Знаешь, Саша, если когда-нибудь случится у нас демократия, то мы окажемся в разных партиях. Ты вступишь в какую-нибудь очень радикальную, а я бы предпочёл умеренно-либеральную».

Они и попали в разные партии. Только Холодов вместе Леоновой, Петровским и Алексеевым оказались в числе основателей «Демократического выбора России», ставящей целью проведение в России радикальных реформ, а Герц угодил в умеренную Республиканскую партию, которую основали бывшие коммунисты.

После обильного демократического дождя политические партии в России росли как грибы. И Герцу не терпелось стать партийцем. Либерально-демократическую партию они вместе с Холодовым отвергли, быстро убедившись, что господин Жириновский никакой не либерал и даже не демократ, а всего лишь ловкий конъюнктурщик, умеющий хватать на лету популярные в народе лозунги.

После крушения всесильной КПСС Герц постоянно наведывался в Москву на выходные, узнавал от своих друзей о текущих партийных тусовках и старательно посещал их в надежде найти себе политическое пристанище. Но находил пустые разговоры, митинговые страсти, нелепые изобличения таких же демократов, как они, только организовавшим другую партию.

Так продолжалось до тех пор, пока он не оказался в трёхэтажном новеньком здании, принадлежащего фонду Горбачёва, где проходил третий съезд Республиканской партии России. Здесь всё было иначе. Организация безукоризненная, выступления толковые и по делу, споры по существу. Бывшие коммунисты, среди которых был и Владимир Шостаковский, некогда ректор Высшей партийной школы КПСС, знали толк в такого рода делах. И Герц, не раздумывая подал заявление о вступлении, пообещав создать у себя в городе партийную ячейку.

На его призыв мигом откликнулись Олесь Сашко, а также Петровский и Алексеев, коим довелось состоять в теперь уже рухнувшей партии и преподавать студентам догматы марксизма-ленинизма – основы коммунистической религии. И ещё до того, как их партийные билеты стали недействительными в силу того, что КПСС испустила дух, рухнула их вера в эти догматы. Теперь они были готовы отстаивать новые идеалы для новой России. И с удовольствием присоединились к новой партии, основанной такими же разочаровавшимися коммунистами, какими были они сами.

Только продержались они в новой партии меньше, чем в КПСС. Петровский, хоть и не стал депутатом Госдумы от «Выбора России», успел в ходе выборов познакомиться с Егором Гайдаром. А, главное, демократы могли праздновать ещё один успех: в их регионе «Выбор России» набрал 22 процента голосов, что почти на семь процентов больше, чем в целом по России. И, конечно, когда Гайдар объявил о создании собственной партии, Петровский и Алексеев вместе с доверенными лицами  Холодовым и Леоновой стали делегатами учредительного съезда.

Герц этому не слишком огорчился. Партийные дела не помешали ему стать отцом. Здоровый мальчик весом в четыре с половиной килограмма родился ровно через девять месяцев после свадебной поездки в Судак. Дитя, зачатое в момент распада могущественной империи и появившееся на свет уже в новой стране, Герц назвал Моисеем в честь предводителя еврейского народа, который вывел его из рабства. Теперь из большевистского рабства предстояло выбираться России. И Герц был уверен, что вырастит достойное дитя свободной страны, который продолжит начатое ими дело. В общем, будущий член Республиканской партии уже готов.

Жене Евгении это имя не понравилось, и она называла сына Мишуткой.

ххх

На пути в Москву Петровский и Алексеев заспорили по поводу демократического будущего страны. Петровский утверждал, что реальной демократии в России не будет ещё долго, поскольку не сформировался средний класс, а Алексеев напирал на примеры развивающихся стран, где сначала была установлена демократия, а потом уже оформился средний класс. Спор более походил на извечную дискуссию о том, что появилось раньше – курица или яйцо. Поэтому Холодов и Зоя Леонова участвовать в бурных дебатах двух философов не стали.

Об их особой симпатии друг к другу местные демократы догадывались, но не сплетничали. И потому что сплетничать не любили, и потому что и так редко виделись. А при встречах Зоя так тепло целовала и обнимала каждого, что каждый был уверен, что и к нему она испытывает такую же симпатию, как и к Марку.

В далёкие времена, когда Холодов был студентом, в университете, где он учился, парня и девушку, которые дружили друг с другом, но не вступали при этом в интимные отношения, презрительно называли «товарищами по партии». И вот Марку и Зое предстояло стать товарищами по партии в самом прямом смысле этого слова, поскольку вся четвёрка активных демократов летела в столицу на учредительный съезд партии Егора Гайдара.

В Москву они прибыли утром и поселились в одной из высоток из стекла и бетона гостиничного комплекса «Измайловский». Выдавая им ключи, вежливая девушка администратор, передала просьбу самого Гайдара кому-нибудь из представителей от каждого региона прийти на организационное совещание в малый зал этого же комплекса. Петровский и Алексеев заявили, что им ещё нужно побывать на Волхонке – забрать в институте философии методички, а потому на совещание отправились Холодов и Леонова.

В душе Марка Викторовича опять взыграло мальчишество. Ему очень хотелось доказать своей новой подруге, что он чего-то да стоит в этой жизни. Правда, сам факт, что демократы делегировали его на съезд подающей большие надежды партии, говорил, что он действительно не мелочь пузатая. Но этого было мало, потому что и Зоя, его Оза, тоже была делегатом того же съезда.

Они устроились на третьем ряду, чтобы лучше видеть и слышать, что будет происходить накануне столь важного события. Они оба не сомневались в том, что завтрашний день войдёт в историю, а сегодня будет некая прелюдия к нему.

Прелюдия проходила весьма буднично. На сцену довольно легко, несмотря на свою массивную фигуру, взошёл Гайдар, сел посреди стола и огласил небольшой список оргвопросов, с которыми надо бы разобраться. Один из них касался распределения всех регионов по большим семи группам, чтобы легче было управлять региональными партийными организациями. И тут же назвал эти группы, перечислив, какие регионы в них входят.

Сидевший справа от Холодова солидный седовласый человек поднялся, чтобы высказать свои возражения, но для начала представился: губернатор Самарской области Константин Алексеевич Титов. Что ж, неплохое соседство, подумал Холодов, мы тоже не хухры-мухры, я, например, главный редактор самой популярной у нас газеты.

Титов между тем заявил, что Самарскую область не стоит вносить в Центральную группу, а лучше в Приволжскую, так как в этой группе находятся их соседи Татарстан и Саратовская область. Гайдар пообещал учесть это пожелание.

Тогда поднялся Холодов, гордо представился и предложил их регион также передвинуть из Северо-Западной в ту же самую Приволжскую группу, так как в неё попала соседняя с ними Кировская область.

– Марк, но мы же не на Волге находимся, – упрекнула своего весьма близкого товарища по партии Зоя, когда он, довольный поступком, уселся на место.

– А ну и что, – развязно ответил Холодов. – Кировская область тоже к Волге не имеет никакого отношения.

После совещания они пошли гулять по летней Москве. Градусник на Центральном телеграфе показывал +25 – идеальная погода для променада. Они шли по Тверской, свободные и беззаботные, – никуда не надо спешить, можно держаться за руки, никого не стесняясь и не переживая, что их могут увидеть знакомые, чтобы пустить по волнам общественного мнения очередную сплетню.

И вот надо же! На Пушкинской площади они встретили Петровского и Алексеева, которые уже побывали на Волхонке и, как Леонова и Холодов, наслаждались летней нежаркой Москвой.

– Так-так, – воскликнул Марк. – Всего четыре часа назад расстались, а уже встретились случайно в огромной Москве. А я сколько раз сюда приезжал, ни разу не встретил Иру Полипову. Это моя школьная любовь.

– Однако ты весьма влюбчив, как я погляжу, – хитро улыбнулась Зоя.

– Был влюбчив…, в молодости, – пояснил в свое оправдание Марк.

– И чем же закончилась ваша любовь? – полюбопытствовал Мефодий Алексеев. – Или она до сих пор не закончилась?

– Закончилась, – вздохнул Марк. – Закончилась сразу после школы. Она поступила в МГУ, а я – в наш универ.

– Что ж, не мог её удержать, уговорить, поехать с ней, наконец? – с неким укором спросил Петровский.

– Какое там уговорить? Я даже в любви ей не посмел признаться, хотя влюблён был с девятого класса, – заоткровенничал Холодов.

– Это что же, ты был таким робким? Вот никогда бы не поверила, – всплеснула руками Зоя.

– Да, именно таким я и был. Потом изменился, стал наглым. Сам себе удивляюсь. Но хорошо было бы её встретить, узнать, как она живёт, кем она стала. Просто из любопытства.

Петровский и Алексеев тут же стали предлагать возможные варианты поиска бывшей подруги их общего соратника, но Холодов всё отверг:

– Не-ет, никаких звонков я делать не буду. Не хочу. А вот встретиться случайно было бы здорово.

– Ну-у, случайность – это всего лишь проявление внешних неустойчивых связей в действительности, – изрёк философ Петровский. – И её нельзя рассматривать отдельно от необходимости. Если у тебя, Марк, нет необходимости встретиться со своей школьной подругой, то ты её никогда и не встретишь даже случайно.

– Глеб, ты опять скатываешься к марксизму, – тут же вступил в спор Алексеев. – От тебя даже веет лапласовским детерминизмом. На практике Марк может встретить или не встретить свою подругу независимо от того, есть необходимость в такой встрече или нет. Не забывай, что случайность предполагает такую связь между явлениями внешнего мира, которая может осуществиться, а может и нет.

– И всё-таки вероятность осуществления случайности возрастает, если есть необходимость, – стоял на своём Петровский.

Пока философы спорили, Марк с Зоей слегка отстали от них и Зоя, вновь взяв его за руку, повелела:

– Давай рассказывай: кто такая Ира Полипова?

ххх

Обстановка в шумном фойе большого зала, где вот-вот должен был начаться учредительный съезд партии Гайдара, носила характер торжественно-суетливый. Люди совершали броуновские движения, как с некоторым ощущением собственной значимости, так и значимости события, которое вот-вот произойдёт. Временами, как железные крупинки к магниту, они притягивались к тому или иному известному лицу, уже стоявшему или появившемуся в фойе. Разглядеть, что это за лица, не всегда удавалось – мешали спины людей. Хорошо был виден лишь высокий, как Останкинская башня, усатый пародист Александр Иванов, который охотно продавал сборники своих пародий с собственным автографом. По желанию покупателей он что-нибудь дописывал на вторую страницу обложки, например имя и фамилию поклонника его весёлого творчества.

Очередным магнитом стал пресс-секретарь Президента России Вячеслав Костиков. Холодов тоже устремился к нему, вынимая на ходу из переброшенной через плечо сумки диктофон. Он решил, что это прекрасный шанс взять совершенно эксклюзивное интервью у человека из самого верха новой России.

Костикова делегаты съезда забрасывали самыми разными и чаще всего нелепыми вопросами. Марк Викторович, уловив момент, протянул руку с диктофоном, и задал первый пришедший на ум вопрос:

– Вячеслав Васильевич, Ельцин приезжал в наш город накануне президентских выборов. Когда он к нам приедет в следующий раз?

– Видите ли, Россия – страна большая, и все визиты Бориса Николаевича расписаны вперёд, как минимум, на год, – вежливо, дабы не обидеть провинциального коллегу ответил пресс-секретарь. – Пока ваш город в его график не входит. Как будет дальше – посмотрим.

Холодов решил задать ещё пару вопросов, но ничего больше на ум не пришло. И, вразумив, что интервью всё равно не получиться, двинулся к пародисту Иванову, чтобы купить сразу два сборника – для себя и для Зои. Свою компанию, устремившись к Костикову, он потерял.

К началу заседания вся четвёрка собралась и нашла себе местечко в середине зала. Холодов огляделся и увидел среди делегатов тех, кого привык лицезреть по телевизору – депутаты Юшенков, Починок, Ковалёв, под аплодисменты на сцену вместе с Гайдаром поднялся главный приватизатор страны Чубайс. Зазвучала Патриотическая песня Глинки, ставшая гимном свободной России, весь зал моментально поднялся со своих мест. Учредительный съезд начал свою работу.

Первым, как и предполагалось, выступил Гайдар. Со своим обычным причмокиванием, которое на этот раз никого не раздражало, он произнёс:

– Надо быть поразительно невежественным в истории собственной страны, чтобы полагать, что идеи экономического развития, базирующегося не на принуждении, а на законности, частной собственности, уважении к правам человека привнесены в нашу страну из-за океана на парашюте.

Петровский и Алексеев тут же переглянулись. Каждый как бы хотел сказать другому: вот видишь, я же тебе говорил! Гайдар же между тем продолжал:

– Для одних история России, этот путь от Ивана Грозного к Николаю Первому и Сталину, для других – это тяжелый путь от кодификации права, проектов реформ Сперанского, к великим реформам Александра Второго, к земству, к формированию местного самоуправления, к финансовым реформам Вышнеградекого и Витте.

Алексеев зааплодировал, аплодисменты подхватил Петровский, затем Холодов и Леонова и, конечно же, весь зал.

А Гайдар перешёл от истории к современности и заговорил о том, что  России нужна стабильная и открытая экономика, стабильная валюта, стабильное право, защищающее частную собственность, низкие военные расходы и мирная внешняя политика.

– Мы создаем партию, потому что верим в свою страну, верим в её потенциал, верим в то, что она может и должна стать страной свободных и обеспеченных людей, – закончил вновь под аплодисменты свою речь реформатор. И Холодов подумал, что живёт хоть и в трудное, но в счастливое время. Да, пока ещё не всё в порядке, цены растут, как сумасшедшие, зарплаты за ними не поспевают, кто-то быстро богатеет, а большинство ещё быстрее беднеет. Ничего не поделаешь, станцию «Дикий капитализм» наш поезд миновать без остановки не может. Но пройдёт года два, ну, может быть, три, и всё начнёт меняться к лучшему. А лет через десять мы будем жить в процветающей стране. И сын его, Серёжа, будет знать, что его папа тоже приложил какие-то усилия к этому процветанию и его, Серёжи, будущему.

ххх

На следующий день Марк и Зоя отправились гулять по Москве, только на этот раз не по городу, а по реке. Петровский и Алексеев сочли такое времяпровождение в столице слишком легкомысленным и разошлись каждый по своим делам. Самолёт их всех ждал только к вечеру, и Холодов уговорил свою подругу вновь отдаться беззаботному настроению на этот раз на палубе речного трамвайчика.

Они проплыли мимо Кремля, Лужников, высотки МГУ на Воробьёвых горах, полюбовались на строительство Храма Христа Спасителя, и Холодов вспомнил, как когда-то купался среди зимы в открытом бассейне «Москва» с подогреваемой водой. В этом месте теплоходик развернулся, поплыл в обратном направлении и высадил их на пристани возле гостиницы «Россия». Марку и Зое ничего не оставалось другого, как пойти на Красную площадь. И здесь Холодова ждал сюрприз.

Возле ГУМа Марк обратил внимание на полноватую сорокалетнюю женщину, поставленным голосом объявляющую в мегафон: «Внимание, приглашаем гостей столицы на прогулку по Москве. Вы увидите…» Холодов увидел не кого-нибудь, а свою школьную любовь Ирину Полипову. И она, увидев Марка, опустила мегафон и распахнула руки для объятия.

У Марка немного закружилась голова. Девушка, по которой он столько страдал в нежном возрасте, сейчас сама обнимала его. Однако прошло более двадцати лет. Тогда она казалась такой хрупкой и нежной. Сейчас это была сильная женщина, не потерявшая, однако, своего обаяния.

За пару минут Марк успел вкратце рассказать о себе, пропустив всё, что касается личной жизни. И узнал, что год назад Ира потеряла мужа, но остался почти взрослый сын. После МГУ она работала вместе с мужем в НИИ, но институт закрылся. Тогда-то у мужа и не выдержало сердце. Ирина год промаялась без работы и без мужа, пока не устроилась в экскурсионное бюро. И тут она заметила, что рядом с ними, явно поджидая Холодова, стоит элегантная женщина в лёгком платье и изящно перекинутом через шею жёлтым платком.

– Здравствуйте, мы с Марком вместе учились, – извиняющимся тоном пояснила Ирина.

– Вижу-вижу, как вы вместе учились, – улыбнулась Зоя и отошла к мавзолею Ленина, чтобы не мешать одноклассникам вспоминать дни своей юности.

– Это твоя жена? – негромко спросила Ирина, когда Зоя удалилась на приличное расстояние.

– Нет, не жена, – немного смущаясь, ответил Марк. И подумал: а, кстати, почему она ему до сих пор не жена? Муж мешает? Так ведь Леонова – это не Лида Авдеенко. Она решительный человек, и если надо будет развестись, чтобы вновь выйти замуж, то разведётся, не раздумывая.

Демократ номер раз

– К невропатологу только по направлению терапевта, – отрезала строгая тётя.

– Тогда дайте номерок к терапевту, – попросил Холодов.

– К терапевту на это неделю номерков нет. Приходите в четверг.

Холодов понял, что зря отстоял очередь в регистратуру поликлиники, и собирался было уйти, но заметил отпечатанное на машинке объявление на стекле: «Приём психиатра по понедельникам, вторникам, средам и пятницам с 9.00 до 11.00 часов».

– А к психиатру номерки у вас есть? – без всякого ехидства спросил Марк Викторович.

– К психиатру можете идти хоть сейчас.

И Холодов поплёлся к психиатру, успокаивая себя тем, что причины его недугов лежат где-то в глубинах собственной души, и в этом стоит разобраться.

…Вот уже десять дней Марк просыпался по утрам с дикой головной болью и начинал день с таблетки анальгина. Вдобавок мучали колики в области сердца. Одна таблетка не помогала. Через час он пил вторую, потом третью. К обеду после шестой таблетки боли утихали.

В городе стояла экстремальная для севера тридцатипятиградусная жара. Но причины болей явно лежали вне сферы метеореологии. Закалённое тело Холодова спокойно реагировало как на высокие, так и на низкие температуры, которые преподносила изменчивая погода. Наверное, всё дело в том, что я взял на себя непосильный груз, думал Марк. Трудно одновременно руководить газетой и региональной организацией партии «Демократический выбор России».

Этой организации нет ещё и года, а уже пошли разброды и шатания. Хотя всё так замечательно начиналось.

Когда они выходили из самолёта, возвращаясь с учредительной конференции, он хвастливо говорил своим друзьям:

– Вот приеду домой и скажу маме: «Мама, ты хотела, чтобы я вступил в партию, и я вступил». Она, конечно, в ответ: «Сынок, но ведь я же хотела, чтобы ты вступил в коммунистическую партию». Но я ей гордо: «А я вступил в демократическую».

Когда вся компания вошла в зал небольшого аэровокзала, Марк с изумлением увидел среди встречавших …свою маму Лидию Ивановну. На миг он оторопел – мама никогда его не встречала и не провожала, разве что в далёком детстве в пионерлагерь. Но быстро сосредоточился и понял, что придуманный им сценарий придётся разыгрывать при свидетелях.

– Мама, ты всегда хотела, чтобы я вступил в партию… – начал Холодов точно, как задумал.

– И правильно сделал, что вступил, – расцеловала сына Лидия Ивановна. – Я видела ваш съезд по телевизору. Гайдар такой замечательный!

Марк окончательно растерялся, не зная, радоваться такому повороту сюжета или огорчаться. А Лидия Ивановна между тем пожала всем крепко руки, расцеловалась с Зоей, а Герцу задала как бы риторический вопрос:

– Саша, ты тоже теперь гайдаровец?

– Нет, мама, он нас променял на бывших коммунистов, – ответил за Герца Холодов. – Он уже год, как республиканец.

Это прозвучало так, будто сам Холодов и его товарищи по партии теперь монархисты.

Но как бы то ни было, через месяц в маленьком зале Дома актёра, который помог снять сыну и его соратникам режиссёр Виктор Иванович Холодов, прошла учредительная конференция региональной организации «Демократического выбора России». Прибыли делегаты со всех городов региона и из двух сельских районов. По предложению Марка Викторовича председателем единогласно избрали Петровского. Сам Холодов возглавил городскую организацию и вошёл в состав регионального политсовета вместе с Алексеевым, Леоновой, полной телом и жизненных сил женой Петровского Валентиной Леонидовной, а также бизнесменом Леонидом Кондрашовым. Это был по-спортивному подтянутый и малоразговорчивый человек, но по всем внешним признакам, в частности, по лысеющей голове, обладал умом и деловой хваткой. По предложению Петровского, он возглавил региональный исполком, то есть обязался выполнять то, что решит региональный политсовет. В общем, всё шло к тому, что в регионе зарождалась самая крупная политическая сила. И ей теперь предстояло доказать это на предстоящих выборах регионального парламента.

И именно с началом предвыборной кампании всё пошло совсем не так, как представлялось в радужных мечтах журналиста Холодова.

Радужную мечту о том, чтобы получить большинство в новом депутатском корпусе пришлось похоронить на самом старте. Вступившие в партию интеллигенты почему-то не рвались в народные избранники. Они готовы были помогать построению демократии в России, но не в качестве прорабов. Каждый считал себя вполне самодостаточной личностью и не желал тратить много сил и драгоценного времени на депутатские хлопоты. В итоге на тридцать округов удалось наскрести только семерых кандидатов. При этом в одном из северных городов два гайдаровца выдвинулись по одному и тому же округу. И никто не хотел уступать.

Собрание городской организации в столице региона проходило уныло. Петровский вяло уговаривал соратников принять участие в предвыборной борьбе, но сам выдвигаться наотрез отказался. Холодов заявил, что в своём-то городе они в состоянии закрыть все одномандатные округа, коих было все-то пять. Но кроме Марка, Зои и Кондрашова никто в депутаты идти не пожелал. При этом Кондрашов решил выдвигаться не в городе, а в соседнем районе, откуда он был родом. В другом соседнем районе выдвинулся от «ДВР» радиожурналист Алексей Евграфов. Там тоже находилась его родная деревня.

Холодов отчаянно уговаривал однопартийцев быть поактивнее, но его пыл умерила Валентина Петровская, неожиданно приказавшая своему мужу поставленным на лекциях по философии голосом:

– Глеб, закрывай лавочку, нам ещё в магазин надо зайти.

В общем, демократы этот бой проиграли почти в сухую. В ходе кампании выяснилось, что времена изменились, и нынче многое решают деньги. Что поделать, капитализм, философски изрёк на очередном заседании правления Петровский.

Деньги были только у бизнесмена Кондрашова. К тому же он когда-то умудрился стать чемпионом России по карате среди юниоров, так что к деньгам прилагались и бойцовские качества. Вместе со своим доверенным лицом Сергеем Юрьевичем Павлюшиным, добродушным работягой, он изъездил весь район, исходил чуть ли все не сельские дома. И занял на выборах почётное второе место, всего несколько сот голосов уступив главе районной администрации.

Схожим образом сложилась картина у Холодова. Он прекрасно выступил во время бесплатного телевизионного эфира, без запинки отвечал на все острые вопросы, которые задавали ему на встречах с избирателями. Он сам придумал себе листовку с его фотографией на фоне руководимой им газеты и слоган: «Свободна пресса – контроль над властью».

В доверенные лица Марк пригласил красавицу Таню Привалову, подругу Ольги Каневой, с которыми он работал и дружил в вечерней газете. Приезжавшие из Москвы по заданию партии профессиональные пиарщики не советовали ему это делать, полагая, что среди электората могут зародиться ненужные вопросы: а уж не спит ли кандидат со своим доверенным лицом?

Электорат хорошо отнёсся к главному редактору популярной газеты и его доверенному лицу, которая к этому времени перешла работать на телевидение, а потому её репортажи горожане знали и любили. Но электорат не смог устоять перед мощным напором административного ресурса главного соперника Холодова – мэра города Алексея Кручинина, которому и достался депутатский мандат.

И только Зоя Леонова попала в региональный парламент. Она выбрала округ, где находились университетские общежития и дома, в которых жили преподаватели. Студенты стали её добровольными помощниками, а доверенным лицом – сам ректор. Так она сумела победить, не затрачивая больших денег.

На региональной партийной конференции, прошедшей сразу после выборов, Зою завалили цветами и поздравлениями. А Петровский объявил, что себя считает виновником провала большинства демократов на выборах, а потому слагает с себя полномочия руководителя региональной организации и предлагает занять этот пост Марку Викторовичу Холодову. Зое Александровне он посоветовал сосредоточиться на депутатской деятельности и не тратить силы и время на партийную работу.

Вслед за Петровским заявил об уходе с поста председателя исполкома Леонид Кондрашов. На своё место он предложил маленького и юркого юриста Николая Ивановича Волкова. За Холодова и Волкова проголосовали единогласно.

С этого времени Марк и Зоя стали активными участниками всех партийных мероприятий федерального значения – пленумов, совещаний, семинаров, съездов. Совместные поездки в Москву и Петербург их очень сблизили, однако соединять себя семейными скрепами они не решались. И сами не могли себе объяснить – почему. Что-то мешало: опыт неудачного брака у каждого из них, загруженность делами и работой или что-то ещё. А может быть именно это – что-то ещё?

Нынешним летом разразилась гроза. Холодов, которого коллеги-журналисты окрестили в своих изданиях «демократом номер раз», решил собрать партийную конференцию, чтобы определиться с тактикой на предстоящих думских выборах. Мероприятие должно было пройти в одной из студенческих аудиторий университета.

И вот в назначенный час в аудиторию явились всего пять делегатов, среди которых помимо Марка Викторовича оказались Мефодий Алексеев и Зоя Леонова. Чуть позже пришёл Николай Волков и сообщил, что оказывается конференция прошла днём раньше, Холодова переизбрали. Теперь региональную организацию вновь возглавляет Петровский, а городскую – его жена Валентина.

Холодов был обескуражен, а Алексеев с Леоновой возмущены до предела. Почему конференцию провели в их отсутствии? Кто дал им право переизбирать председателя?

Маленький юрист быстро протараторил, что кворум был, Холодовым делегаты очень недовольны – работа ведётся плохо, организация не растёт, а сам Марк Викторович совсем не использует столь мощный ресурс, как газета «Северный комсомол».

Холодов попытался было напомнить, что ещё при его избрании он заявил, что не может использовать газету, как партийное издание, поскольку в таком случае она потеряет читателей. Но Зоя его перебила:

– Марк, не надо оправдываться. Ты разве не видишь, что Петровский и его жена устроили заговор? Но им это просто так с рук не сойдёт.

Через несколько дней из Москвы разбираться с этой ситуацией приехал грузный мужчина – представитель федерального исполкома и потребовал вновь собрать региональную партийную конференцию.  Что и было сделано буквально за два дня, поскольку делегаты давно уже были избраны.

На конференции Волков снова заговорил о плохой работе региональной организации. Грузный представитель федерального исполкома внимательно его выслушал и спросил:

– Вы это кого критикуете – себя или Холодова? Вы руководите региональным исполкомом, вы и обязаны делать ту работу, о которой говорите.

Московский гость также не согласился с тем, что руководимая Холодовым газета непременно должна стать партийной. Её учредителем является редакция издания, из которой только Холодов состоит в партии.

Тут же выяснилось, что на той, тайной от Холодова, Алексеева и Леоновой конференции, говорилось совсем другое. Оказывается, Волков зачитал липовое заявление от Марка Викторовича, в котором он якобы просит освободить его от должности председателя в связи с большой загруженностью на работе в газете. Когда всё это раскрылось, делегаты большинством голосов восстановили Холодова на посту председателя регионального политсовета, а Волкова уволили с должности руководителя регионального исполкома, оставив это место вакантным.

Делегаты после бурного мероприятия разошлись, в студенческой аудитории на какое-то время остались четверо – Холодов, Алексеев, Леонова и представитель федерального исполкома.

– А знаешь, Марк, почему Петровский всю эту бучу затеял? – спросила Зоя, обращаясь не только к Холодову, но и другим соратникам. – К выборам на счёт нашей организации поступят деньги, и он с Волковым и Валентиной хотели просто их присвоить и поделить.

– И я даже знаю, почему, – добавил Алексеев. – Петровский и Валентина взяли большой кредит. И им теперь нечем его покрывать.

– На большие деньги не рассчитывайте, – на всякий случай предупредил грузный москвич. – Мы вам, конечно, поможем, но большей частью печатной продукцией и видеоматериалами. Ищите сами деньги, если сможете.

– Так они их и нашли – в Северном национальном банке, – пояснила Зоя. – Мы же два месяца назад вместе ходили к генеральному директору. Помнишь, Марк? Он тогда ничего определённого не сказал. А потом, видимо, сумели его уговорить. Якобы на выборы.

Холодов не мог поверить в реальность происходящего. В уме не укладывалось: демократы торгуют демократией, как арбузами или куриными окорочками. И это делают те, кто ещё три года назад выходил на демонстрацию против ГКЧП, рискуя потерять работу, а то и свободу. Что с людьми делается?

На работе проблем тоже хватало выше крыши. Газета не теряла популярность и расходилась в киосках за пару часов. И во многом благодаря «остряку пера»  (так прозвали его коллеги) Анатолию Славкину. Тот после закрытия передачи «Четвёртое измерение» перешёл в небольшую кабельную телекомпанию, а когда та разорилась, и вовсе остался без работы.

Холодов лично пригласил Славкина, предложив заняться журналистскими расследованиями, а также анализом действий региональной власти. По просьбе Марка Викторовича Славкина аккредитовали при губернаторе Германе Никонове. И Славкин взялся за дело с таким напором, что у Холодова порой кружилась голова.

«Остряк пера» весьма шустро раскопал, что к афере по созданию быстро лопнувшей совместной с Люксембургом компании по продаже леса региональное правительство имеет самое непосредственное отношение. Про эту аферу газета писала ещё в бытность главным редактором Станислава Дубинина. Специализирующийся на криминале журналист  Евгений Смышляев дотошно выяснил у следователей все, как ему казалось, подробности.

Руководители компании весьма вольно продавали лес в европейские страны, в результате чего неизвестно куда уплыли более 20 миллионов долларов. Никого к уголовной ответственности привлечь не удалось, учредители быстро растворились в мировом пространстве. Скандал через какое-то время затих.

Но после публикации Анатолия Славкина он разгорелся с новой силой. С помощью прокурорского работника Александра Ходырева, ставшего депутатом регионального парламента, журналист выяснил, что Герман Степанов лично подписывал учредительные документы этой весьма сомнительной фирмы.

В день, когда вышла статья, Дубинин позвонил Холодову и выдал возмущённую речь, смысл которой сводился к тому, как он посмел публиковать непроверенные материалы.

– Это кем это непроверенные материалы? Тобой что ли? Так подавай в суд, мы свою правоту докажем, – с вызовом бывшему главреду выдал Холодов. Дубинин в суд не подал, региональное правительство отмолчалось.

Следующий удар Славкин нанёс Герману Степановичу почти под дых. Он, опять же с помощью Ходырева, сумел доказать, что приватизация крупнейшего в Европе целлюлозно-бумажного комбината, расположенного в двадцати километрах от столицы региона, прошла с дичайшими нарушениями и принесла казне лишь десятую долю тех денег, которые могла бы принести.

Дубинин вновь позвонил Холодову, они минут пятнадцать ругались, пока бывший главред не бросил трубку. Правительство и на этот раз отмолчалось. А газета продолжала обстрел.

Чуть ли не после каждого заседания правительства Славкин писал грозные статьи, доказывая, что власти не видят реальных проблем, что экономика богатого полезными ископаемыми региона катиться в пропасть. Дубинин перестал звонить, но однажды прислал бумагу, в которой сообщалось, что корреспондент «Северного комсомола» Анатолий Славкин лишён аккредитации.

Эта бумага была тут же опубликована на первой полосе вместе изображением разорванной аккредитационной карточки Славкина. На самом деле, карточку порвали вовсе не в пресс-службе губернатора, это сделали дизайнеры газетной вёрстки с помощью фотошопа.

Холодову вся эта история была очень неприятна, он не мог взять в толк, как Дубинин, сделавший «Северный комсомол» боевым еженедельником, не понимает, что другой газета уже быть не может…

Не всё клеилось и в личной жизни. Сын Серёжа всё реже посещал его, бабушку Лиду и деда Витю. Вступив в своё пятнадцатилетие, малыш решил, что он теперь взрослый и вполне самостоятельный человек. Поучения бабушки-учительницы, расспросы отца о его делах и учёбе парня раздражали. Он хотел идти по жизни без них. Впрочем, и без мамы Лили, которая удачно вышла замуж за бывшего коллегу по комсомолу, а теперь успешного бизнесмена Владимира Колпащикова.

Обо всём этом Холодов поведал молодому психотерапевту с узким лицом, начав, конечно, с тех неприятных симптомов, из-за которых он и припёрся в поликлинику.

Психотерапевт молча выслушал Марка Викторовича, а затем что-то написал на бумаге и протянул её своему первому в этот день пациенту:

– Вот возьмите, это направление 28-е отделение психиатрической больницы.

– Я что – псих? – недоумённо спросил Холодов, быстро соображая, что из его рассказа могло вызвать подозрение в психическо неполноценности.

– Нет-нет, вы не псих, – улыбнулся психотерапевт. – 28-е отделение – это отделение неврозов. Там проходят курс лечения вполне адекватные люди, у которых есть какие-то внутренние проблемы. Вы же жалуетесь на постоянные головные боли, колики в области сердца. А это признаки скрытой депрессии. Но, я уверен, вы с ней справитесь.

Улёты во сне и наяву

Лида нежно обняла Марка за шею и пролепетала, что любит его и, более того, любила всегда. Они находились в гостиной родительской квартиры. Холодов был настолько счастлив, что даже не заметил, как они оба оказались голыми на расстеленном диване под лёгким одеялом. Всё почти так же, как было пять лет назад в питерской квартирке его двоюродной сестры. Марк прижал любимую к себе, но заняться любовью им не удалось: комната неожиданно заполнилась людьми – самыми разными и большей частью незнакомыми. И сама комната как-то расширилась и превратилась в большой зал, что-то вроде церкви. Но Марк был так обуреваем желанием, что готов был вступить в половую связь даже при людях, но Лида легонько отодвинула его: «Неудобно как-то, на нас же смотрят».

…Холодов открыл глаза и обнаружил себя лежащим на кровати в общежитской комнате северного шахтёрского города. Сквозь нелепые занавески светило незаходящее заполярное солнце. Он приподнял голову и осмотрелся. За столом возле окна сидели его коллеги по газетному цеху – корреспондент газеты «Регион» маленький круглолицый добряк Виктор Клепиков, похожий на гнома, и немного замкнутый добродушный очкарик Павел Уляшёв и что-то писали.

– Ребят, вы – настоящие журналисты, – проговорил Холодов. – Вчера пили до полуночи, а с утра уже строчите.

– Ничего не поделаешь, наши газеты ежедневные, нам положено строчить, – весело отозвался Уляшёв, от отрываясь от бумаги.

– Это тебе хорошо в своём еженедельнике, можешь дрыхнуть хоть весь божий день, – как бы позавидовал Клепиков. На самом деле Клепиков и Холодов завидовали Уляшёву, журналисту регионального издания, выходящего на языке коренного населения. Уляшёв мог читать все публикации своих коллег, а вот Клепиков и Холодов – нет, поскольку языка коренного населения не знали

– Ну, ты готов? – спросил Клепиков Уляшёва.

– Готов, – отозвался Павел.

– Тогда пошли, а ты – отдыхай. Пока..., – добродушно скомандовал Виктор.

Холодов опустил голову на подушку и задумался: что мог значить этот сон? Он всё ещё любит Лиду? Но ведь за весь вчерашний день он ни разу не вспомнил про неё. И вообще редко вспоминал. Вернее, изо всех сил старался не вспоминать, просто вычёркивал её из памяти. То есть сознанием своим вычёркивал, а она являлась ему из подсознания во сне. Он не может сказать, сколько раз она  вот так приходила к нему, потому что, если верить науке, почти все свои сны мы забываем. Они являются к нам во время короткого сна, а потому мы помним их лишь в том случае, если именно в этот период нам довелось проснуться.

А почему в этом сне они оказались голыми? Только ли потому, что Марку захотелось её, как мужчине хочется женщину, а секса давно ни с кем не было. После двухмесячного лечения в прошлом году в отделении неврозов Холодов увлёкся психоанализом, начитался Фрейда, Фромма, Бёрна и знал, что увидеть себя голым во сне среди людей означает, что человек ощущает себя беззащитным перед обществом. Другие психологи считают, что такой сон говорит о желании человека начать жизнь с чистого листа.

Но Холодов был голым не один, а с Лидой. Значит они оба беззащитны перед миром? Неправда, Лиду надёжно защищает её муж-милиционер, а Холодов умеет за себя постоять. Значит, он и Лида готовы начать жизнь с чистого листа, только Лида далеко, а он здесь – в северном шахтёрском городе.

Дорога сюда был непростой, и началась вовсе не со взлёта самолёта Як-40, который преодолел весь путь за полтора часа. Она стартовала ещё в прошлом году, когда Марк впервые выступил на закрытом пленуме партии «Демократический выбор России».

Обсуждался вопрос стратегии и тактики предстоящих президентских выборов. Вариантов стратегии было два: поддержать Ельцина или выдвинуть Гайдара. Большинство активных гайдаровцев были настроены против Ельцина. И Холодов был настроен против Ельцина.

Отношение к президенту изменилось в один день 11 декабря 1994 года, когда телевизионные новости сообщили об силовой операции, а, проще говоря, о начале войны в Чечне. Холодов ненавидел войны и принял твёрдое решение выйти из партии, которая поддерживает Ельцина, а значит и эту войну.

Этого железного намерения Холодов придерживался до полуночи. В ночном выпуске телевизионных «Вестей» показали антивоенный митинг, организованный Гайдаром на Пушкинской площади. Егор Тимурович говорил о том, что эта война приведёт к непредсказуемым и кровавым последствиям. Холодов порадовался тому, что они с Гайдаром думают одинаково и решил из партии не выходить.

Прошло чуть больше года, и гайдаровцы припомнили президенту и тысячи погибших ребят в закавказской республике, и непоследовательные реформы, которые привели к появлению класса олигархов. И только Холодов пошёл против течения.

– Мы с треском проиграли выборы в Госдуму, мы отступаем по всем фронтам, – напомнил с трибуны пленума Марк Викторович. – В такой ситуации объявить о наступлении, то есть выдвинуть нашего лидера в президенты, означает нанести непоправимый урон партии и всей стране. Победит Зюганов, а мы все проиграем.

Холодов спустился в зал под жидкие аплодисменты, но Зоя, когда он уселся на своё место, показала ему поднятый вверх большой палец и негромко произнесла: «Молодец».

Следом взял слово заместитель Гайдара по партии генерал-полковник Эдуард Воробьёв. В декабре 1994 года именно ему было поручено вести военные действия в Чечне, но он категорически отказался от такой чести, поскольку сама операция была крайне плохо подготовлена. Позже он подал в отставку, но победил на выборах в Госдуму и вступил в «ДВР». Генерал, как и положено военному человеку, был строен, подтянут, но своими утончёнными чертами лица, широкими глазами за интеллигентскими очками был более похож на университетского профессора, преподающего философию или филологию.

– Вот тут предыдущий оратор говорил об отступлении, – высокий голос Воробьёва Холодову показался тоже совсем не военным. Он не мог даже представить, как этот человек мог командовать и решил, что, скорее всего, генерал всю жизнь прослужил в штабах, что было неправдой. – Я хочу напомнить, коллеги, что отступление – это не есть поражение. Это всего лишь  тактический, оперативный манёвр, вынужденное или преднамеренное оставление войсками занимаемых оборонительных рубежей, а также их отвод на новые рубежи. Отступление имеет целью выведение военной группировки из-под удара, а также перегруппировку войск, укрепление выгодной оборонительной позиции или заманивание неприятеля под удар.

Зал рассмеялся и зааплодировал. Холодов тоже похлопал, решив, что генерал его поддерживает. Но Эдуард Аркадьевич тут же заявил, что отступать долго нельзя и пора переходить в наступление. То есть выдвинуть Гайдара в президенты. Ему захлопали ещё громче.

Выдвижение должно было состояться два месяца спустя на съезде партии. Холодов, Леонова и Алексеев приехали на съезд, решив ещё раз убедить соратников поддержать всё же Ельцина. На региональной конференции, где их избрали делегатами, большинство высказалось за действующего Президента. Против был только Петровский. Он вышел на трибуну с видом обиженного взрослого мальчика и неожиданно для себя скаламбурил:

– Раз вы хотите простить Ельцин Чечню, то прощайте. И я вам говорю: прощайте!

С этими словами он гордо покинул большую студенческую аудиторию, в которой проходила конференция. С этого момента он навсегда выбыл из нестройных демократических рядов.

А на съезде оказалось, что настроение гайдаровцев перевернулось на 180 градусов. Никто уже не предлагал выдвигать Гайдара, а сам Гайдар выступил с речью, в которой описал, какие катастрофические последствия ждут Россию, если на президентских выборах победит коммунист Зюганов. Неизбежен крах российского фондового рынка, резкий рост цен, и коммунистам не останется иного выхода, как вновь начать поиск врагов народа, усилить контроль за прессой и начать демонтаж институтов гражданского общества.

– Мы всегда должны говорить правду – правду о том, что у нас есть серьёзные претензии к Ельцину, – с обычным причмокиванием сказал Гайдар. – Правду о том, что он сделал немало ошибок, правду, что у нас нет никаких иллюзий, что после выборов власть не будет идеальной или даже просто удовлетворительной. И между тем мы должны сказать правду, что сегодняшний выбор – это выбор не персоналий, а будущего страны. И мы категорически против ещё одного коммунистического эксперимента.

Холодов отметил про себя, что нечто подобное он сам говорил ещё два месяца назад, но был рад тому, что он с Гайдаром все ещё думает одинаково. Оказалось, что то выступление Холодова не забыли и рекомендовали включить его в региональный штаб поддержки Ельцина на предстоящих выборах.

Вскоре выяснилось, что Ельцин намерен приехать в регион, но не в его столицу, а в северный шахтёрский город, в котором Президента меньше всего любили. И не любить его было за что. В городе всё ещё висели изрядно выцветшие с советских времён лозунги: «Слава покорителям Заполярья!», «Дадим больше угля стране!», «Ударный труд — Родине!» и даже «Слава советско-болгарской дружбе!». А шахтёрам было наплевать на дружбу с болгарами, они не желали давать больше угля стране после того, как потеряли все свои нехилые денежки на сберкнижках, а зарплату им задерживают на несколько месяцев. Им нечем кормить детей, не говоря уж о возможности в отпуск съездить на юг отогреться на солнышке после долгой полярной ночи.

Холодов решил, что его «Северный комсомол» должен обязательно дать читателям весьма подробный отчёт об этом визите, но аккредитацией журналистов занималась губернаторская администрация. Глава пресс-службы Дубинин холодно сообщил своему преемнику на посту главреда, что заявку от него не примет, но официальную информацию о том, что будет происходить в шахтёрском городе, пришлёт.

Холодова такое пренебрежение к самой читаемой газете региона не устроило. Он звонил в секретариат губернатора, хотел прорваться на приём к самому Никонову, но получил вежливый отказ. Ещё несколько звонков к руководящим лицам имели столь же плачевный результат.

Вечером на очередном полу любовном свидании он обо всём этом поведал Зое, которая сумела себя поставить в региональном парламенте должным образом и возглавила Комитет по социальной политике.

– Та-ак, значит, они не хотят пускать к Ельцину члена его предвыборного штаба? Ну-ну! Мы ещё посмотрим, что у них из этого получится.

Холодов хотел было сказать ей, что вообще-то лучше было бы отправить в заполярный город не его, а кого-нибудь из корреспондентов «Северного комсомола», но промолчал. Он быстро сообразил, что только у него лично есть шанс попасть в журналистскую свиту Президента.

И он не ошибся. Зоя Алексеева смогла устроить Марку не только аккредитацию, но и даже место в губернаторском самолёте, который полетит в заполярный город.

Помимо Холодова честь лететь с губернатором выпала Вячеславу Уляшёву и Николаю Клепикову. Они представляли ведущие издания региона, которые, в отличие от «Северного комсомола», находились под эгидой губернатора.

Журналистов впустили на борт последними из остальных пассажиров. Они заняли места в хвосте, Холодов как обычно уютно устроился у окна, рядом сел крохотуля Клепиков, которого друзья ласково дразнили Клопиковым, а массивного Уляшёва отделял от них узенький проход. Как только небольшой лайнер класса «мелкая треска» набрал высоту, изящная стюардесса принялась разносить пассажирам лёгкие завтраки, включавший в себя бутерброды с сёмгой и икрой, фрукты, соки, жареную телятину, а также виски или коньяк на выбор. Холодов был уверен, что им, хвостовым, ничего не достанется, но ошибся. Девушка, обслужив более важных пассажиров, поставила подносы и на их откидные столики. Холодову по его просьбе налили виски, Клепиков и Уляшёв предпочли армянский коньяк.

– Халява, сэр, – произнёс своим тонким голосом Уляшёв, пристраивая возле шеи настоящие хлопчатобумажные салфетки.

– Халява так халява, – согласился Холодов и принялся выбирать подходящий для начала воздушного пиршества бутерброд.

В самый разгар трапезы в хвост для отправления естественных надобностей проследовал губернатор Герман Никонов. Проходя мимо журналистов, он остановился, опёрся руками на спинки кресел, дабы удержать равновесие своей могучей фигуры, и, посмотрев в глаза Холодову, хмуро спросил:

– А что это здесь оппозиция делает?

– А оппозиции на этот раз с вами по пути, – весело и с некоторым вызовом ответил Холодов. И, подняв пластмассовый стаканчик с виски, выдал коротенький тост: – За победу!

Никонов тост не поддержал и хмуро прошествовал дальше, а Холодов, вспомнив знаменитую сцену из фильма «Подвиг разведчика», повернулся к друзьям и повторил тост поле небольшой паузы:

– За нашу победу!

Клепиков охотно чокнулся:

– Хорошо, выпьем за победу.

Уляшёв дотянуться до Холодова не смог, а потому просто сделал приветственный жест своим стаканчиком, давая понять коллегам, что присоединяется к ним. Правда, пьёт непонятно за что, но это не имело значения.

Шахтёрский город выглядел не то, чтобы проснувшимся, а, скорее, разбуженным после нудной заполярной зимы. Почерневший от угольный пыли снег с улиц в основном уже убрали. Его остатки сметали струями из шлангов. Сняли старые поблёкшие советские плакаты. А солнышко помогало властям создавать уютную почти праздничную атмосферу, хотя праздновать здесь было нечего. Разве что наступление долгого полярного дня после ещё более долгой полярной ночи.

Журналистов поселили в трёхместных комнатах общежития филиала горного института.  Уляшёв, Клепиков и Холодов закинули свои вещи и отправились в город изучать обстановку накануне важного визита.

Уроженец Екатеринбурга, потомок оренбургских казаков и сын журналиста Клепиков чувствовал себя в этом городе так, будто это его близкая и любимая родина. Он, подобно мышонку, знал здесь все закоулки и всех начальников. И они знали его, предлагали чай, рассказывали обо всём без утайки. Начальник местного ГО и ЧС так вообще, как показалось Холодову, вытянулся перед ним чуть ли не по стойке смирно и тут же по карте города принялся показывать, какие ветра могут дуть в дни визита и какие меры его служба приняла, чтобы эти ветра визиту не помешали.

Вершиной триумфа Клепикова стал поход в шахту «Молодёжная», которую Президент намеревался посетить, и даже спуститься в подземную её часть. До самой шахты, расположенной в сорока километрах от города в одноимённом посёлке, журналисты добрались на обычном автобусе. Но их быстро принял сам директор шахты Фёдор Михайлович Братченко, интеллигентный очкарик с проседью в волосах. Он вкратце рассказал о том, сколько тонн угля выдала нагора шахта в прошлом году и за четыре месяца этого года, не скрывал трудности со сбытом, отчего возникают задержки зарплат шахтёрам. Но заверил пишущую братию, что их уникальный коксующийся уголь, несмотря большую глубину добычи, может стать вполне рентабельным. Только для этого надо, чтобы федеральное правительство дотировало перевозку угля до потребителя.

В завершении директор слегка прищурился и хитровато спросил:

– А слабо вам спуститься в шахту?

– Когда? – удивлённо переспросил Холодов.

– А прям щас.

– Не слабо, – ответил за всех Клепиков, посмотрев на своих коллег в поисках одобрения.

– Нет-нет, не слабо, мы готовы, Фёдор Михайлович, – подтвердил Холодов.

– Да-да, готовы, – выдал фальцетом Уляшёв.

Братченко тут же вызвал своего помощника Алексея Купелина, крепкого мужичка в синем свитере, и поручил его показать журналистам шахту изнутри, то есть самые её глубины.

Через полчаса одетые в шахтёрские робы и с касками на голове три журналиста спускались в скрипучей клети в подземное царство угля и пыли. Они были несколько возбуждены предстоящим приключением в отличие от ехавших вместе с ними суровых шахтёров, для которых сей спуск был обыденным явлением.

Клеть двигалась неспешно и долго. Журналистам её длительное движение скоро наскучило, и они принялись подбадривать другу друга.

– В самое чрево Земли ползём, – попытался своим фальцетом перебить скрип горняцкого лифта Уляшёв.

– В ад спускаемся, нас там черти ждут, – вторил ему Холодов.

– Ну-у, если в ад, то нас там встретит падший ангел Малик, по исламу он охраняет подземный адский огонь, – с умным видом пояснил Клепиков.

Купелин равнодушно посмотрел на своих временных подопечных, словно говоря, что их банальные шутки никого не трогают. На деле же он думал совсем о другом. Он понимал, что поручение директора – это репетиция перед послезавтрашним днём. Послезавтра вместе с директором он покажет шахту самому Ельцину. А сегодня он должен понаблюдать за тремя журналистами, за их реакциями, чтобы позже решить: что же должен увидеть Президент.

Когда спуск наконец закончился, журналисты обнаружили, что попали в большой подземный город, где была своя налаженная транспортная система. Она состояла из многочисленных транспортёров, перевозивших уголь, железнодорожных вагонеток, которые помимо угля возили и людей, а также канатных дорог. На них перемещались в подземном пространстве только люди.

Они увидели работу гигантского комбайна, который сам откалывает уголь и отправляет его на транспортёр. Правда, Купелин им тут же пояснил, что всё равно приходится работать отбойным молотков. Например, чтобы пробить штреки.

Под землёй журналисты пробыли целую смену. А когда поднялись наверх, увидели свои и друг друга черные от угольной пыли лица, немного похохотали и попросили своего Овидия показать им умывальни, что смыть всю эту грязь. И тут Купелин впервые усмехнулся и повёл подопечных в душевые – своего рода чистилище.

И вот тут журналисты увидели воплощённую в сантехнические оборудования социальную несправедливость.

Сначала они попали в огромное полутёмное помещение без кабинок, отделанное местами проржавевшими керамическими плитками, из которых торчали такие же проржавевшие трубы с душевыми наконечниками. Под ними стояла отработавшая смена, молча и очень серьёзно, как при религиозном обряде, смывавшая с себя частично въевшуюся навеки угольную пыль.

Другое помещение было поменьше, часть стен отделана деревом, а каждую трубу с душевой лейкой разделяла стенка. В этом круге чистилища находилось всего трое начальников смен, которые что-то между собой обсуждали, выглядывая из-за стенок, но не прекращая при этом водных процедур.

Журналистов провели до последнего круга, который был и не чистилищем вовсе, а, скорее, раем. В центре небольшого покрытого лакированным деревом зала стоял узорчатый деревянный стол с самоваром на цветной скатёрке. Вокруг самовара расположились элегантные чашки, печенье и конфеты. Справа от стола резная дверь вела в душевые кабинки и сауну, а слева возвышались узорчатые деревянные шкафчики, куда журналисты сложили свою одежду. Шахтёрские робы и каски они сдали Купелину при входе. Сам Купелин остался в предыдущем круге чистилища, предназначенном для высшего инженерно-технического состава. Рай был для него закрыт, он только для избранных.

Смыв с себя под душем угольную пыль, друзья нагло сели пить чай с печеньем, решив, что оно именно для них и предназначено. Так оно и оказалось.

Не успели они выпить по первой чашке, как в помещение зашёл улыбающийся директор Братченко.

– Извините, мы тут…, – начал было оправдываться Холодов, но директор его перебил.

– Пейте чай, пейте. Если не возражаете, я тоже к вам присоединюсь. Может водочки, коньячку?

Странно было что-то возразить хозяину положения, но от спиртного друзья всё же отказались. Тогда директор стал расспрашивать о том, какое впечатление на них произвела шахта. А журналисты, более привыкшие не отвечать, а спрашивать, сами быстро свернули к вопросам. Их интересовало многое. Например, как строится рабочий день шахтёров? Часто ли случаются забастовки? И, наконец, что это за несправедливость – рядовые шахтёры моются в полутёмных заржавленных душевых, а у директора своя сауна с изразцами из дерева?

– Да вы что-о, да я сауной совсем не пользуюсь, у меня на неё просто времени нет, – всё также улыбаясь, отвечал директор. – А изразцы? Это сделал местный мастер, они совсем недорого обошлись.

После тёплой и дружественной беседы, поднявшись из ада, пройдя через чистилище и чуть-чуть вкусив раю, журналисты вышли на свет Божий. По природным часам уже был вечер, но заполярный день брал своё. Обнаглевшее солнце продолжало освещать небольшой шахтёрский посёлок, состоящий в основном из панельных двухцветных пятиэтажек и деревянных двухэтажных бараков.

До автобуса оставалось сорок минут, и троица отправилась шляться по внешне праздничному посёлку. Своими цепкими журналистскими глазами они быстро обнаружили, что вовсе не такой уж он и праздничный. Большинство деревянных бараков прогнили насквозь, и стояли заколоченными. Пустыми глазницами окон зияли некоторые пятиэтажки. Клепиков пояснил коллегам, что шахта не в состоянии содержать посёлок, а потому передала его в ведение городской администрации. А та в свою очередь решила всех жителей переселить в город, но на это у неё пока нет средств. Уехали те, кто смог выбраться самостоятельно, остальные ждут переселения.

Незаметно подружившаяся за этот день троица дотопала до величественного Дворца культуры. Это было типичное для семидесятых годов сооружение из бетона без окон, но с широким входом и большим мозаичным панно на фасаде. Там, сотканные из разноцветных камушков, весело улыбались шахтёр в каске и робе и рабочая женщина в спецовке.

– А я здесь был несколько лет назад, – похвастался Холодов. – Дело было зимой, тьма кругом, посёлка я так и не разглядел.

– И что же тебя занесло сюда в такое глухое время? – спросил без всякого ехидства Уляшёв.

– О-о! Здесь работает талантливейший режиссёр Иван Штобе. Я специально приезжал на его спектакль «Тёмные аллеи» по Бунину. Это было гениально!

– Темные заполярные аллеи Молодёжного привели тебя к «Тёмным аллеям» на сцене, – скаламбурил Клепиков, помнивший, что Холодов любит и ценит бесхитростные каламбуры.

– Тёмными заполярными аллеями меня сюда привела симпатичная девушка из городского отдела культуры, – подхватил Холодов. – Ей очень хотелось, чтобы я в своей газете написал о спектакле рецензию.

– Ну и как, это имело продолжение? – заинтересовался Клепиков.

– Конечно, имело. Я написал замечательную рецензию.

– Ну, во-от, – разочарованно произнёс Славик. – Я ему про девушку, а он мне про рецензию.

– Не виноватый я, – оправдался Марк. – Что я могу поделать, если спектакль мне понравился больше, чем девушка.

– Чтобы спектакль понравился больше, чем девушка? – удивился Клепиков. – Такого быть не может.

– У меня может. Давайте зайдём, я вас с Ваней Штобе познакомлю.

С этими словами Холодов решительно направился к широким стеклянным дверям Дворца культуры. Ему очень хотелось утереть нос Клепикову, мол и он в этом городе знает нечто такое, что тому неведомо. Друзья последовали за ним. Марк Викторович резко дёрнул дверную ручку, но она не поддалась. Он понял, что выбрал не ту дверь, дёрнул другую, но и она не пожелала открываться. Друзья решили помочь Марку, трясли все двери, кричали «Откройте», но эффект оказывался нулевой. Дворец культуры был забит наглухо.

Однако Холодов не мог на этом успокоиться. Он обнаружил с правого торца здания ещё две на этот раз деревянные двери и принялся барабанить по ним. Но и тут – в ответ тишина. Тогда Марк предпринял обход Дворца культуры, нашёл ещё несколько входов, стучался во все с одинаковым результатом. В конце концов он вернулся к друзьям, поджидавшим его на крыльце и в отчаянии пнул по нижней железной части парадной стеклянной двери, бросив в сердцах:

– Пошли что ли, бесполезное это дело.

– Пошли, – согласился Уляшёв.

И в это момент дверь открылась, в её проёме показался маленький старичок с узкими глазами, видимо, вахтёр.

– Чего стучите-то? – спросил миниатюрный страж очага культуры.

– Извините, сегодня, наверное, выходной, а то мы хотели бы встретиться с режиссёром Иваном Штобе, может вы знаете, как его найти, – затараторил Холодов, боясь, что старичок прямо перед носом захлопнет дверь.

Вахтёр неожиданно расплылся в улыбке:

– Так вы друзья Вани Штобе? Ну, проходите.

Журналисты вошли в глухое фойе, и их буквально обдало пустотой. Холодову бросилось в глаза, что в раздевалках, расположенных справа и слева от прохода в зал, нет вешалок, а возле большого зала не висят привычные портреты передовиков производства, нет стендов с фотографиями проводимых мероприятий, ничего нет.

– Дедуля, а что – Дворец культуры больше не работает? – поинтересовался Уляшёв.

– Опоздали вы, ребятки, он уже года два, как не работает. Некому ходить. Ваш Ваня Штобе последним был, кто сюда зашёл. Принёс бутылку «Горняцкой» и говорит: «Матвеич, давай попрощаемся, я уезжаю отсюда».

– Куда же он уехал? – разочарованно поинтересовался Холодов.

– А я знаю? Сказал, что в тёплые края. А от нас – куда не поедешь, все края будут тёплыми. Мы же в Заполярье живём. Вы-то тоже небось из тёплых краёв будете?

– Ну как сказать, по сравнению с вами – из тёплых, а вот по сравнению с Сочи – из холодных, – зафилософствовал Клепиков.

– Мы – журналисты, приехали освещать визит Президента России Бориса Николаевича Ельцина в ваш город, – принялся с умным видом пояснять Уляшёв. – Послезавтра он посетит посёлок Молодёжный, поэтому нам бы хотелось заранее осмотреть, что он увидит.

Ссылка на Президента произвела на старичка глубокое впечатление, он решил, что перед ним большие люди, но достоинства не потерял.

– Смотрите, конечно, вот только чего смотреть-то? Смотреть-то нечего. Нету туточки ничего. Давно уже нету. И людей нету. Я да мой напарник Лёва Градов. По очереди сторожим. И даже не знаем, что сторожим. Шахта от Дворца отказалась, отдала городу. А городу содержать его не на что. Вот и осталась одна бетонная коробка да мы с Лёвой.

Друзья прошли в зал, сторож включил для них тусклый дежурный свет, и они увидели сквозь полутьму огромное помещение без зрительских кресел. Только несколько побитых стульев валялось в разных местах.

– Здесь только «Тёмные аллеи» и играть, – мрачно заметил Клепиков.

Холодов между тем поднялся на лишённую кулис и занавеса сцену.

– Зато какая акустика! Ог-ей!!! – выкрикнул Холодов, стараясь не пасть духом при виде запустения. – Дорогие товарищи! Выступает народный театр «Поиск» под руководством гениального режиссёра, лучшего режиссёра посёлка Молодёжный и его окрестностей, вообще замечательного человека и знатока творчества Ивана Бунина нашего любимого Ивана Штобе. Он вам покажет…

– Кузькину мать, – откуда-то снизу перебил приятеля Клепиков. – Слезай, оратор. Уходим.

Когда друзья вышли в фойе и направились к дверям, старичок вдруг засуетился:

– Товарищи, куда же вы? Давайте посидим, поговорим. Выпьем. Чайку или водочки.

– Спасибо, Матвеич, – пожал ему руку Клепиков, оказавшийся как раз ростом со старичка. – Мы уже поняли, что сюда Борис Николаевич не зайдёт.

– А вот зря! – повысил голос вахтёр. – Я бы ему всё сказал. Я ж в этом дворце со дня его открытия. Работал методистом, администратором, кассиром. Здесь столько людей работало! Каждый вечер весь посёлок приходил. Кино показывали, спектакли, концерты. Какие артисты к нам приезжали!

– Ну и где они все? – вздохнул Уляшёв.

– Большие артисты про нас забыли, а местные разъехались кто куда. А мне-то куда ехать? Я на пенсии. Квартиру в городе обещали. Но через двадцать лет. Когда я уже помру. Вот этот Дворец у меня в жизни только и остался.

– Не скучай, старик! Что-нибудь да как-нибудь и будет хорошо, – погладил правое плечо вахтёра Клепиков. – А нам пора, через десять минут автобус уходит.

Прибыв в город, друзья зашли в первый попавшийся магазин и купили водку «Горняцкая», немного колбасы, маринованные грибочки и ароматный чёрный хлеб, производимый местной пекарней. Всего этого хватило, чтобы устроить небольшую пирушку в своём временном жилище.

Когда выпили по первой, Холодов решил напомнить друзьям о том, почему они здесь и выпить за победу Ельцина. Но начал издалека:

– Слышали последний анекдот. Молодой человек встречает в подъезде соседку-старушку, которая, кряхтя, тащит огромные сумки с продуктами. Парень решает ей помочь и спрашивает: «Варвара Петровна, вы зачем столько еды накупили?». «Ну как зачем? – отвечает та. – Сейчас придут коммунисты к власти, и опять ничего в магазинах не будет». «А за кого вы голосовать собираетесь?». «За них, родименьких».

Уляшёв усмехнулся, пережёвывая колбасу, а маленький Клепиков с грустью посмотрел на Холодова:

– Марк, а ты уверен, что если победит Зюганов, то будет плохо?

– Плохо? Это будет катастрофа! – немного вскипел Холодов.

– А может стране пора встряхнуться?

– Куда опять встряхиваться? – ещё более закипел Марк. – В 91-м встряхнулись, в 93-м… Это же какое-то землетрясение.

– Ребята не ссорьтесь, давайте лучше выпьем за этот город, – примирительно произнёс Уляшёв.

– Да мы и не ссоримся, – добродушно улыбнулся Клепиков. – А за город я выпью с удовольствием. Я его люблю. Не то что вы – южане.

– Тоже мне, северянин нашёлся! – Холодову стало неприятно, но пришлось пить за город. Ста грамм «Горняцкой» вполне хватило, чтобы смыть обиду и не настаивать на том, чтобы выпить за Ельцина. Тем более, что третий тост был по традиции за женщин. Правда, к сожалению, отсутствующих.

Бутылка быстро опустела, и сморённые журналисты повалились на койки, уставшие, как шахтёры после смены. Что отчасти так и было.

ххх

Холодов шёл по заполярному городу и с некоторым удивлением наблюдал за переменами, происходящие с ним. Неисповедимые журналистские тропы не раз приводили его сюда, но только сегодня он обнаружил, что город меняется в лучшую сторону. Нет, в нём не строят новые и красивые дома, не открывают новых улиц и нарядных проспектов – их, скорее, впору закрывать, поскольку город теряет своих жителей. Закрываются шахты, уезжают люди, пустеют дома.

Город тает, как мороженое. Но ещё каких-то лет пять назад летом не зеленела трава, а из деревьев преобладали карликовые берёзы высотой в метр. Больше ничего не могло расти в вечной мерзлоте.

Теперь же кое-где появились газончики, на которых вместе с травой вымахали трёх-четырёхметровые тополя и осины. Возле мэрии была разбита клумба с анютиными глазками. А если к этому добавить беспощадное солнце, то про Заполярье можно забыть и считать, что город находится в средней полосе России – где-нибудь возле Поволжья.

Всё меняется в этом мире, думал Холодов. В природе – глобальное потепление, в стране – перестройка и реформы, а у меня в личной жизни – затянувшийся процесс перехода от одной жены к другой – покамест мне не известной.

Два с половиной года знакомства с Зоей Леоновой так и не привели к созданию новой семьи. Да и не могли привести. Зоя – лидер по складу характера, а Холодова тоже считают лидером демократического движения в регионе. Два медведя, как известно, в одно берлоге, не уживаются.

С такими грустными мыслями Холодов дошагал до десятиэтажного уныло-серого здания угольной компании, предъявил охраннику при входе журналистское удостоверение и паспорт и поднялся на самый верхний этаж, где его уже ждал высокий жёсткий мужчина с наполовину облысевшей головой и чёрными усами, как у грузина. Это был Алексей Викторов – лидер боевого Независимого профсоюза горняков, инициатор шахтёрских забастовок и голодовок.

Холодов знал, что Викторов совсем недавно сменил шахтёрскую робу на цивильный костюм и галстук. На самом деле он – потомственный горняк, тринадцать лет отпахал электромехаником на шахте «Западная», на которой насмерть завалило во время аварии его отца. Жена и родители уговаривали его сменить профессию, но он был упрям. Только после гибели отца стал чаще выступать на собраниях по поводу наплевательского отношения начальства к тем, кто трудится под землёй. В погоне за показателями начальнички не считались ни со здоровьем, ни с условиями работы горняков.

В конце восьмидесятых  труд шахтёров стремительно обесценивался. Большие зарплаты не имели смысла, потому что на них нечего было купить. Дело дошло до того, что им перестали выдавать мыло, без которого невозможно избавиться от угольной пыли после смены.

Узнав, что в Кузбассе начались забастовки, заполярные шахтёры не замедлили к ним присоединиться. Сразу определилось несколько лидеров, и Викторов был одним из них. Постепенно от экономических требований горняки переходили к политическим, настаивали на полной смене власти в стране. А 19 августа 1991 года Викторов с товарищами начали бессрочную забастовку прямо под землёй, заявив, что не поднимутся на поверхность до тех пор, пока ГКЧП не уберётся ко всем чертям.

Тогда шахтёры поддержали Ельцина. А как будет сейчас, спустя пять лет? Экономические реформы вмазали по ним так, что они имели полное моральное право ответить властям взаимностью. В советское время они ощущали себя королями. В памяти Холодова всплыла такая картинка: пьяный шахтёр в аэропорту накануне 8 марта вытаскивал из всех карманов деньги и хвастался, что летит в Сочи только для того, чтобы купить цветы жене. Теперь же они зарабатывают меньше хлебопёков и железнодорожников.

Поэтому журналиста Холодова более всего интересовало: как встретят обозлённые горняки Президента, который снова стал кандидатом на высшую должность в стране? Холодов был готов к тому, что разговор с этим суровым человеком будет соответствующим. Но всё произошло иначе. Монументальный Викторов оказался добросердечным и немного застенчивым человеком. На вопросы главного редактора отвечал спокойно и доброжелательно.

– Мы уже выбрали свой путь – демократические преобразования в стране, и не собираемся с него сворачивать, – тихим голосом говорил профсоюзный босс. – Мы отказались от коммунистов и жириновцев. Но мы, конечно, требуем, чтобы эти преобразования делались для человека. А они пока что ударили по простому труженику. С этим мы никогда не соглашались и согласиться не можем.

Холодов вспомнил, что три года назад к ним приезжал Гайдар, тогда ещё вице-премьер. Он приехал в то время, когда Викторов и другие шахтеры проводили голодовки.

– Это правда, что горняки его чуть не побили, и службе госбезопасности пришлось грудью его защищать?

Викторов рассмеялся:

– Не было ничего такого. Мы его нормально встретили и подписали нормальный вполне протокол. В нём было всё, что мы требовали и требуем теперь – северный коэффициент исключить из себестоимости угля, снизить тарифы на его перевозку по железной дороге, ввести льготное налогообложение для северян. Но…

– Понятно, не получилось. Тем более что Гайдар ушёл.

– Гайдар ушёл, а у руля России осталась та же команда, что была до демократических преобразований. Может быть, и не сам Ельцин в этом виноват.

Холодов покинул кабинет профсоюзного лидера в прекрасном настроении. Он встретил единомышленника, в голове уже два материала на полосу – интервью с Викторовым и репортаж о спуске в шахту, а впереди ещё встреча с Ельциным. В общем, его дорогие корреспонденты газеты «Северный комсомол» могут отдыхать, их любимый начальник накатает статеек на три номера вперёд.

Вечером настроение испортили сотрудники президентской пресс-службы. Они собрали всех журналистов, призванных освещать визит гаранта Конституции, в маленьком актовом зале шахтоуправления. К удивлению Холодова, в зале оказалось несколько десятков его коллег. До этого ему представлялось, что во всём городе только три журналиста.

Невысокий лысоватый молодец лет тридцати в джинсах, коричневой рубашке с маленьким галстуком-бабочкой с небольшой сцены распределял пулы, то есть пропуска на мероприятия. Все самые лакомые кусочки, такие, как посещение Ельциным шахты «Молодёжная», достались федеральным СМИ. Холодову с барского плеча отвалили встречу со школьниками. Видимо, в Москве решили, что газета «Северный комсомол» всё ещё комсомольская, а все школьники по-прежнему состоят в комсомоле.

Но Холодову ещё повезло. Всем остальным региональным и местным журналистам не досталось практически ничего, кроме общей встречи Президента с народом в спорткомплексе «Олимпийский». Когда обиженные мастера пера и телекамеры предъявили свои претензии, им невозмутимо посоветовали весь день провести с супругой Ельцина Наиной Иосифовной. 

И вот тут взбрыкнул сын журналиста и сам журналист Клепиков. В этом добрейшем человеке-гноме заиграли гены оренбургских казаков, некогда поддержавших восстание Пугачёва.

Клопик Клепиков легко выскочил на сцену с намерением устроить бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Вы хоть понимаете, что вы наделали? – начал атаку бунтарь-журналист. – Вы лишили возможности осветить визит Президента главную газету региона. Вы понимаете, что теперь никто у нас за Президента не проголосует? Если вы считаете, что вся политика делается в Москве, то вам незачем было сюда приезжать!

Клепиков напирал всё более горячо и страстно, несмотря на полное равнодушие рассевшихся в зале его многочисленных московских коллег, безучастно наблюдающих за выходкой провинциала. Поддержал Клепикова только Уляшёв.

– И вы ещё коренной народ оскорбили, – закричал он своим обычным фальцетом. – Я представляю газету коренного народа, нас читают все деревни. Деревни так ничего и не узнают о том, что к нам Ельцин приезжал!

Распределитель пулов молча сел за стол, на котором лежали пропуска, левую руку приложил ко лбу, а правой принялся перебирать листочки. Наконец, он что-то извлёк.

– Вот, остались два пула на встречу в аэропорту. Пойдёте?

– Пойдём, – ответил Клепиков, вырывая заветные листки.

– Тогда езжайте сейчас. Самолёт Президента прибудет через полтора часа.  «Первый канал» вас подбросит, – совершенно спокойно, как будто никакого бунта не было, напутствовал человек в цветастом свитере.

– Марк, пошли с нами, проскочим, – позвал друга повеселевший Уляшёв.

– Не-е, мне пропуск не достался, да и ни к чему он – я у них посмотрю, – Марк указал в сторону телевизионщиков, выходящих из зала и молча несущих с собой большие телекамеры и тяжеловесные штативы. 

– Как знаешь.

Уляшёв и Клепиков выскочили вслед за репортёрами федерального «Первого канала», а Холодов вышел на центральную площадь вечернего заполярного города, которая выглядела также, как и днём. Ничего не напоминало о том, что через пару часов наступит ночь, и это почему-то навеяло на Холодова тоску. Он почувствовал себя одиноким оленем в тундре, как бы оторвавшимся от стаи.

Вот она – свобода, о которой он так мечтал! Живи, как хочешь, пиши, что считаешь нужным, можешь сколько угодно и кого угодно критиковать. Наверное, это хорошо. Но не всегда радостно. Люди получают гроши, цены вверх не ползут, а летят со скоростью свободного и красивого реактивного лайнера. От этого страдают и журналисты – у читателей нет денег, чтобы покупать дорогие газеты. А «овёс-то нынче недёшев», как говорили дореволюционные извозчики. Если перевести на язык нашего цеха, это будет означать, что бумага и типографские расходы нынче постоянно дорожают.

Свобода – это ещё и одиночество. Холодов свободен от семейного рабства, но это означает, что рядом нет верной подруги. Есть, конечно, коллектив редакции, партийная организация, но там и там он руководитель. То есть поставлен над коллективом. А тот, кто над кем-то, всегда одинок.

С такими горькими мыслями Холодов дотопал до общежития, купив по пути чекушку «Горняцкой», выпил её в полном одиночестве и уснул на своей кровати под окном с тонкими цветастыми занавесками, сквозь которые легко пробивалась светлая заполярная ночь.

Утром он стоял среди возбуждённых учителей и старшеклассников в ожидании приезда Ельцина. Средняя школа номер сорок уютненько устроилась внутри жилого квартала, и люди выглядывали из окон, чтобы посмотреть на живого Президента. Только что прошла церемония последнего звонка. Миленькая первоклассница, сидя на плечах здоровенного выпускника, звонила в колокольчик и теперь ожидала, что её как-то приголубит большой дядя – руководитель большой страны.  

Холодов спросил черноволосую учительницу со строгими глазами и небольшими морщинками вокруг них: за кого педагоги заполярного города будут голосовать?

– Ой! Нам сейчас не до этого, – вздохнула педагогиня, по-видимому, завуч. – Вот переживём этот нервный стресс по поводу выпускных экзаменов и тогда решим.

Стоящая рядом её коллега помоложе сообщила, что они уже три месяца не получают зарплату. Из всего этого Холодов сделал вывод, что они, скорее всего, проголосуют за Зюганова.

До прибытия Президента оставалось пять минут, и Холодов от скуки принялся оглядывать окрестности. И неожиданно заметил, какое-то шевеление на крыше стоящей напротив школы пятиэтажки. Из чердака один за другим вылезли три человека с винтовками и нацелились прямо на них. Холодову это напомнило плохой боевик, но он стал судорожно соображать, что же делать. Они никогда не считал себя суперменом, а потому самостоятельно предотвратить готовящееся убийство Президента не мог.

Холодов ещё раз осмотрелся. Возле дороги стояли милиционеры и плотный мужчина в штатском, державший в руках маленькую переносную рацию типа «уоки-токи». Марк Викторович быстро подошёл к ним и, незаметно кивнув в сторону крышу, чтобы снайперы не догадались, что их раскрыли, как можно спокойнее произнёс:

– Там на крыше очень подозрительные люди. Взгляните.

Человек с рацией, даже не повернув головы, ответил совершенно невозмутимо:

– Всё в порядке, это охрана. Только не делайте резких движений, а то они ещё примут вас за террориста.

В этот момент сквозь шум о чём-то заговорила рация, человек ответил, что-то переспросил, а потом сообщил:

– Так, внимание! Машина Президента подъезжает к школе.

Разочарованный Холодов вернулся к учителям. Он понял, что лишился возможности стать бдительным героем, спасшем жизнь самому Президенту, и таким образом изменившим ход истории. Или не давшем изменить ход истории.

Ельцина встретили хлебом с солью. Хлеб-соль держал старшеклассница в национальном костюме.

Президент прибыл в компании с Германом Никоновым, и их повели в большой спортивный зал, где под кольцами и баскетбольными сетками стояли сотни стульев. Ельцин со Никоновым расположились в центре. Президенту вручили микрофон.

– Ну, понимаете ли, я знаю, что вам скоро выдадут аттестаты о среднем образовании, и я с вами проведу небольшой экзамен, – голосом слегка охрипшего директора автобазы заговорил Ельцин. – Вот скажите: какие народы живут на севере России?

– Русские, – выкрикнул старшеклассник в очках, стоящий возле окна.

Раздался лёгкий смех, но Президент наглого выпускника поддержал:

– Всё правильно. Русские здесь тоже живут. А ещё какие?

Послышались ответы:

– Ханты!

– Манси!

– Ненцы!

– Коми!

– Моло-одцы, – растяжно почти пропел Борис Николаевич. – А вот как раньше называли ненцев?

– Самоеды! – выкрикнули сразу несколько голосов.

– Пра-аильно, – продолжил экзамен Президент. – А как коми-зырян до революции называли, знаете?

По залу прошло шушукание. Ученики совещались с учителями, учителя судорожно совещались между собой. Две долгие минуты никто не мог ничего сказать. Только после того, как Никонов что-то на ухо прошептал Ельцину, тот прервал молчание:

– Оказывается, я уже сам ответил на этот вопрос. Коми до революции звались зырянами.

Спустя несколько часов Холодов вступил в «Олимпийский». Зал на две тысячи мест был забит битком, люди шли на Ельцина, как на концерт суперзвезды. Холодов немного порыскал в поисках свободного местечка, и вдруг обнаружил в одной из секций почти пустой первый ряд. С краю восседал грузный Александр Коржаков – верный телохранитель Президента. Садиться рядом с этим опасным человеком никто не решался. Только Холодов, да и то, на всякий случай, занял место с другого края.


Ельцин и Никонов появились под аплодисменты зала, что журналиста несколько удивило и обрадовало. Ему казалось, что жители города Президента не любят. Ещё больше аплодисментов вызвало его выступление. Борис Николаевич сообщил, что сегодня подписал указ и отныне северные надбавки и районный коэффициент будут субсидироваться из госбюджета, а, значит, они выводятся из себестоимости угля. Кроме того тарифы на его перевозку снижаются на 60 процентов. Теперь заполярный уголь станет вполне себе конкурентоспособным, задержки зарплат уйдут в прошлое, шахтёры могут забыть про забастовки и голодовки.

После Ельцина на «олимпийскую» трибуну уверенно поднялся Алексей Викторов.

– Борис Николаевич, сегодня вы подписали исторические решения, и я призываю всех горняков и всех жителей нашего города на предстоящих выборах отдать свои голоса за вас, – твёрдо говорил профсоюзный лидер. – А вас, Борис Николаевич, и правительство России я призываю выполнить эти решения. 

ххх

Вечером крохотный деревянный терминал местного аэропорта ломился от журналистов всех мастей. Президентский лайнер успешно улетел. Вслед за ним упорхнул Як-40 с Никоновым на борту. Ни одного журналиста на этот раз он с собой не взял, «мелкая треска» с трудом вместила правительственных чиновников регионального уровня, прибывших на встречу с Президентом. А потому пишущую и снимающую братию оставили на земле.

Местное начальство, пережившее подобный землетрясению визит главы государства, теперь судорожно искало какой-нибудь борт, чтобы избавиться от этих шумных и безрассудных представителей четвёртой власти. В это время сами представители, понимая, что от них ничего не зависит, расслаблялись, кто как умели. Федеральные телевизионщики рубились в карты, их региональные коллеги пили «Горняцкую», усевшись в зале ожидания на старых фанерных сиденьях. Уляшёв уютно устроился в уголке и уснул посреди шума и суеты.

Холодов бродил по переполненному аэровокзальчику, вновь переживая своё глубочайшее одиночество. Водку пить он уже не хотел, карты не любил, поговорить было не с кем. Изучив все уголки маленького терминала, он вышел на воздух и наткнулся на сидящего на скрипучем крыльце Клепикова. Рядом, немного возвышаясь над журналистом, устроилась симпатичная девушка в форме сержанта милиции, держа на поводке внушительную овчарку. Журналист и девушка-сержант  о чём-то оживлённо беседовали.

Холодов решил им не мешать и побрёл в неизвестном направлении, а когда вернулся, на крыльце сидел ссутулившись, а потому выглядевший совсем крохой, один Клепиков.

– Ну чего, твоя пассия в погонах ускакала? – съёрничал Холодов.

– Ты представляешь, её овчарка задержала 27 преступников! – вместо ответа Клепиков похвастался журналисткой удачей. – Собаку зовут Марта. Так вот, недавно мужчина вернулся в квартиру и обнаружил труп своей дочери. Вызвали Марту. Она тут же взяла след, и убийцу нашли в соседней квартире. А в прошлом году Марта раскрыла ограбление склада по шапке, забытой вором…

– Понял, собаку Мартой зовут, а девушку?

– Девушку? Ах, девушку! – Клепиков полез в висящую на его плече сумку, вытащил блокнот. – Это кинолог Лариса Сергеевна, сержант милиции.

Вот это настоящий журналист, отметил про себя Холодов, темы для очерков прямо в воздухе ловит. При этом он испытал жгучую зависть, но решил, что неплохо было бы заманить Клепикова в «Северный комсомол».

Через час журналистов позвали на посадку. Местные власти сумели как-то договориться с начальством соседнего военного аэродрома, и те согласились подбросить до дома беспокойную компанию на транспортных Ан-26.

Салоны этих «аннушек» не блистали комфортом. Пассажиры, разместившись спиной к окнам, чувствовали себя десантниками или разведчиками, которых должны забросить с воздуха в тыл врага. Клепиков, Холодов и Уляшёв сидели, прижатые друг у другу, но при этом умудрялись как-то изгибаться и смотреть в иллюминаторы, наблюдая, как уходит вниз заполярный город, освещённый летним незаходящим солнцем, как возникают ниоткуда покрытые снегом вершины Полярного Урала, а их сменяют сплошные непроходимые леса.

На этот раз их не кормили ни сёмгой, ни икрой, даже воды не предлагали, но журналисты были рады и тому, что за четыре с половиной часа всё-таки долетели до своего города.

Марк Викторович тихонько, чтобы не разбудить спящих родителей, открыл дверь квартиры и с удивлением обнаружил свет на кухне. Неужели его ждали?

Холодов захлопнул дверь, и на шум вышла мама, одетая не в домашний халат, а в строгий учительский костюм.

– Отца увезли на скорой, подозревают инсульт, – произнесла Лидия Ивановна, посмотрев на сына с некоторым, как ему показалось, укором. Будто бы именно он был в этом виноват.

– Но может быть всё не так страшно? – выдавил сын.

– Доктор сказал, что шансов нет, – отрезала мама.

Холодов опустился на маленький диванчик в центре прихожей. Он понимал, что надо что-то сказать, успокоить мать, заплакать, наконец. Но ничего не получалось. Не было ни мыслей, ни чувств. Был какой-то ступор, будто с ним, а не с отцом случилось нечто страшное. 

Последний бой отставного майора

Виктор Иванович Холодов был из того поколения, судьбу которого круто поменяла война. Для большинства его ровесников она вообще поставила последнюю точку в их биографии, но Виктор Иванович чудом выжил, пройдя её от звонка до звонка. И не только выжил, но и преобразился подобно Иванушке-дурачку, искупавшемуся в трёх котлах с горячей и холодной водой, а также с кипящим молоком.

Поморский рыбак Иван Холодов всю свою недолгую жизнь мечтал выбраться из деревушки, само название которой холодило душу. Она так и называлась – Холодная, и почти вся деревня носила одну фамилию, в полном соответствии с её наименованием. До революции он мечтал стать чиновником, что в его представлении означало быть большим человеком. Но не успел. А уж когда в Холодном создали колхоз, а у самого Ивана народилось четверо детей, о том, чтобы сдвинуться с родных мест не могло быть и речи.

Но из детей никто в поморской деревне не задержался. Младший Виктор ушёл пёхом в город, когда ему исполнилось 16 лет, и поступил в геодезический техникум. Окончив его, ходил от деревни к деревне, выполняя топографо-геодезические работы. Председатели местных сельсоветов предлагали ему ночлег у ещё не старых вдовушек, и он имел не только бесплатное, хотя и скудное пропитание, но и тёплую постель, согреваемую каждый раз горячим благодарным женским телом.

О том, что такое голод, Виктор Холодов узнал позже, будучи в армии. Рассказали сослуживцы из Поволжья, чудом выжившие после кошмара 1932-1933 годов. Да и самих красноармейцев кормили очень плохо.

Служба проходила в Башкирии, молодой геодезист угодил в артиллерийскую дивизию, и в его обязанности входил уход за лошадьми – главной тягловой силы для довоенных пушек. Только когда приезжало из Уфы местное начальство и привозило с собой сало и кумыс, они отъедались досыта. Конечно, их никто не угощал, но начальство не всё съедало, остатки доедали солдаты.

После трёх лет службы, летом 1941 года, Виктор Холодов ждал, как все, демобилизации, но не дождался. Ранним утром всю дивизию подняли по тревоге, загнали в эшелон и погнали на запад. На полустанке они остановились, чтобы вывести и напоить лошадей. И тут изумлённые красноармейцы увидели, что вся платформа полна людей: старушки несли им молоко, варёные яйца, девочки бросали цветы, плачущие женщины целовали в щёки и в губы. Пьяный мужик в обносках орал: «Мы проклятых немцев шапками закидаем». Оказалось, утром началась война. По радио ещё ничего не сказали, но люди уже всё знали.

Через неделю дивизия добралась до линии фронта и тут же вступила в бой. Несколько дней они как-то держались, а потом побежали.

Бегство было безумным и паническим. Солдаты и сержанты, сбросив гимнастёрки, дабы уберечься хотя бы от чудовищной жары, неслись на всех парах, перепрыгивая через трупы. Виктор Холодов бежал рядом со своим приятелем, служившим писарем при штабе. Тот успел сообщить, что штаб уже под Москвой, а куда делись командиры, он не имеет никакого понятия.

К вечеру налетела немецкая авиация, и началось то, что впоследствии Виктор Холодов не мог нормально описать. Взрывалось всё вокруг, вверх с чудовищным летели повозки, лошади, трупы людей с оторванными руками и головами. Виктор лёг и от страха принялся грызть землю, мысленно простившись с жизнью. В этом момент он увидел зелёное кипящее озеро, в котором полно людей и решил, что там его спасение. Каким-то чудом ему удалось добежать до них, что спасло ему жизнь. В воде разрывались не все бомбы.

Авиация улетела, а бегство продолжилось. Виктор Холодов с приятелем писарем уселись вдвоём на бесхозную лошадь и отмахали ещё с полсотни километров. Приятеля сильно ранило, но нигде они не могли найти хоть какую-то санчасть, чтобы элементарно перевязать рану. К вечеру он умер, но похоронить его Виктор Холодов не смог.

Прошло несколько недель беспорядочного бегства. Командиры то появлялись, собирали жалкие останки своих подразделений, а потом в суете отступления опять терялись. Однажды  командир дивизии всё-таки сумел с огромным трудом собрать то, что от неё осталось. Выяснилось, что они окружены, так что бежать, в общем-то, некуда. Две сотни оборванных, грязных и голодных красноармейцев построили на поляне, и политрук приказал комсомольцам сделать два шага вперёд. Виктор Холодов привычно шагнул, убеждённый, что все последуют за ним. Он точно знал, что большинство его сослуживцев состоят в комсомоле. Оглянувшись, он увидел, что этот шаг сделал он один. Позже выяснил, что прошёл слух, будто немцы безжалостно расстреливают всех попавших в плен коммунистов и комсомольцев. И удирающая дивизия стала поголовно беспартийной. Солдаты и сержанты посжигали и позакапывали в земле свои комсомольские билеты. Один Виктор Холодов почему-то этого не сделал. Вовсе не из идейных соображений – просто в суете об этом не позаботился. И не знал он тогда, что выходя из строя, сделал важнейший шаг в своей жизни.

Политрук дал комсомольцу Холодову ответственейшее задание: переправить через линию фронта важнейшие документы окружённой дивизии и партбилеты погибших офицеров. И Виктор Холодов не подвёл: ночью по лесу он пробрался до указанной деревушки (вот где пригодился навык геодезиста), разыскал штаб армии и вручил начальнику политотдела мешочек с этими самыми бумагами. В глубине души он рассчитывал на награду, но начальник политотдела сухо его поблагодарил и хотел было отпустить к своим, но в последний момент остановил:

– Ты как сумел так ловко пройти через линию фронта? Ты что – охотником был на гражданке?

– Нет, товарищ генерал, геодезистом-топографом.

– Геодезистом говоришь, – генерал с сомнением оглядел маленького оборванного солдатика с потемневшими от грязи, но всё ещё светлыми волосами. – У тебя какое образование?

– Образование среднее, – устало ответил Виктор Холодов, не понимая, к чему этот допрос. Он надеялся немного поспать, прежде чем снова переться через линию фронта. – Среднее специальное. Техникум.

– Образованный значит, – генерал снова внимательно посмотрел в глаза красноармейцу. – В картах разбираешься?

– А чего в них разбираться? Дело нехитрое.

– Раз образованный, раз дело нехитрое, то поедешь на офицерские курсы. А раз в картах разбираешься, будешь служить в штабе. Считай это наградой за выполненное задание.

Позже Виктор Холодов узнал, что его дивизия погибла в болотах под Смоленском. Получается, комсомольский билет спас ему жизнь. Впрочем, Виктор Холодов в мистику не верил, да и не знал тогда, что это такое. Но узнал, что Красная армия в первые же дни понесла неисчислимые потери. И если рядовой состав ещё можно было пополнить за счёт новобранцев и ополченцев, то офицеров необходимо было срочно подготовить. И с фронта забирали красноармейцев с высшим и средним специальным образованием, чтобы в кратчайшие сроки научить их командовать и разбираться в тактике боя.

На курсах штабных офицеров деревенский паренёк Виктор Холодов попал в совершенно новую для себя среду. Он оказался среди культурных людей. Курсанты – большей частью москвичи, ленинградцы и другие жители больших городов, деревенскому пареньку пришлось до них подтягиваться. Офицеры на занятиях не матерились, что казалось совсем непривычным для слуха военного человека. И Холодов не заметил, как сам разучился материться.

Правда, служить он попал в штаб легендарному кряжистому генералу Белобородову и большому любителю крепкого словца. А вот начальником штаба, а значит и непосредственным начальником Виктора Холодова оказался интеллигентный худощавый еврей с узким лицом и большими ушами полковник Вениамин Бейлин. Он не матерился никогда, а молоденького Холодова называл исключительно на вы. Белобородов недолюбливал евреев, но Бейлина ценил очень высоко, как великолепного стратега.

Зимой 1942 года их гвардейский стрелковый корпус участвовал в операции по освобождению Великих Лук. Младший лейтенант Холодов в штабе корпуса служил в секретной части шифровальщиком. 31 декабря штабные офицеры раздобыли спирт, чтобы отметить Новый год, но праздник им сорвал маршал Жуков, явившийся в штаб в сопровождении Белобородова и своей команды. Он был зол и не обратил никакого внимания на вытянувшихся перед ним офицеров. Тяжёлыми грузными шагами маршал подошёл к телефону, а один из сопровождавших его генералов бросил Холодову шифр-код, по которому телефонист должен был связать его с другим корреспондентом.

Младший лейтенант Холодов, сверив шифр, не на шутку перепугался, но моментально взял себя в руки. Это был телефон Сталина. Телефонист содругнулся не меньше младшего лейтенанта, но связь установил очень быстро. Офицеры замерли в ожидании исторического разговора.

– Товарищ Сталин, – жёстко и вроде бы без подобострастия начал маршал. – В ходе проведения наступательной Великолукской операции нами взят город Великие Луки. Это наш новогодний подарок лично вам к новому 1943 году.

Все находившиеся в штабе офицеры знали, что это враньё. За Великие Луки шли ожесточенные бои. Но, само собой, никто даже подумать не посмел о том, чтобы возразить грозному маршалу. А Виктор Холодов впервые воочию увидал, что такое большая ложь. Оказывается она по сути не отличается от мелкой, это всё рано что матери соврать, будто не крал кусок сахару. Разве что масштаб не тот.

Город взяли только через две недели. Всё это время Виктор Холодов тяжело переживал эту маршальское враньё. Ему очень хотелось, чтобы оно было не таким явным, чтобы в Великие Луки наша армия вступила ну хотя бы 2 или 3 января.

Работа в штабе кипела круглые сутки. Поспать удавалось не более двух часов. И вот, прибыв в блиндаж к Белобородову, где тот жил со своей пухловатой походно-полевой женой, младший лейтенант Холодов допустил промах. В донесении был пропущен один батальон. Из-за этого тот не прибыл вовремя на передний край.

Белобородов, узнав об этом, вызвал к себе полковника Бейлина. Дежурный офицер потом рассказывал Холодову, как генерал кричал и требовал немедленно «расстрелять на хуй мерзавца». Под «мерзавцем» подразумевался не кто иной, как Холодов.

Но вежливый полковник, вернувшись в штаб, с жалостью посмотрел на Холодова и негромко произнёс:

– Что ж вы, сынок, так обмишурились? За такие вещи полагается полевой суд и девять граммов в затылок. В следующий раз будьте, пожалуйста, повнимательней.

Для Виктора Холодова это стало ещё одним открытием. Оказывается, культурный человек – это тот, кто способен понять другого, даже чужого ему человека.

Войну в составе штаба 43-й армии под начальством генерал-майора Белобородова капитан Холодов, получивший за всё это время два ранения, две контузии, два ордена и две медали, закончил в Литве, где две эсэсовские дивизии, прижатые к Финскому заливу, оказывали вялое сопротивление.

Ранним утром 9 мая Холодова разбудил начальник секретной части штаба армии, но вовсе не для того, чтобы сообщить о том, что произошло в берлинском предместье Карлсхорст в здании бывшей столовой военно-инженерного училища. Он тогда ничего о подписанной капитуляции не знал. Зато разведал, что в паре километров от них находится немецкий склад противогазов, который охраняла породистая немецкая овчарка. Противогазы советского офицера, конечно, не интересовали. А вот фрицевский пёс ему очень даже приглянулся. Штабист был заядлым собачником. Только одному ему с такой псиной было не справится.

Три офицера «арендовали» штабную полуторку, добрались до склада и тут же были облаяны хорошо знавшей свою службу немецкой овчаркой. Грузовичок быстро развернулся и задним ходом двинулся на собаку, заставив её отступать до самой будки. Когда пёс вынужденно капитулировал в свой домик, офицеры выскочили, отвязали ремешок от её ошейника и прицепили к полуторке.

После этого лихого манёвра офицеры заскочили в кузов грузовичка, повелев водителю двигаться не очень быстро, чтобы не загнать собаку до смерти. А она какое-то время покорно бежала за новыми хозяевами, пока ей это не надоело. И тогда она рванул быстрее автомашины и запрыгнула в кузов. Вояки, познавшие горечь бегства в 1941-м и дошедшие почти до логова врага, испугались немца в собачьем обличии и повыскакивали из кузова вон. Таким образом собака доехала до штаба армии на машине, а пленившее её офицеры дотопали пешком.

Майское солнце светило мирно и весело. Еще никто не знал, что произошло, но все были уверены в том, что война окончена. Хотелось расслабиться. И тут выяснилось, что офицеры оперативной части штаба откуда-то раздобыли сильного и озлобленного бульдога. Возник спор: чья псина круче. И тогда теперь уже бывшие вояки устроили новую мини-войну: под общий хохот стравили немецкую овчарку и бульдога.

Псы дрались яростно и жестоко. Наблюдавшие за ними вояки хохотали весело и беззаботно. И неизвестно, чем бы закончилась эта битва титанов, если бы не появился начальник связи и не сообщил о полной и безоговорочной победе. Победе над фашисткой Германией.

За победу следовало выпить, но мешали псы, которые тоже жаждали победы друг над другом. Крики «фу!» не помогали. Пришлось добыть шланг и разлить драчунов водой. Мини-война закончилась мини-миром. А Холодов задумался над тем, что любую войну легко начать, но очень трудно закончить. И ещё о том, что лучше война в виде зрелища, а не реальности, где льётся настоящая кровь, у людей взрывами бомб и снарядов отрываются руки и головы, рушатся здания, построенные столетия назад. Само словосочетание «театр военных действий» намекает на то, что это должно быть не по-настоящему, а понарошку. Как в спектакле.

После Победы Виктор Холодов не отправился домой на триумфальную встречу с родными. Ему просто некуда было ехать. Родители умерли, не пережив голодных и холодных военных зим, а родня расползлась по стране. Сестры писали, что деревня Холодная уже исчезла с карты.

С другой стороны, армия нуждалась в опытных шифровальщиках, и капитана Холодова отправили служить в немецкий городок Вюнсдорф в состав Группы советских оккупационных войск в Германии.

В первую годовщину Победы начальник Дома офицеров предложил Виктору Холодову прочитать какое-нибудь стихотворение на концерте, который пройдёт после торжественного собрания. Капитан порылся в книгах в созданной на скорую руку гарнизонной библиотеке и выбрал «Перед атакой» Семёна Гудзенко. Ему очень понравились строчки:

Сейчас настанет мой черед,

За мной одним идет охота.

Будь проклят сорок первый год —

ты, вмерзшая в снега пехота.

Виктору Холодову сорок первый год часто приходил в страшном сне. Он вновь и вновь переживал весь этот ужас, когда они какое-то время сдерживали немцев, а потом бежали как зайцы, позабыв обо всём на свете.

Дом офицеров располагался в величественном четырёхэтажном здании бывшей имперской спортивной школы с башенкой и часами. Пока говорились речи, Холодов волновался, как перед боем. Но твёрдо решил, что этот бой он должен выиграть. Это будет своего рода возмездием за паническое отступление в первые месяцы войны.

И он этот бой выдержал. Офицеры, пережившие всё то, о чём писал поэт-фронтовик и сейчас нёс в зал их товарищ, бурно аплодировали. Потом ему рассказали, что у некоторых зрителей наворачивались слёзы.

С тех пор Виктор Холодов стал непременным участником всех концертов в Доме офицеров. Он читал Владимира Маяковского, Константина Симонова, Александра Твардовского, Александра Межирова. И неожиданно для себя полюбил сцену, понял, что она принимает его, на ней он чувствовал себя своим.

Через четыре года майора Холодова всё-таки демобилизовали, а политуправление Группы советских оккупационных войск в Германии выдало ему направление на учёбу на актёрский факультет Ленинградского театрального института имени А.Н.Островского. Но прибыв на место, отставной майор узнал два важных обстоятельства, повлиявших на его дальнейшую судьбу. Во-первых, до вступительных экзаменов оставалось ещё больше месяца. Во-вторых, он оказался слишком стар, чтобы учиться на актёрском факультете. Но прожитые им тридцать лет не помешали ему подать документы на режиссёрский.

Оставшееся до экзаменов время Виктор Холодов решил провести в гостях у своей сестры Анфисы, которая вышла замуж и перебралась в небольшой северный город. Он поехал к ней, не подозревая, что свяжет с эти городом свою судьбу и найдёт там своё последнее успокоение.

После аккуратно выглаженного Вюнсдорфа северный город показался ему жалким и облезлым. Он имел статус региональной столицы, а выглядел как самая затхлая провинция. Большую часть его территории занимали деревянные дома, деревянные мостовые и неухоженные пыльные дороги. Правда, было немало зелени, а главная городская площадь гордо именовалась Красной, как в Москве. Она была огромна, но не вымощена ничем ­– ни асфальтом, ни камнем, а потому более напоминала поляну посреди деревянных двухэтажек. Холодову рассказали, что когда-то площадь носила имя святителя, крестившего в православии местное население, а рядом с ней стоял огромный собор его имени. Но в тридцатые годы собор снесли, на его месте образовался сквер, в центре которого поставили железную фигуру Ильича. Вождь стоял почему-то спиной к пустынной площади и рукой указывал по направлению к улице Коммунистической, спускавшейся к парку возле небольшой тихой реки, делающей возле города резкий поворот, чтобы впасть в другую, более широкую северную реку.

Анфиса Ивановна жила в десяти минутах ходьбы от Красной площади в собственном крестьянском доме, где держала корову и большой огород. Муж Пётр, местный мелковатый мужичок, шоферил, получая левые доходы. В общем, жили они по тем меркам не бедно.

Отставной майор быстро освоился в городе, который оказалось возможным обойти за полчаса. И оказалось, что не всё в нём так плохо. Неподалёку от дома сестры на некотором возвышении в здании, построенном в стиле конструктивизма, располагался местный драматический театр. Если пройти от него ещё чуток, то обнаруживался массивный каменный Дом печати с редакциями аж трёх газет, а за ним – педагогический институт. Вечером Виктор Холодов забрёл в парк и попал на деревянную изящную танцплощадку и имел большой успех у местных девушек. Что, конечно, не удивительно. Фронтовик Холодов хоть и был мал ростом, но красив. Свои белобрысые волосы он лихо зачёсывал назад, делая лицо с широким лбом совсем открытым. Окончательный блеск ему придавала офицерская форма, которую он ещё не успел сменить на гражданский костюм. В конце концов город ему понравился.

В день отъезда сестра устроила настоящий пир. Стол ломился от водки и дешёвого портвейна, а также закусок с собственного огорода, солёных грибочков и местной рыбёшки. Набежали соседки со своими взрослыми дочерьми в тайной надежде выдать их замуж за отставного молодого майора. Виктор Холодов пил, охотно целовался с девицами, пел вместе с зятем:

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробивался болотами,

Горло ломая врагу.

Пётр тоже воевал, но недолго. Его призвали в последний год войны, выучили на шофёра, и он водил фронтовые полуторки.

О том, что пора уезжать, Виктор Холодов вспомнил, когда до отплытия парохода оставалось пятнадцать минут. Этот пароход должен был за два дня доставить его до узловой железнодорожной станции, а затем уже поезд домчал бы его до самого Ленинграда. Но опоздать на пароход означало бы прозевать экзамены – водный транспорт ходил по тихой реке нечасто.

Изрядно захмелевший будущий абитуриент, не раздумывая, схватил заранее приготовленный чемодан, крикнул всем «До свидания!» и полетел к пристани практически через весь город. Когда долетел, пароход медленно отходил от причала. Запыхавшийся Виктор Холодов успел крикнуть «Стойте!», перебросил через перила чемодан, перелез сам и прыгнул, когда речной корабль отошёл почти на метр. Прыжок оказался удачным – Виктор успел зацепиться за перила, и перелезть на борт. Пассажиры с большим удовольствием наблюдали за этой сценой, и среди них была одетая лёгкое в летнее платье в горошек молодая выпускница Учительского института Лида Артеева. Она, как и Виктор Холодов, ехала в Ленинград на учёбу. По направлению местных властей она должна была продолжить образование в педагогическом институте имени А.И.Герцена.

Вечером они встретились на той же палубе. Виктору сразу приглянулась симпатичная девушка с большими глазами и немного широковатым носом. Познав успех у местных девиц, они считал себя неотразимым, сразу кинулся в атаку и получил отпор. В ответ на банальный вопрос «Куда плыть надумали?», она с ехидством заметила:

– А вы, однако, попрыгунчик. 

Но тот факт, что девушка не сдалась после первой же атаки, майора в отставке только раззадорил. Он решил победить во что бы то ни стало. И это ему удалось, правда, уже в городе на Неве, который сам никогда никому не сдавался.

Вот так и свела судьба двух людей, результатом чего стало рождение Марка Викторовича Холодова. Имя ему дал отец в честь любимого певца Марка Бернеса. Лида согласились, но решил, что это будет в честь римского императора-философа Марка Аврелия.

Марк родился, когда его родители учились на четвёртом курсе. А поначалу их сблизил Ленинград, в котором Лида Артеева оказалась в первый раз. Всегда уверенная в себе, она растерялась в огромном городе, а бывший геодезист и фронтовик Виктор Холодов в таких случаях не терялся никогда. Он без труда отыскал набережную Мойки, где находился педагогический институт, и довёл Лиду до самой приёмной комиссии. А потом сам добрался до Моховой, чтобы подать документы в театральный.

Вступительные экзамены он воспринял как ещё один бой, в котором он должен победить. Боёв оказалось даже несколько – три творческих тура, а затем – общеобразовательные предметы. Приняли Виктора Холодова условно – экзамены по литературе и истории он фактически провалил, но ему, как фронтовику, сделали скидку. А вот Лидия Артеева сдала всё на отлично.

Скромную свадьбу сыграли на втором курсе. Сначала в общежитии пединститута, а потом – ещё скромнее – в общаге театрального. Жили врозь, встречаясь для интимной близости поочередно в общежитских комнатах, когда их сокурсники вежливо уходили по якобы своим делам.

В родильный дом Лидию Холодову муж отвёз на такси после экзамена по марксистко-ленинской философии, который она, как обычно, с блеском сдала. А заядлый троечник (времени на учёбу не хватало – приходилось подрабатывать в ДОСААФ, учить будущих солдат-связистов азбуке Морзе) Виктор Холодов в это время раздумывал над дипломным спектаклем. Педагоги советовали поставить что-нибудь про войну, что ему ближе. Но вся драматургия о войне оказалась от него очень и очень далека. Он читал пьесу за пьесой и видел сплошную ложь. Такую же, как якобы освобождённый к Новому году город Великие Луки. И тогда он решился на эксперимент: воплотить на сцене поэму Твардовского «Василий Тёркин».

Виктор Иванович сам написал инсценировку, придумал декорации и вставки из разудалых песен военных лет. Жена каким-то образом сумела договориться о том, что дипломный спектакль ему дадут поставить в театре её родного города.

Премьера прошла замечательно. Комиссия оценила работу на «отлично». Поэтическая драма «Василий Тёркин» держалась на афише 27 лет. Для провинциального театра это был рекорд.

Когда супруги Холодовы получили дипломы (у Лидии Ивановны он, разумеется, был красным), город принял их с распростёртыми объятиями. Уже через год им дали двухкомнатную квартиру в элитном только что построенном четырёхэтажном доме в самом центре. Лидию Ивановну вскоре назначили завучем, а Виктор Иванович, не проработав в театре и пяти лет, стал главным режиссёром.

Учёба в культурной столице, общение с питерскими вольнодумцами не прошли даром. Он на лету ловил новые веяния в театре, ставил самую современную драматургию – Розова, Шатрова, Вампилова, Рощина. Всё это шло при полных аншлагах, Холодова называли местным Олегом Ефремовым, намекая, что возглавляемый им театр не хуже московского «Современника».

Но времена менялись. Пришлось менять и репертуар. В обкоме партии, а он был членом бюро обкома, режиссёра Холодова стали критиковать за мелкотемье и даже безыдейность. Ставили ему в пример его же самого. Того самого, когда он, будучи студентом, поставил высокоидейную поэму великого русского поэта. Почти в приказном порядке требовали монументальные спектакли к очередному съезду партии, к очередным годовщинам Октября и Победы.

К годовщинам Победы он ещё как-то выкручивался. Делал инсценировки Юрия Бондарева и Василя Быкова. А вот с другими датами дело обстояло много хуже. Ставить «полудиссидентские» пьесы Михаила Шатрова о Ленине ему запретили. При этом требовали современных и желательно местных авторов.

Местные авторы писали плохо, но к датам подходили. Виктор Иванович сам себя стал называть датчанином. Но очень мучился от такого положения. Стал пить, приходил пьяным на репетиции, дома участились скандалы. Сын Марк громко рыдал, бился в истерике, жена грозила разводом, в театре его прорабатывали на партийных собраниях, грозили увольнением.

Виктор Иванович остановился, находясь на самом краю – Лидия Ивановна подала на развод, в министерстве культуры был готов приказ об увольнении товарища Холодова с поста главного режиссёра, а его самого срочно госпитализировали с гипертоническим кризом. Ещё в больнице он пообещал жене, что больше не будет пить. После выписки взялся, как миленький, за постановку нужной пустопорожней пьесы питерского автора о болгарских лесозаготовителях, работающих на территории региона. Развод и увольнение не состоялись.

Между тем город, за те полтора десятка лет, что он прожил в нём, сильно изменился. В его окрестностях построили крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат, старые деревянные постройки беспощадно сносились, появились новые кварталы с девятиэтажными домами. Река, правда, обмелела, пароходы ходить перестали, но до города добралась железная дорога, а аэропорт, расположившийся неподалёку от Красной площади, принимал турбореактивные лайнеры. Учительский институт преобразовался в педагогический, местный филиал Академии наук СССР насчитывал уже шесть академических институтов. У драматического театра появился младший брат – музыкальный театр, где ставили Чайковского, Верди и Кальмана. Поговаривали об открытии университета. Город неуклонно превращался в настоящую региональную столицу, затхлая провинция отмирала.

Менялась и публика. Теперь в театр ходили зрители, воспитанные фильмами «Летят журавли» и «Андрей Рублёв», посмотревшие спектакли Юрия Любимова и Георгия Товстоногова. Их бесхитростными пьесами местных и питерских коньюктурщиков уже невозможно было удивить. И они постепенно перестали посещать местную драму. Премьеры Виктора Холодова проходили без аншлагов, но вполне удовлетворяли партийное начальство. На режиссёра сыпались награды, звания, а театр стал зваться академическим.

Сын Холодова Марк творчество отца категорически отвергал. Ещё школьником он заявил, что в эпоху кино театр должен отмереть, как государство по мере построения коммунизма. А потому он сам станет кинорежиссёром и будет творить не хуже Тарковского.

Но поступил Марк не в институт кинематографии, а в университет, который очень удачно открылся как раз в тот год, когда он получил аттестат зрелости. Он посчитал, что ВГИК никуда не денется, а кинорежиссёр должен быть человеком широко и глубоко образованным.

В университете Марек сам увлёкся театром, забыв, что тот «должен отмереть». Но споры отца с сыном стали ещё яростней. Холодов-младший набрасывался на Холодова-старшего, обвиняя его в том, что он ничего не смыслит в литературе. Себя-то он уже на втором курсе филологического факультета считал большим знатоком. Как можно, кричал сын-студент, имея в арсенале Шекспира и Чехова, ставить какую-то конъюнктурную муру?

Виктор Иванович на сына не злился. Мальчик растёт в далёком от реальности книжном мире. А реальность такова, что если он не будет ставить «конъюнктурную муру», то ему нечем будет кормить сына-идеалиста, который в мечтах летает высоко, а вот по земле ходить пока не умеет. Зато ругала сына Лидия Ивановна. Учительским тоном она объясняла ему, что он ничего в жизни не понимает, в университете на него плохо влияют, отчего тот превратился в нигилиста и безродного космополита. Это, правда, не помешало написать ему в стройотряд, что он – лучший представитель советской молодёжи.

Ну, положим, на нигилиста сын не обижался, поскольку со школьных времён знал, то тургеневский нигилист Базаров вполне себе положительный герой.  А вот, чтобы понять, кто такие «безродные космополиты», Марку пришлось залезть в словари, из коих он выяснил, что это, оказывается, граждане мира, люди, признающие весь земной шар своей родиной. После этого сын заявил матери, что она целиком права: да, он – нигилист и космополит и гордиться этим.

Дела Холодова-старшего в руководимом им театре шли неплохо, пока не загремели перестройка, ускорение и гласность. Виктор Иванович к такому повороту был не готов. Его коллеги, питерские вольнодумцы, стали ставить на своих сценах запрещённую ранее литературу. Но она Виктора Ивановича не цепляла за живое. И вот тут-то ему помог, сам того не подозревая, его собственный сын.

Как-то явившись в гости, а жил он отдельно со своей женой и сыном Серёженькой, Марк принёс журнал «Юность» с романом эмигранта-антисоветчика Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», ехидно сказав:

– На, почитай. Ветераны обругали его так, что просто сравняли с землёй. Интересно, что ты скажешь?

Холодов-старший прочитал взахлёб. В Чонкине он узнал самого себя в самом начале войны. Он был таким же бесхитростным солдатиком, ухаживавшим за лошадьми. А деревенских красавиц, вроде Нюрки Беляшовой, он полапал изрядно. Судьба, конечно, распорядилась с ним иначе, чем с Чонкиным, но ведь и он сам мог запросто погибнуть не от немецкой, а от чекистской пули или загреметь в штрафбат.

Виктор Иванович тут же сел за инсценировку и через неделю представил её театру. Он горел от возбуждения, потому что понимал: предстоит новый бой – обком партии его инсценировку не пропустит – но он был готов к сражению.

К сражению оказался не готов обком партии. Там уже мало что понимали. Партийные чиновники привыкли держать нос по ветру, но на этот раз они не знали, куда дует ветер. И, махнув рукой, разрешили ставить «Чонкина».

Впервые за много лет холодовская премьера прошла при полном аншлаге. Билеты раскупили за неделю до её начала. Виктор Иванович почти повторил успех «Василия Тёркина».

Но это была его последняя победа. Спектакль продержался не больше года. Зрители, глотнув свежего воздуха в театре, задышали полной грудью вне его. Грандиозные спектакли разыгрывались не на сцене, а на съездах народных депутатов, митингах и демонстрациях. Холодов-старший больше не знал, куда вести свой театр, любая открывающаяся перед ним дорога быстро приводила в тупик.

Вскоре обком партии издох вместе со всей партией. Виктор Иванович заложил свой партбилет среди бумаг с режиссёрскими экспозициями. Сын предложил публично сжечь его, как это сделал его московский коллега Марк Захаров, на что Виктор Иванович жёстко отрезал:

– Я, в отличие от Марка Анатольевича, партбилет получил на фронте. Он мне кровью дался.

Правда, в глубине души был рад тому, что КПСС больше нет. Не надо ходить на партсобрания, и никто больше не будет его прорабатывать и указывать, что ему можно ставить, а что – нельзя.

Только воспользоваться полученной свободой Виктор Иванович не смог. Наверное, потому, что не умел. А другие начальники – из министерства культуры – требовали, чтобы театр приносил хоть какие-то доходы. Холодов пытался ставить пошловатые комедии, но публика реагировала на них вяло. Жизнь была не смешной, а юмор и без того бурным потоком лился с телеэкранов.

И однажды, придя на работу, Виктор Иванович обнаружил, что все вещи из его кабинета выставлены в коридор, а возле вахтёра на доске объявлений висит приказ министерства культуры об его увольнении. Другие, не партийные, чиновники были уверены, что более молодой режиссёр, сумеет наладить театральное дело на современный лад.

Актёры, обожавшие Виктора Холодова, устроили ему пышные проводы. Но после них он почувствовал внутри себя чёрную пустоту. Чтобы как-то избавиться от неё, он много читал, ходил по магазинам, чтобы кормить свою вечно занятую жену и разведённого беспутного сына, бесплатно ставил концерты по просьбе совета ветеранов ко всем праздникам – религиозным и государственным. Но пустота тяжело давила на него, пока он не сломался. Возле магазина, куда он зашёл купить продукты, он упал, как подкошенный, и потерял сознание. Рядом оказался сосед, такой же, как он фронтовик, и тут же по телефону-автомату вызвал скорую помощь.

Врачам спасти его не удалось. Может быть потому, что Виктор Холодов исчерпал свою жизнь до дна.

ххх

Гроб с телом народного артиста СССР Виктора Холодова выставили для прощания на сцене академического театра драмы. Свою последнюю роль он играл в полной неподвижности и не сам её режиссировал. Рядом на стульях сидели Лидия Ивановна и Марк Викторович Холодовы.

Марк был спокоен. Похоронные дела отвлекли его от личного горя. Для того, чтобы с честью проводить режиссёра в последний путь, было создано аж три похоронные комиссии – при театре, при министерстве культуры и при правительстве региона. Но они, главным образом, выясняли меж собой отношения и спорили, кто в каком порядке будет выступать. А заказ гроба, памятника со звездой, подготовка могилы легли на плечи семьи, то есть Марка Викторовича. Поэтому он более всего волновался по поводу того, как пройдёт процесс похорон.

А началось всё сикось-накось. Катафалк к моргу прибыл с двадцатиминутным опозданием, водитель оказался вдрабадан пьян, и по дороге они врезались в чью-то иномарку. Дальше ехать было невозможно. Но, к счастью, это произошло неподалёку от театра, и актёры с монтировщиками донесли гроб на руках. А заместитель директора театра позвонил куда следует, где ему пообещали прислать новый катафалк с трезвым водителем.

Изрядно понервничав, Марк успокоился и теперь, когда важные персоны произносили дежурные речи, смотрел в зал, разглядывая тех, кто пришёл проститься с его отцом по велению сердца. В основном это были актёры, костюмеры и монтировщики. Среди людей Марк разглядел и Лилю с новым мужем-бизнесменом, своим высоким ростом возвышающимся среди театральной публики. Они сидели в середине зала, а сын Лили и Марка Сергей, изрядно вытянувшийся и повзрослевший, разместился на первом ряду. Бабушка Лида упорно звала его сесть рядом с ними, но он категорически отказывался. А где-то с правого краю под софитами Марк Викторович мельком увидел очень родное женское лицо с чёрной челкой, ниспадающей на глаза. В точь-точь, как у Лиды Авдеенко. Но он тут же отвернулся. Этого не могло быть, это ему показалось. Они не виделись уже несколько лет, он ничего не знал о ней и узнавать упорно не стремился, дабы не бередить душу. А с Виктором Ивановичем Лида Авдеенко была и вовсе не знакома.

Из всех произнесенных речей, а выступали чиновники с выспренними фразами и актеры с объяснениями в любви, Марку Викторовичу только одна показалась тёплой и душевной. Её произнёс маленький ростом сосед-фронтовик, подобравший упавшего Холодова-старшего возле магазина. Он сказал, что мы, оставшиеся в живых участники той войны, продолжаем нести потери, но только в мирное время, которое тоже совершенно безжалостно. А потом люди из зала стали подниматься на сцену, чтобы проститься с человеком. Многие подходили к Марку Викторовичу и Лидии Ивановне, выражали соболезнования, брали за руки. После того, как поток почти иссяк, Марк вновь увидел перед собой родные карие глаза Лиды Авдеенко с чёрной челкой, ниспадающей на лоб и её чудное лицо. Значит не показалось, она сидела в зале – одна, без мужа. Хотелось спросить её: как дела? как наш ребёнок? Но в горле застрял ком. Марк не мог говорить. А Лида негромко произнесла:

– Марк, держись, я люблю тебя.

И ушла вслед за потоком. А Марка в это время прорвало. Он тихонько поднялся, выскользнул за кулисы в коридор актёрских гримёрок и, никем не видимый, зарыдал. Слёз накопилось много, и он не мог их остановить, пока все не выплачет. А потому дальнейшее действо проходило без него. Он не видел, как гроб с телом его отца под аплодисменты выносили из театра и устанавливали на катафалк, а потом ждали сына, понимая его горе.

Но сорокалетний мальчик плакал не только потому, что осиротел. Он, лидер демократического движения в регионе, главный редактор самой популярной газеты, вдруг осознал, что лишился последней опоры, и теперь находится в подвешенном состоянии – без семьи, без любимой женщины, если не считать Зою Леонову, от которой он всё более и более удалялся. Да и вся страна находилась в таком же подвешенном состоянии. То ли уже капитализм, то ли всё ещё социализм, и непонятно, кто будет Президентом. И что будет со страной, если победят коммунисты? Что будет с ним, с мамой, с его сыном Серёжей, с Лидой Авдеенко и их общим с Лидой ребёнком, которого он в глаза не видел? Этого Марк Холодов не знал и даже боялся строить какие-либо версии и планы.

А может он просто до сих пор любит Лиду Авдеенко?..

 Продолжение следует