Тень от сердца-5

Продолжение

Пока мы не едины, все мы победимы…

Леонова и Холодов с потоком пассажиров вышли на волю из каменного здания станции метро «Площадь революции», и Марк Викторович, вдохнув московского воздуха, не сразу догадался, почему здесь, в центре душной столицы, дышится так легко. Потом понял: площадь изменилась. Ещё совсем недавно сразу от лестниц, ведущих к станции, шли два длинных ряда деревянных столов с литературой самого омерзительного содержания. По одну сторону книжные лотошники предлагали купить брошюрки, восхваляющие великий гений товарища Сталина, а по другую сторону такие же книжонки ругали евреев, виновных во всех бедах России, и всячески восхвалялся русский народ. Чтобы пройти к Манежной площади, приходилось идти сквозь этот красно-коричневый коридор.

Как хотелось Холодову, подобно Христу, изгнавшему торговцев из храма, разогнать книжных лотошников, торгующей этой гадостью! Но он понимал, что мессия из него не никакой, силёнки не те, а милиция быстренько припаяет ему статью за хулиганство. И он убеждал себя, что продажа мерзкой литературы – оборотная сторона проявления той самой свободы, о которой он так мечтал.

Зато теперь, когда лотошников все-таки разогнали, Марк Викторович почувствовал себя ещё свободнее, а площадь Революции выглядела спокойной и  умиротворённой – совсем не под стать своему беспокойному названию.

Леонова и Холодов беспрепятственно вышли на Манежную площадь, где совсем недавно выросли стеклянные купола торгового центра «Охотный ряд». Они не успели полюбоваться на новизну площади, как к ним подскочили два молодых человека.

– Здравствуйте, мы с телевидения – из НТВ, – представился один из них – высокий и тощий.

– Да-да, мы из НТВ и хотим вам кое-что предложить, – второй, ростиком пониже, полез в сумку, собираясь вытащить нечто весьма дорогое. – У нас тут сегодня акция…

Всё ясно, подумал Холодов, жулики разглядели в нас замшелых провинциалов и хотят всучить нам какую-то дрянь. Но ничего у них не получится.

– Надо же, какое совпадение! – деланно воскликнул Холодов. – Мы ведь тоже из НТВ. Только что прибыли из Новосибирска. Но почему вы без камеры? Это безобразие! Совсем зажимают молодёжь. Отправляют на ответственное задание, а камеру и оператора не дают. Ну, ничего, я этого так не оставлю. Скажите номер телефона вашей редакции – я им позвоню и скажу всё, что про них думаю.

– Нет-нет, не надо звонить, – быстренько среагировал высокий и тощий, хлопнув по плечу своего более мелкого товарища, давая ему понять, что пора уходить. Мелкий мгновенно всё просёк, и оба типчика быстрым ходом двинулись в глубь Манежной.

– Куда же вы? Я же вам хочу помочь, – крикнул было им вслед Холодов, но, оглянувшись, понял, что весь этот мини-спектакль он играет впустую. Единственный зритель – Зоя Леонова – отошла в сторону.

Марк Викторович догнал её в надежде услышать комплимент по поводу гениальной импровизации, но Зоя только покачала головой, взяла его под руку и произнесла:

– Ну-ну, многоуважаемый господин Холодов, какой же вы всё-таки ребёнок!

Холодов ничуть не обиделся и даже поддержал эту версию:

– Ничего не могу с собой поделать, Зоя. Я застрял где-то в пятнадцатилетнем возрасте, а повзрослеть не получается.

– По-моему, даже не в пятнадцатилетнем, а где на уровне пяти.

– Ну, уж нет! Пятилетнее дитя ни за что не смогло бы так отделать двух жуликов, – хохотнул Холодов.

Болтая, они поднялись по Тверской до Центрального телеграфа и свернули в тихий Газетный переулок – бывшая улица Огарёва – с правой стороны почти весь занятый массивными зданиями министерства внутренних дел. А в центре переулка, напротив МВД, за высокими елями притаился трехэтажный зеленого цвета – по стать елям – институт экономических проблем переходного периода.

Войдя в институт, они, будто в храме, перестали болтать и вскоре оказались в приёмной его директора – Егора Тимуровича Гайдара.

Гайдар встретил их возле двери своего большого кабинета, внутри которого его массивная фигура не казалась такой большой и громоздкой, поздоровался за руки, предложил войти вглубь и сесть за гостевой стол. Сам дождался, когда гости усядутся, и только после этого сел сам.

Гости представились, и тут же перешли к сути своего визита.

– Многоуважаемый Егор Тимурович, вам не кажется, что демократам пора уже объединятся, а не спорить друг с другом по любым пустякам? – задала вроде как риторический вопрос Зоя Леонова, заранее зная ответ.

– Конечно-конечно, кто же спорит? – взволнованно заговорил Гайдар, как-то забыв про своё обычное причмокивание. – Наша партия – вы это знаете – всегда стояла за объединение демократических сил. К моему глубочайшему сожалению, не все наши партнёры к этому готовы.

– Это на уровне Москвы они не готовы, – спокойно и напористо продолжила Зоя Леонова. – Поэтому мы предлагаем процесс объединения демократических сил начать с регионов.

– И у вас есть конкретные предложения?

– Есть. И не только предложения, но и конкретные дела, – стараясь не выглядеть хвастуном, негромко выдал Холодов. – Мы подключили к процессу объединения нашего губернатора Никонова, и осенью состоится учредительная конференция «Союза преображения Севера». Если коротко, то СПС. Мы намерены пригласить на неё руководителей всех демократических партий и движений. А вас лично приглашаем в первую очередь.

– Что ж, это замечательная идея, я готов её поддержать и приехать к вам, – закивал головой Гайдар. – Неплохо было бы, если бы кто-нибудь из вас сказал об этом завтра на съезде партии.

– Это вторая причина, по которой мы к вам пришли, – вновь включилась Зоя Леонова. – Нам, представителям регионов, очень трудно получить слово на съезде. Поэтому мы убедительно вас просим: дайте указание аппарату, чтобы записали на выступление Марка Викторовича Холодова.

Когда разговор закончился, Гайдар проводил гостей до дверей и пожал каждому руку.

ххх

Идея объединения демократических сил в регионе пришла Холодову совсем в неподходящем для этого времени и месте – во время похорон Владимира Аландера. В тот день Марк Викторович неожиданно для себя переменил отношение к губернатору Герману Никонову.

Гроб с телом поэта выставили в фойе местной филармонии. Он лежал возле стены, изображающих лесных героев из народных легенд и сказаний, похожий на спящего льва – с огромной, но уже уложенной гривой и окладистой седой бородой. Холодов, Герц и Груздев отстояли почётный караул возле гроба, сдали траурные повязки и пристроились возле окна рядом с Натальей Береговой.

– А дом он так и не построил, – глядя на гроб, задумчиво произнёс Груздев.

– Зато купил катер, – вполголоса откликнулся Холодов. – Мы с ним здорово покатались по реке.

– Отличный у него был катер, – добавил Герц.

– Вы про «Ганнибал» говорите, – довольно громко для такого события включилась в разговор Береговая. – Слушайте, это прелестное судно…

Но договорить про катер поэта Аландера, на котором, как выяснилось, каждый из них умудрился прокатиться, они не успели. Началась гражданская панихида, и первым дали слово Герману Никонову. Холодов посмотрел на губернатора с тоской, ожидая от него банальных слов, заранее сотворённых спичрайтерами из пресс-службы. Поначалу всё к тому и шло. Никонов не спеша достал из правого кармана пиджака очки, величественно натянул их на глаза, затем из левого кармана вытащил листок бумаги, развернул и начал читать. Только это оказалась вовсе не речь. Он немного сбивчиво читал стихи:

Домик мой становится утлым.

Принесу воды из колодца.

В темноте зимнего утра

Дрова звонко будут колоться.

Стихи редко ко мне приходят,

Написать бы успеть прозу!

Не балует здесь погода:

Сильно этой зимой морозит,

Захочу – растоплю печку.

Далеко мой родной город...

На том свете я вас встречу,

Потому что умру скоро. [i]

Его чтение нельзя было назвать выразительным, но получилось очень искренне. Закончив, он опустил руку с листком, левой рукой поправил очки и негромко сказал:

– Это были его последние стихи. Мне нечего к ним добавить. Прощайте, Владимир Александрович.

Холодов в этот миг подумал, что репортаж с похорон можно начать с этой сцены и слов «живой лев простился с мёртвым львом». Потом он обернулся к стоящему рядом Герцу и тихо предложил:

– Саша, тебе не кажется, что Никонова пора принять в нашу компанию?

– Кажется. А в какую компанию?

– Демократов.

– И как ты это видишь?

– Ну, например, создать с его участием какую-нибудь организацию, объединяющую всех демократов. Например, «Союз за возрождение Севера».

– Почему «возрождения»? Разве Север умирал?

– Хорошо, пусть будет преображение Севера.

В этот момент вечно шумная Наталья Береговая цыкнула на них: «Ребята, тише!» и пошла к микрофону. Ребята замолчали, а Береговая громко, так, что было бы слышно и без микрофона, заговорила:

– Сегодня мы хороним настоящего русского поэта! Да, Володя был настоящим русским поэтом…

Холодов с Герцем переглянулись. Они поняли, что педалируя словом «русский», она на самом деле намекает на его частично еврейское происхождение, как бы отвергая тем самым сей досадный факт.

Вечером того же дня идею союза Холодов высказал Зое Леоновой. Она пришла в восторг и тут же вспомнила, как в пору её комсомольской юности, совпавшей с годами перестройки, старшие застарелые партийные бонзы не раз нападали на неё, и она бы точно полетела с места своей работы в райкоме, если бы не заступничество первого секретаря обкома Германа Никонова.

А вот Холодов и Герц именно принадлежность к партаппарату КПСС ставили ему в вину, забывая порой, что Президент-демократ Борис Ельцин из той же когорты. Но им понравилось, что 21 августа 1991 года Никонов вышел к ним на митинг, хотя и понимали, что сделал он это, зная о поражении ГКЧП.

Позже не было более яростного критика деятельности губернатора, чем холодовский «Северный комсомол». А критиковать было за что. Власть тормозила реформу местного самоуправления, но при этом самым чудовищным образом провела приватизацию крупнейших промышленных предприятий региона.

И всё же журналист Холодов улавливал в отдельных высказываниях губернатора какие-то новые приятные на слух нотки. На одной из пресс-конференций Степанов вскользь заявил, что земля должна стать частной собственностью. А то у нас, как в песне, всё вокруг колхозное и всё вокруг ничьё.

А совсем недавно судьба столкнула Никонова и Холодова лоб в лоб на конференции регионального отделения движения «Наш дом – Россия». Местным подразделением новоявленной «партии власти» руководил первый вице-губернатор Александр Павлович Котиков – приземистый мужичок с немного выдающимся вперёд брюшком. На это мероприятие позвали главных редакторов региональных СМИ. Марк Викторович пришёл в здание бывшего кинотеатра «Родина», увидел два пустых кресла возле своего коллеги и занял одно из них. Через минуту на другое пустующее кресло грузно опустился Никонов.

– А я и не знал, что это губернаторское кресло, – съязвил Холодов.

– Это моё кресло, – ответил губернатор. – А вы меня, я вижу, подсиживаете.

На этом перебранка закончилась, так как конференция начала работу, и Котиков, подтянувшись насколько это возможно, вышел к трибуне, чтобы зачитать отчётный доклад. Марк Викторович пропустил мимо ушей всё, что говорилось о достижениях, но весь напрягся, когда Котиков вдруг заговорил об объединении демократических сил.

– Нам давно уже пора объединяться, – оторвав взор от бумажки и глядя куда-то внутрь зала, говорил Александр Павлович. – Но как быть, если газета главного демократа Холодова мажет власть грязью из номера в номер.

«Главный демократ», глотнув от обиды воздух, решил было демонстративно покинуть зал, но заколебался, а потом понял, что уже поздно, никто не поймёт. Тогда он отправил в президиум короткую записку: «Прошу слова. Холодов». Слово ему дали сразу после отчётного доклада. Вперёд всех записавшихся больших начальников

– Вот тут Александр Павлович заявил, что наша газета мажет власть грязью, – Холодов сделал на этом короткую паузу, оглядывая зал и улыбнулся. – Да, мы делаем это. Но наша грязь исключительно лечебная.

И в этот момент раздался смех и одиночные аплодисменты. Смеялся и аплодировал ни кто иной, как губернатор Никонов. Вслед за ним стали хлопать и все остальные.

Однако слова Котикова об объединении демократических сил, куда он записал и провластное движение «Наш дом – Россия», запали в душу. Холодов давно уже переживал разобщённость демократов после победы в августе 1991 года. Ярких демократических лидеров российская земля нарожала вволю, но каждый стремился создать и возглавить свою собственную политическую силу. Автор программы «500 дней» Григорий Явлинский вырастил партию «Яблоко», разнёс в пух и прах реформы Гайдара и, не смотря на сходство политических убеждений, ни в коей мере не желал блокироваться с ДВР. Бывший министр финансов Борис Фёдоров соорудил движение «Вперёд, Россия» и на всех мероприятиях с участием Гайдара заявлял, что категорически с ним не согласен по поводу введения или отмены того или иного налога. Известный предприниматель Константин Боровой сотворил Партию экономической свободы. И вот так все эти красавцы дробили демократические силы, которые в свою очередь стали проигрывать на политическом поле коммунистам, а также лично господину Жириновскому.

Как объединить этих честолюбцев, пока окончательно не похоронена демократия в России? Этого не знал никто. И только у Холодова возник план – очень и очень абициозный.

Аппарат губернатора разослал приглашение руководителям всех региональных отделений политических партий и движений на встречу с Германом Никоновым. Губернатор понимал, что нужны какие-то новые формы работы, немыслимые в советские времена, когда он руководил регионом в качестве первого секретаря обкома. Встречу с местными партийными лидерами он мыслил, как проявление демократии, и был готов к тому, что они, большей частью оппозиционеры, будут говорить не самые приятные для губернаторского уха слова. Особой резкости он ждал от Холодова.

Но Холодов ничего подобного говорить не собирался – зачем повторять то, что и так написано в его газете. Зато он увидел в этой встрече возможность начать труднейший, почти невозможный процесс, объединения демократических сил. Причём не только в регионе, но и по всей стране. И губернатору в этом процессе отводилась особая роль.

Началась встреча, однако, со славословий. Дмитрий Кубин – редактор местного телевидения, возглавлявший одновременно региональное отделение никоего патриотического движения российской интеллигенции, заявил о том, что с сегодняшнего дня они все несут ответственность за всё происходящее в регионе. И все просто обязаны стать верными соратниками губернатора.

Следующим слово дали Холодову. Он посмотрел на Германа Степановича и увидел, как тот насторожился, и решил не слишком обманывать ожидания губернатора.

– Герман Степанович, то, что я сейчас скажу, вовсе не означает, что наша газета перестанет критиковать региональные власти…

– И правильно, власть надо критиковать, чтобы не зажралась, – неожиданно поддержал оппозиционного журналиста губернатор, чем внушил тому ещё большую симпатию.

– Но сегодня я хочу воспользоваться случаем, чтобы призвать региональные отделения республиканской партии, партии экономической свободы (тут он перечислил почти все политические силы, кроме коммунистов, пришедших на встречу с губернатором) объединиться в «Союз преображения Севера», – продолжил «главный демократ». – Мы должны быть вместе, чтобы совместными усилиями способствовать проведению демократических и рыночных преобразований в регионе. И вас, Герман Степанович, прошу принять в этом деле самое активное участие.

Губернатор удивился и восхитился таким поворотом дела.

– Холодов, у вас мозг не журналиста, а министра, – похвалил Степанов редактора оппозиционной газеты. – Вы мыслите стратегически. Может вас министром сделать?

– Каждый должен заниматься своим делом, – невозмутимо парировал Марк Викторович. – А участвовать в проведении реформ мы должны сообща, но каждый на своём месте.

С этого момента Холодов стал героем дня. После губернаторской тусовки он дал интервью новостной программе местного телевидения, сюжет вышел в тот же день и в нём – в кои-то веки – Никонову уделили меньше внимания, чем Марку Викторовичу. А Дмитрий Кубин пригласил Холодова на свою авторскую программу. И вот ней-то он и изложил свой грандиозный план по объединению демократических сил России.

План был прост, как всё гениальное. Каждая региональная организация политической партии или движения демократического толка приглашает на учредительную конференцию «Союза преображения Севера» своих московских лидеров. И вот, встретившись в северном городе, они воочию увидят, что объединение демократических сил вполне возможно, устыдятся, наконец, своей несговорчивости, пожмут друг другу руки и затем проведут в Москве учредительный съезд «Союза преображения России». Впрочем, название объединённой организации может быть и другим – важна суть.

С региональными демократическими лидерами Холодов переговоры провёл загодя. Все, кроме местного «Яблока», дали согласие на участие в учреждении «Союза преображения Севера» и пообещали пригласить своих федеральных начальников. Грандиозная идея начала осуществляться. Осталось подать пример и пригласить Гайдара, что Холодов и Леонова успешно проделали накануне съезда своей партии.

ххх

Покинув Гайдара и его институт, Леонова и Холодов выбрались вновь на Тверскую, но пошли в разные стороны. Зоя остаток дня решила посвятить магазинам, а Марк Викторович быстро вышел из роли партийца, чтобы стать журналистом, тем более, что репортёрская фортуна ему благоволила. Сегодняшний день ознаменовался началом бессрочного шахтёрского пикета возле Белого дома. Холодов оказался первым репортёром, явившимся на маленький Горбатый мост через давно уже несуществующий проток старого русла реки Пресни. Именно на нём устроились несколько сот горняков из заполярного шахтёрского города.

Два года прошло после визита Президента Ельцина в заполярный город. Шахтёры поверили его обещаниям и на выборах отдали ему свои голоса. Но затем наступило горькое разочарование. В их судьбе практическим ничего не изменилось. Предприятия, на которых они работали, терпели убытки, а зарплаты по-прежнему задерживались. Кормить свои семьи им было нечем. Прибывшая на переговоры видная московская чиновница посоветовала им завести дачи и огороды, чтобы не умереть им с голоду, чем вызвала горький смех. Какой может быть огород среди вечной мерзлоты?

Тогда горняки решили отправиться  за правдой Москву.

Холодов по пути к Белому дому пытался и не мог себе представить, как выглядит шахтёрский пикет. На ум приходили тысячи раз показанные телевизионные кадры выступления Ельцина на танке, многотысячного митинга по поводу победы над ГКЧП и безумного обстрела горящего здания и из тех же танков. Это огромное, похожее на воздушный торт с белым кремом и зефиром, творение советских архитекторов Дмитрия Чечулина и Павла Штеллера стало символом как демократии, так и сопротивления «антинародному режиму». И вот теперь ему предстояло пережить ещё и нашествие обозлённых горняков.

Но то, что предстало перед глазами провинциального журналиста, никак не походило на очередную бучу. Скорее, на пикник в самом центре одуревшей от тридцатиградусной жары Москвы. Полуголые шахтёры либо сидели на своих куртках, либо лениво перемещались по выделенному для них пространству. Один человек, увидев Холодова с фотоаппаратом, надел каску и неспешно навесил на себя плакат с надписью «Дядя Боря, я хочу есть». К перилам Горбатого моста был прикручен транспарант: «Шахтёрам – зарплату, Ельцину – дорога в Воркуту». В центре этого большого пикника Холодов быстро разглядел командира самого боевого отряда горняков Алексея Викторова.

Выглядел командир как-то не по-боевому – мятые застарелые брюки, обнажённый совсем не атлетический торс и, главное, повязанный на голове носовой платок, защищающий его от главного на данную минуту врага – палящего солнца. Командир ел мороженое на палочке и разговаривал с каким-то московским чиновником, одетым более прилично – белая безрукавка и чёрные брюки.

Холодов неуверенно прильнул в глазок своего «Зенита-Е» и принялся с виноватым видом снимать лениво протестующих шахтёров. Он чувствовал себя этаким папарацци, который забрёл на чужую частную территорию и снимает, как люди отдыхают. Но горняки так не считали. Один из них, вытащив изо рта смятую сигаретку, приветливо спросил:

– Ты из какой газеты будете?

– «Северный комсомол», – извиняющимся тоном ответил Марк Викторович. На этот раз он почувствовал свою вину за то, что представляет не федеральное, а всего лишь провинциальное издание.

– Тогда сыми меня, – попросил полуголый курильщик. – Пусть жена увидит и поймёт, что я тут не по бабам шастаю, а протестую.

– И меня! И меня сфотографируй! – раздались голоса.

Холодов, быстро израсходовав плёнку, всё-таки подошёл к Викторову, поздоровался, напомнил ему двухгодичной давности интервью и получил всю необходимую информацию. Шахтёрский лидер, доев своё изрядно подтаявшее мороженое, сообщил, что пока число пикетчиков составляет 280 человек, но в скором времени ожидается подкрепление. Вот-вот должны подъехать горняки из Тулы и Кузбасса. Теперь они уже не верят никому, а потому требуют отставки Президента и национализации отрасли. Чиновники готовы к переговорам, но только по экономическим вопросам. Из членов правительства никто к ним пока не вышел. Разрешение от московской мэрии получено всего лишь на неделю, но шахтёры готовы сидеть хоть месяц, хоть два, хоть полгода. Им уже нечего терять.

Холодов покидал Горбатый мост, с ощущением удовлетворённости от хорошо выполненной работы репортёра, но и с чувством тревоги. На сердце свербило от того, что Ельцин не выполняет обещания, а вместо того, чтобы погасить долги по зарплате бюджетникам, снизить себестоимость угля, провёл нелепые залоговые аукционы. Вырученные деньги, по всей видимости, ушли на предвыборную кампанию. А имущество скупили ловкие дельцы. И зазвучали новые имена – Березовский, Ходорковский, Потанин, Прохоров. К ним наглухо приклеилось словечко, известное с древнегреческих времён, – «олигархи».

Ничего, успокаивал себя Холодов, мы ещё всё поменяем. Главное: объединиться демократам. Только так можно спасти страну от пропасти, в которую она опять стала скатываться. Сумели же это сделать в августе 1991 года. Сумеем и сейчас.

С небес на землю

Дождик противно накрапывал, чем добивал Холодову и без того испорченное настроение. Он стоял у дверей небольшого VIP-зала местного аэропорта и уныло глядел на промокшее насквозь летное поле. Дождевые капли падали один за другим с крыши козырька, прикрывающего крыльцо. Две остроносые «тушки» уныло переживали своё одиночество под октябрьским дождём.

Аэропорт ещё дышал, но не жил той полнокровной жизнью, как это было каких-то десять лет назад. В лучше годы он принимал и отправлял в полёт как изящные турбореактивные ТУ-134, так и винтокрылые середнячки АН-24 и даже старенькие из допотопных времён АН-2, которые постепенно вытеснили юркие АН-28. Все эти большие и маленькие лайнеры связывали столицу огромного по территории региона с российскими мегаполисами и курортами, а также со всеми городами, райцентрами и просто крупными сёлами и посёлками самой республики. Казалось, иначе и быть не могло. По дорогам – автомобильным и железнодорожным – до всех этих уголков добраться не всегда возможно.

Однако за несколько лет малая авиация испустила дух, оказавшись нерентабельной. На курорты жители региона, дабы сэкономить деньги, отправлялись на поезде. И только с Москвой и Петербургом ещё поддерживалась воздушная связь.

В VIP-зале грузно сидел Герман Никонов, тоскливо пил водку и о чём-то болтал со своим помощником. Суть разговора Марк Викторович не улавливал, до него доносились лишь отдельные матерные слова, которые его ещё больше огорчали. Он думал о том, как ему будет неловко, если губернатор в подпитии будет также вставлять совершенно не к месту нецензурные словечки в присутствии московских гостей – Андрея Звонкова и Якова Уринсона.

Впрочем, по поводу Звонкова Холодов не беспокоился. Всё-таки это отставной военный, а, значит, его ухо привыкло к грубой речи. Но каково будет слышать мат из уст губернатора Уринсону – московскому профессору, еврею, то есть весьма интеллигентному человеку?..

Затея со сбором в провинциальной столице всех лидеров демократических партий и движений, чтобы дать толчок к всеобщему объединению, провалилась. Даже Гайдар, твёрдо обещавший прибыть на учредительную конференцию союза «Преображение Севера», сдержать своё слово не смог. Именно в это время он находился в Канаде, где читал лекции об экономических преобразованиях в России. Но взамен себя он отправил своего партийного заместителя Андрея Звонкова, а также ушедшего полгода назад в отставку российского вице-премьера Якова Уринсона.

Холодов забронировал для них два номера класса «Люкс» в тихой и внешне скромной гостинице с банальным, но романтичным названием «Северное сияние» неподалёку от центральной площади. Ещё в советские времена здесь останавливалась коммунистическая партийная элита, и Холодов решил, что и демократической партийной элите в этом трёхэтажном отеле найдётся местечко.

Оно и нашлось. Теперь предстояло встретить московских гостей и препроводить их на место поселения, что сделать было совсем не трудно, учитывая, что и гостиница, и аэропорт находились в центре города, их разделяло 20 минут пешей ходьбы. Но, учитывая серую и пасмурную погоду, можно взять такси.

Однако Герман Никонов всё усложнил. Когда до прибытия самолёта оставалось два часа, его помощник позвонил Холодову и поинтересовался, где и как будут жить гости. Краткий отчёт о забронированных номерах помощника устроил, но губернатор лично вызвался их встречать. Депутат Государственной Думы Андрей Николаевич Звонков Никонова не интересовал. А вот Якова Моисеевича Уринсона губернатор знал лично и очень уважал за то, что тот помогал им решать шахтёрские проблемы.

А вот Марк Викторович почти ничего не знал про Уринсона, но был знаком со Звонковым. Он редактировал партийную газету, которая Холодову не нравилась за унылую вёрстку и «кирпичи», то есть нечитаемые тексты больших размеров. И сам отставной полковник Звонков казался человеком хмурым и очень серьёзным. Ни разу во время личного общения наблюдательный журналист не увидел улыбки на широком и почти квадратным лице Андрея Николаевича.

Между тем Звонков обладал удивительным чувством юмора, и байки о его депутатских проделках пересказывали гайдаровцы в перерывах своих многочисленных партийных тусовок. Говорили, будто в Верховном Совете РСФСР, с которого началась его политическая карьера, Звонков распространил законопроект о пожизненном и наследственном депутатстве. Он предложил депутатам не слагать полномочий после окончания срока, а, как уже опытным товарищам, нести свою нелегкую депутатскую службу до конца жизни, после чего передать её старшему сыну или на худой конец дочери. Больше половины народных избранников подписали законопроект и предложили вынести его на принятие.

Когда всплыла правда, разгорелся скандал, который не выпустили за стены российского парламента. Но неугомонный Звонков уже подготовил другой законопроект, касающийся опять же его коллег. На этот раз он посчитал необходимым, чтобы каждый парламентарий сдал экзамен на права человека, как проходят испытание на получение водительских прав. И депутаты вновь согласились с пересмешником, будучи уверенными, что бывший полковник с серьезным лицом шутить не может. И, как им казалось, подобные идеи исходят не от него, а откуда-то сверху.

В общем, Звонков издевался над неуклюжим парламентом, избранным в кои-то веки демократическим путем, как только мог.

Но его вечно сосредоточенное лицо с опущенными уголками рта менялось, едва он выходил на трибуну. Он редко говорил по делу, предпочитая исторические экскурсы в революционный 1917 год, когда Россия сбилась с нормального пути, но был очень зажигателен, остроумен, а потому его с удовольствием слушали и всегда аплодировали. Поэтому Холодов не слишком расстроился, когда узнал, что Звонков приедет вместо Гайдара.

…Московская «тушка» коснулась насквозь промокшей взлетно-посадочной полосы вовремя, несмотря на лёгкий туман, сопровождающий октябрьскую хмурость. Встречать гостей Холодов и Никонов пошли прямо к трапу самолёта, рядом семенил невысокий помощник, держа над губернатором зонтик. Марка Викторовича спасали от дождя вышедшая из моды шляпа и демисезонное двубортное пальто. 

Первым стремительно спустился человек в очках, с треугольным лицом и небольшой седоватой бородкой и тут же угодил в объятия Никонова. Холодов смекнул, что это и есть Яков Уринсон. За ним также быстро, но не теряя величественности, сошёл Андрей Звонков. Он удостоился губернаторского рукопожатия. Топать до аэровокзала им не пришлось – у трапа уже стояла в полной боевой готовности губернаторская чёрна «Волга». Никонов не любил менять привычки, а потому так и не пересел на BMV или Mercedes-Benz, как это сделали его коллеги из других регионов.

Холодова посадили на переднее сиденье рядом с водителем, а Никонов устроился на заднем вместе с гостями. Помощника с зонтиком губернатор отпустил домой. Марк Викторович рассчитывал, что они минут за пять домчат до «Северного сияния», ещё минут десять уйдёт на то, чтобы проводить гостей до их номеров, а потом можно и домой – баиньки, благо родительская квартира располагалась в четырехэтажном доме сталинской постройки прямо напротив гостиницы. Завтра предстоял трудный день – сдача в типографию еженедельника, а ближе к вечеру – учредительная конференция, где ему предстояло выступить с докладом.

Чёрная «Волга» выскочила из ворот аэропорта и полетела по улице Советской. Никонов с Уринсоном обсуждали какие-то важные или неважные вопросы, до уха Холодова долетали отдельные слова, сдобренные матом, причём, к его великому удивлению, вылетающие не только с языка губернатора, но также и из профессорских уст. Звонков сидел возле левого окна и молча разглядывал вечерний город.

Через пять минут губернаторская машина резко повернула налево и проскочила мимо гостиницы «Северное сияние».

– Постойте, мы проехали, – заволновался Холодов, обращаясь прежде всего к водителю, которому, видимо, не сказали, куда причалить.

– Да, блядь, всё в порядке, – отозвался Герман Степанович. – Мы едем в Черновское.

Внутри Холодова что-то тихо оборвалось. В Черновском лесничестве находится охотничий домик губернатора. За эту роскошь «Северный комсомол» нещадно ругал Никонова, но сейчас главного редактора волновало совсем не это. Черновское – это почти 60 километров от города. Как он будет возвращаться оттуда среди ночи? Ему хотелось в свою тёплую постель в родительской квартире, но «Волга» проскочила и его классической архитектуры дом с каменными наличниками на окнах.

– Может мне выйти? Мне с утра на работу, – выдавил из себя Марк Викторович.

– Не тушуйся, тебя доставят, – буркнул Никонов, с неохотой отрываясь от болтовни с бывшим вице-премьером.

Не прошло и часа, как они вошли в массивный деревянный дом с широкой террасой на втором этаже, очень похожий на альпийские шале.

Войдя в деревянный особняк, компания попала в биллиардную, служившую одновременно и холлом. Их встретили Александр Котиков и услужливый молодой человек в тонкой жилетке и изящным галстуком-бабочкой. Первый вице-губернатор, как и ранее его шеф, крепко обнялся с Уринсоном и очень дружески пожал руку Звонкову. Стройный юноша принял у всех верхнюю одежду. Звонков неспешно подошёл к зелёному биллиардному столу, собрал в треугольник шары, взял кий и эффектным жестом разбил их. Уринсон мгновенно подхватил кий и залепил один шар в лузу. Звонков резко оживился, вся его величественность исчезла, он обежал стол с другой стороны, на ходу прикидывая, как полководец перед боем, расстановку сил, и залепил в лузу сразу два шара.

– А-а, вы значит так? – Уринсон немного скривил лицо, походил возле стола и приготовился к новой атаке. Но завершить её не удалось. Зашёл Никонов, отлучавшийся куда-то по своим делам, и позвал всех в баню.

Баня располагалась рядом с домом и отличалась размером, но никак не изысканной альпийской красотой. В просторном предбаннике вся компания разделась, однако Звонков не пожелал оставаться в костюме Адама и обмотал себя широким мохеровым полотенцем, сняв его с петли. Холодов последовал его примеру. Только Никонов и Уринсон никого не постеснялись. Холодов посмотрел на круглый расплывшийся губернаторский живот и почувствовал смущение. Видеть столь высокое лицо голым ему еще не приходилось. А вот Звонкова вид голых людей неожиданно настроил на поэтический лад, и он негромко принялся декларировать:

– С тобой целуюсь, ангел мой.
                                     А завтра к вере Моисея
                                     За поцелуй я не робея
                                     Готов, еврейка, приступить…

Докончил стишок Яков Уринсон:

                                      ...И даже то тебе вручить,
                                      Чем можно верного еврея
                                      От православных отличить.

– Молодой Пушкин был пошляк и хулиган, – вставил свои две копейки Холодов, давая понять, что прекрасно понимает, о каком стихотворении идёт речь.

– Пусть пошляк, но как поэтично! – восторженно возразил Уринсон.

– Между прочим стихотворение посвящено вовсе не еврейке, – негромко заметил Звонков.

– То есть это как? – удивился бывший вице-премьер.

– Её звали Мария Милло, она была гречанкой, – спокойно, невозмутимо, не желая демонстрировать своё интеллектуальной превосходство, сообщил Звонков. – А по мужу она  Эйхфельдт. Только и муж был не евреем, а немцем.

Холодов и Уринсон пристыжено замолчали. Выпускник филфака Холодов стыдился того, что плохо знает биографию Пушкина, а еврею Уринсону стало жаль, что великой русский поэт посвятил этот пусть и хулиганский стишок вовсе не представительнице его народа.

– Ложитесь на полати, я вас веничком постегаю, – прервал Никонов интеллектуальную беседу. Предложение поступило своевременно – они как раз зашли в разгоряченную сауну.

Долго засиживаться и залеживаться на жарких полатях не пришлось. Никонов успел пройтись веничком лишь по худому телу Уринсона, после чего почувствовал себя нехорошо и весь раскрасневшийся покинул сауну. Холодов и Звонков решили вообще обойтись без банной экзекуции. И уже через десять минут хозяева, гости и Холодов, чувствовавший себя здесь явно лишним, рассаживались за большой стол в губернаторском шале, где их поджидал Александр Котиков, решивший не рисковать здоровьем и пропустить посещение сауны.

Герман Степанович привычно занял хозяйское место во главе стола, гости устроились слева от него, а Котиков с Холодовым – по правую руку. На столе была выставлена только водка, считавшаяся среди чиновников чисто мужским напитком. А вот закуски имелись самые разнообразные – строганина из оленины, соленая семга, нельма, маринованные и соленые грибы.

– Угощайтесь, всё местное, – выдохнул губернатор, не без труда приходивший в себя после нелёгких для его возраста физических упражнений в горячей сауне.

– Кто что, а я предпочитаю солененькие грибочки со сметанкой, – весело произнес Уринсон и по-хозяйски принялся накладывать себе полюбившееся блюдо, добавив к ней горячей картошечки, которую принёс услужливый молодой официант.

Звонков, разговорившийся было в предбаннике, снова ушёл в себя и молча положил на тарелку маринованные грибы. Холодов последовал его примеру. Никонов приказал официанту всем налить водки, выпили за гостей, потом за гостеприимного хозяина. Холодов ждал, что будет тост за союз «Преображение Севера», но не дождался. Он не знал ещё, что за предстоящие мероприятия у чиновников пить не принято. Пить можно только за то, что уже свершилось.

После второго тоста подали жареных рябчиков. Хозяин тут же похвастал, что подстрелил их самолично.

– Я бы вас зайчатинкой угости, но давно на зайцев не ходил, – не столько извинялся, сколько хвастал губернатор. – Погода хуевая, а потом снег пойдет. Стрелять их в такое время могут только последние бляди. Зайчики же ещё шкуру не поменяли, и на снегу совершенно беззащитны. Не-ет, я подожду когда они станут белыми и пушистыми.

– А сезон, Герман Степанович, уже открыт? – вежливо поинтересовался Уринсон.

– Для нас, Яков Моисеевич, сезон всегда открыт, – хохотнул губернатор. – Шучу, конечно, у нас сезон открывается с середины сентября. Так что не хуй меня в браконьеры записывать.

С этого вступления последовал длиннющий монолог, в котором Никонов, повернувшись к бывшему вице-премьеру, подробно рассказывал о том, как лучше, а, главное, гуманнее, охотится на зайцев. Уринсон то ли в самом деле слушал с большим интересом, то ли привычно делал вид. А Звонков через стол, стараясь не мешать собеседникам, спросил у Холодова:

– А что мы за город проезжали по пути? Мы выехали, был лес, дорога, и откуда-то еще один город появился.

– Это не город, это район города, – быстро смекнул о чем речь Холодов. – Его построили сорок лет назад возле целлюлозно-бумажного комбината. А вообще-то, его жители хотят стать отдельным городом, но мы сепаратизма не допустим.

– Что ж так? Если люди хотят. Надо провести референдум, и пусть отделяются.

– Они уже провели. Только назвали местный опрос, – оживился журналист.

– И как?

– Никак. 82 процента – за, – несколько возбудившись водочными парами заговорил Холодов. – Дураки! Ну ведь большинство жителей района работает в городе. Ну не понимают, что ездить придется на междугородних автобусах.

– И все же, если есть волеизъявление, то надо пойти навстречу, – по-прежнему негромко настаивал депутат.

– Конституционный суд ихнее волеизъявление уже отменил, – продолжал Холодов любимую тему – он очень не хотел, чтобы его любимый город распался на части. – Опрос провели только в районе, а по закону надо и наше мнение спросить. То есть нужен общегородской референдум. А мы их фиг отпустим.

– Давайте выпьем на председателя Конституционного суда товарища Юрасова, – неожиданно вмешался в разговор Котиков. – Он не дал развалить нашу столицу.

– Вот это правильно! – поддержал своего зама Никонов, отвлекшись от своих охотничьих подвигов. – Сепаратисты хреновы! Эта их самостоятельность на хуй никому не нужна.

– Я поддерживаю, – произнес захмелевший журналист, удивляясь, как они порой, оказывается, думают одинаково.

После этого тоста губернатор продолжил охотничью тему, а Котиков заговорил с Холодовым:

– Хоть тут вы нас поддерживаете. А то только критикуете и критикуете. Всё у нас не так, и всё мы делаем неправильно.

– Вы хотите сказать, что мы не правы, – Холодов в алкогольном тумане судорожно выуживал из своей памяти наиболее яркие примеры газетных разоблачений. – А вашу аферу с Люксембургом мы сами придумали? Компания лопнула, а двадцать миллионов долларов уплыли в никуда. Разве не так?

– Так, да нет так, – возражал округлый Котиков, на которого водка не действовала. – Вы что думаете – мы были большие специалисты в бизнесе и рыночной экономике? Мы ведь до этой, как вы выразились, аферы не знали толком, что такое бизнес-план. Для нас был только один план – тот, который нам спускает Госплан: сколько леса должны заготовить, сколько угля добыть... Разговаривать с бизнесменами мы просто не умели. Вот нас и обвели, как мальчишек. А в остальном вы, конечно, правы…

Домой Холодов прибыл в три часа ночи. Ему предстояло коротко выспаться, чтобы не только отдохнуть после бурного вечера, но и протрезветь. День предстоял нелегкий.

ххх

Учредительная конференция Союза «Преображение Севера» прошла без единой помарки. В большом зале бывшего Дома политпроса, в котором когда-то выступал академик Сахаров, где проходил вечер его памяти, а позже – учредительная конференция местного отделения «Демократической России», вновь собрались демократы – немного постаревшие, немного разочарованные, потерявшие изрядную долю своих товарищей. Но потери с лихвой восполнило новое поколение из движения «Россия молодая» во главе с веселой жгучей брюнеткой с большими глазами и огромными очками Зиной Лазаревич.

Геолог Борисевич устроился возле окна и с некоторой ехидцей поглядывал на новое поколение. Александр Герц сел было рядом, но, повинуясь неуёмному характеру, вскоре вскочил, пообщался с одним, поздоровался с другим, а в конечном итоге оказался рядом с Германом Никоновым. По другую сторону от губернатора уселись Звонков с Уринсоном. В кои-то веки чиновники и демократы перемешались и почувствовали странное и в чём-то противоестественное единство. Эту кашу немного разбавляли журналисты, внося дополнительную суету и подчеркивая значимость предстоящего события.

Холодов уже забыл про наполовину бессонную ночь, был бодр, возбужден и беспрерывно давал интервью – одному телеканалу, другому, знакомым радийщикам и газетчикам. Он считал себя не вправе отказывать коллегам, да и про себя гордился тем, что всё это сотворено им. Особую радость в сочетании со злорадством он испытал, когда отвечал на вопросы высокой красавице Тане Вилькиной, которая каких-то полгода назад, узнав о намерении своего старшего товарища по цеху, ехидно выдала: «Чем бы дитя не тешилось…». И вот теперь, когда она подошла к Марку Викторовичу со своим кассетным диктофоном, он, пока она его еще не включила, с улыбкой дал ответ:

– Ну что? Славно дитя потешилось?

– Ну, ладно, ладно. Я была не права.

Холодову предстояло выступить с основным докладом, но он не переживал по этому поводу. Доклад давно написан и согласован со всеми соратниками. Причём соратникам он понравился, лишь Зина Лазаревич, прочитав его от корки до корки, сняла свои циклопические очки и вежливо попросила вычеркнуть фразу «Россия молодая » – это наш демократический комсомол». Философ Мефодий Алексеев заступился за Холодова и стал уверять, что это образное выражение. Мол, комсомол был молодежной организацией коммунистов, в нём, кстати сказать, состояли почти все нынешние демократы, а «Россия молодая» – это своего рода комсомол у демократов. Но Зина твердо настаивала на том, что не надо их движение приравнивать к коммунистам, это их позорит. Холодов, дабы избежать ненужных конфликтов, фразу вычеркнул и пообещал «Россию молодую» с комсомолом не сравнивать.

Другим объектом внимания журналистов была как всегда изящная Зоя Леонова. Она выделялась в общей массе ярко красной кофточкой прекрасно сочетающейся со строгим брючным костюмом чёрного цвета. Давая интервью, она широко улыбалась, а глаза немного смеялись сквозь узкие очки. Журналисты уже знали, что именно Леонова станет лидером новой организации, объединяющей местных демократов. И Холодов считал, что так оно и должно быть. Себя он во главе «Преображения Севера» не видел, поскольку считал, что с него вполне достаточно газеты и партийной организации. Да и статусом Леонова была повыше – всё-таки депутат регионального парламента. Однако было немного обидно, что кандидатуру Холодова на руководство союзом никто и не предложил. Он бы, конечно, отказался, но ему бы это польстило. Ведь инициатива принадлежит именно ему.

На первом ряду в полном одиночестве сидел журналист Анатолий Славкин. Он не видел смысла брать интервью у своего шефа, а у других – тем более. Он лишь выполнял задание главного редактора Холодова написать репортаж с этого мероприятия.

ххх

После конференции Никонов утащил Уринсона на стадион, где местная команда по хоккею с мячом встречалась с архангельским «Водником». Всё складывалось настолько хорошо, что местные неожиданно выиграли у лучшей команды страны.

А Холодов повел другого московского гостя в соседнее семиэтажное здание, напоминающее стоящую на боку коробку. Здесь заседал региональный парламент. Но Звонкову предстояла встреча не с депутатами, а с парламентскими журналистами.

Пресс-центром заправлял добродушный вполне соответствующий своей фамилии Андрей Добролюбов. К своей работе он подходил творчески и организовал клуб парламентских корреспондентов. Пишущую и снимающую братию он время от времени собирал в своём большом кабинете за самоваром с печеньями и конфетами, а главной закуской был какой-нибудь интересный гость. Вечно голодные журналисты умудрялись за время полуторачасовых тусовок сожрать всё, что было на столе, опустошить большущий самовар и записать в блокноты и на диктофоны всё, что говорил гость. Причём вопросы они задавали, не выпуская чашек из рук. Гостю тоже полагалось пить чай, но вопросы как правило шли с такой торпедирующей скоростью, что он не он успевал даже отхлебнуть из чашки. Холодовскую идею очередное заседание клуба посвятить депутату Госдумы Звонкову Добролюбов одобрил.

Когда Звонков и Холодов вошли в его кабинет, акулы пера и телекамер уже сидела за столом, не прикасаясь к разложенной вкуснятине. Существовал негласный принцип: без гостя ни есть, ни пить. Вот когда он начнёт отвечать на вопросы, тогда – пожалуйста.

Холодов очень надеялся перевести дух, выпив чашку-другую и сожрать пару шоколадных чудес, которых так жаждал его привыкший к советскому дефициту желудок. Но не удалось. Он только налил чай, избавил от алюминиевой обертки конфетку, как зазвонил телефон, Добролюбов на короткое время отвлекся от начинавшей разгораться беседы о работе нижней палаты российского парламента, выслушал собеседника, а потом, обогнув стол, подошел к Холодову и негромко, слегка заикаясь, произнёс прямо в ухо:

– М-марк, т-тебя там твой верстальщик просит к телефону.

Холодов сразу понял, что чайоткладывается. Дизайнер верстки Юра Солдатиков, каким-то чудом определивший местонахождения своего шефа, просил срочно прийти в типографию. Дело обычное, типографским дизайнерам что-то не понравилось в вёрстке.

Холодов наскоро извинился, и умчался прочь, пообещав вернуться через пол часа. Но ругань с типографией, перевёрстка первой полосы, действительно состряпанной сикось-накось, да ещё и редактирование большого материала, который главред после почти бессонной ночи плохо вычитал, отняли немало времени.

Запыхавшийся Холодов примчался в пресс-центр, когда вечер полностью вступил в свои права, надеясь, что может быть Добролюбов со Звонковым его ещё ждут. К своему удивлению, он застал не только их, но и всех парламентских корреспондентов. На столе, правда, не осталось ни одной конфетки, печенье также было съедено, как и выпит весь чай. Но беседа продолжалась. Никто не хотел уходить. Журналисты, немного подуставшие, продолжали о чём-то спорить.

– Не-не, Лесозавод не подходит. Жалкая окраина. Какое к черту возрождение?

– Ага, центральная площадь не устраивает, спальные районы не годятся, Лесозавод – окраина… И что, в воздухе ему висеть что ли?

– Стоп-стоп-стоп, ребята, а почем вы с ходу отвергли центральную площадь? – оживленно подбрасывал дровишки в ход разгоревшейся дискуссии промолчавший всю конференцию Союза «Преображение Севера» Андрей Звонков.

– Так там же Ленин!

– А если на его место?

– Не-е, коммунисты не допустят.

Холодов тихонько проскользнул к отдельно стоявшему столу, за которым сидел Добролюбов и негромко спросил:

– О чём спор?

– Д-да, понимаешь, спорят, где лучше поставить памятник Нострадамусу, – лениво ответил глава парламентской пресс-службы, давно уже ожидающий, что дискуссия наконец утихнет, и он сможет с чистой совестью пойти домой.

– Кому-кому? – не понял Холодов.

– Нострадамусу, Нострадамусу, ты не ослышался. Твой Звонков, видишь ли, считает, что возрождение России начнется п-после того, как поставят памятник Нострадамусу. И еще, он считает, все это должно начаться на севере. Варяги, видишь ли, с севера пришли, и возрождение с севера придет.

Холодов так и не понял: Звонков действительно верит в эти глупости или это очередная шутка, вроде экзамена на права человека. Марк сам когда-то увлекался Нострадамусом. Особенно его заинтересовало послание королю  Генриху Второму, в котором великий пророк предсказывал, что в октябре в одной стране случится то ли огромное перемещение, то ли великая революция, после которой будет масса всяких мерзостей и возникнет новый Вавилон. И продлится весь этот ужас 73 года и семь месяцев. После чего некий новый муж придёт с севера и принесёт с собой обновление.

Многие в начале девяностых полагали, что речь идет о России. Холодов слышал и о том, что Звонков увлечён Нострадамусом, и якобы отсчитав 73 года и семь месяцев от Октябрьской революции, пришёл к выводу, что концом большевизма должна стать дата 12 июня 1991 года, когда избрали первого Президента России. И запустил в Верховном Совете идею считать этот день праздничным.

И всё же: это депутатская шутка или Звонков так думает на самом деле?

Уставший Холодов постеснялся об этом спрашивать московского гостя, а быстро свернул зашедшую в тупик дискуссию и молча проводил депутата до гостиницы «Северное сияние». Звонков, такой возбужденный, ироничный и общительный в пресс-клубе регионального парламента, снова замкнулся и думал о чем-то своем.

Они шли по тёмному городу, опустошённые, и молча наслаждались началом спокойной осени, предвестием зимы. Дождь закончился, и природа замерла, давая возможность людям дышать пока еще не морозным воздухом. Но Холодову не воспользовался этим благом, а попрощавшись с гостем возле гостиницы, доплёлся до дому, благо для этого пришлось всего лишь перейти дорогу, расстелил диван в родительской гостиной и плюхнулся спать. Впереди было два выходных дня.

ххх

В понедельник за десять минут до редакционной планёрки в кабинет Холодова зашёл журналист Славкин и положил на стол отпечатанный на принтере текст репортажа с учредительной конференции Союза «Преображение Севера». Рядом с ним, не говоря ни слова, он сунул лист с написанным от руки заявлением об уходе по собственному желанию.

Холодов грустно подумал о том, что в жизни никогда не бывает всё хорошо. Любое радостное событие обязательно чем-нибудь да омрачиться. Он дважды перечитал заявление Славкина и только потом поднял на него глаза:

– Это ты к чему?

– Понимаешь, Холодов, я теперь тебе не нужен, – ответил Славкин, стараясь выглядеть совершенно спокойным, хотя это плохо получалось. – Никонов теперь твой друг. А я его расхваливать не хочу.

– Кто-то просит тебя его расхваливать? Пиши, разоблачай. Всё будет, как и прежде.

– Как и прежде не будет. Ты теперь не в оппозиции. А я в оппозиции. И считаю, что иначе незачем заниматься журналистикой.

Холодов внимательно посмотрел на Славкина и обнаружил в его облике серьезные перемены, на которые раньше просто не обращал  никакого внимания. Его лицо заметно потемнело, под глазами образовались синеватые мешки, а зубы поредели и стали чёрными. Он чем-то болен, решил главред,  или просто много стал пить. Даже на работу он иногда приходил слегка навеселе, только не подавал вида. Напротив, садился за компьютер и начинал судорожно работать. Что с ним происходит? Может он, Холодов, слишком многое ему прощал. Он ведь пообещал ещё в своей «тронной речи», что уволит любого за одно только появление на работе с запахом алкоголя. Правда, Славкин тогда ещё в «Северном комсомоле» не работал и этого не слышал, но ведь знал о железной дисциплине в редакции. И всё-таки пил.

Холодов отвёл глаза от лучшего специалиста в области журналистских расследований, вновь посмотрел на заявление и быстро, одним росчерком шариковой ручки сделал его бывшим подчинённым. После этого взял в руки этот лист и вернул его Славкину.

Славкин мельком глянул на своё заявление, убедился, что оно подписано и навсегда покинул кабинет. Вот и хорошо, подумал Холодов, когда дверь за ним закрылась, теперь одно место в газете стало вакантным. И его займёт Витя Клепиков. Это будет очень даже равноценная замена.  

Свидание с баронессой

      Когда мы были молодые
                                                                       И чушь прекрасную несли,
                                                                       Фонтаны били голубые,
                                                                       И розы красные росли!

 Юнна Мориц

Виктор Клепиков в своей обычной манере влетел в кабинет Холодова, приземлился на стул прямо перед редакторским столом, положил на его поверхность левую руку и без всякого вступления выдал:

– Марк, есть тема! Сорокалетняя сотрудница архива узнала, что она баронесса. Баронесса фон Кетлер. Происходит от древнего вестфальского рода герцогов Курляндских. Один из ее предков был последним магистром Ливонского ордена.

Главный редактор посмотрел на щуплую фигуру своего сотрудника и подумал, что ему, пожалуй, очень подходит старинное словосочетание «добрый малый». Подходит по всем статьям и гораздо больше, чем обидное Клопиков. Он маленького роста, добряк необыкновенный и профессионал высшего класса. Иногда Холодову казалось, что похожий на мышку Витёк может проникнуть в любую дыру, всё, что надо, вынюхать и разузнать. Но, главное, пишет замечательно. Темы берёт из воздуха и превращает их в конфетки.

– И как же эта наследница Ливонского ордена попала в наш архив? – этим вопросом главред как бы давал понять журналисту, что ему нравится тема. – Материализовалась из древних архивных рукописей?

– Нет, Марк, ей отец перед смертью об этом рассказал, – Клепиков не был подхалимом, а потому не считал нужным поддерживать не слишком остроумную  шутку своего начальника. – Но она все проверила по архивным документам. Подняла в архиве ФСБ дело своего отца. И всё подтвердилось!  Она думала, что она – Котлярова, а оказалось – баронесса фон Кетлер. Анна Кетлер.

– Так это Аня Котлярова – баронесса? Вот это да! – Холодов вдруг впал в несвойственную ему задумчивость. – Витя, когда ты с ней встречаешься?

– Завтра в два, если ты одобришь тему.

– Я иду с тобой, – не выходя из состояния задумчивости, произнес Марк Викторович.

– Ты что – мне не доверяешь? – чуть не обиделся Клепиков.

– Да, доверяю, доверяю. Просто хочу с ней увидеться. Я не буду тебе мешать: интервьюируй её, сколько тебе будет угодно.

– Так ты с ней знаком? – догадался наконец журналист.

– Ещё бы!

…Прошло, наверное, лет двадцать с того дня, когда второкурсница исторического факультета Аня Котлярова появилась в университетском студенческом театре «Струна». Ее привела некогда обожаемая Марком Зина Коркина. Театральному старожилу Холодову понравились анины большие карие глаза, которые почему-то грустили, когда она улыбалась и смеялись, когда она горевала. Вскоре выяснилось, что Аня прекрасно поет, что очень обрадовало руководителя театра Владимира Буранова. Он сразу нашёл ей место в своём коллективе – Котлярова играла второстепенные роли, но во всех спектаклях обязательно пела.

Холодов к тому времени не без успеха сыграл роль Андреа Сарти в спектакле «Жизнь Галилея» по Брехту, и очень смешно у него получился Нос майора Ковалёва в «Невском проспекте» по петербургским повестям Гоголя. И постепенно Марк стал замечать, что он всё больше нравится неизбалованным мужским вниманием однокурсницам, а у младшекурсниц порой вызывает восторг и обожание. Ему стало казаться, что именно такие чувства он вызывает и у Ани. Но вся беда была в том, что сам Холодов еще недавно с восторгом и обожанием относился к подруге Ани Зине Коркиной. Любовь у них как-то не состоялась, а Марк очень быстро попал в цепкие лапки третьекурсницы филфака, секретаря факультетской комсомольской организации Лили Давыдовой. Они собирались пожениться, а разрывать своё сердце надвое Холодов позволить себе не мог.

Но с Аней они подружились. Правда, ненадолго. Марк окончил университет, женился и укатил в армию. А когда вернулся, узнал, что Аня вышла замуж за физика Олега Штанцева, с которым познакомилась и подружилась в «Струне». Холодов решил, что это разумно. Как в бильярде  – все шары разбежались по лункам. Он тогда еще не знал, насколько окажутся непрочными семейные союзы, образовавшиеся внутри студенческого театра. Разведутся все, кроме пары Зина Коркина и лучшего друга Холодова Сергея Тучина.  А сам Холодов разведётся с Лилей.

Все последующие за разводом годы он про Аню почти не вспоминал. Работа, политика, новые любовные интриги вертели им и его жизнью. От общих знакомых Марк Викторович узнал, что жизнь Штанцевых не сложилась. Олег пытался заняться бизнесом, но не преуспел, а потому запил. Развод был трудным, болезненным, сопровождаемый аниными обмороками, вызовами скорой помощи, длительной депрессией. А Олег так и вовсе умер через три года после развода. Алкоголь убил у него всё, что только можно было убить,  – печень, сердце, желудок, мозги.

И вот Холодов вновь вспомнил про Аню, теперь уже Анну Леонидовну, когда узнал от своего сотрудника и друга о том, что она, оказывается баронесса. Сам этот факт особых чувств не вызвал, он показался забавным и не более того. Но мозг пронзила простая мысль: они же теперь оба свободны!

Но тут же возникли сомнения: а чего сулит новая встреча? Уже давно нет милого юноши Марека Холодова и обаятельной девушки Ани Котляровой. Они стали другими, а значит те нити, что могли их связать тогда, в середине семидесятых, в нынешние девяностые могут уже просто не существовать.

Поэтому встретиться с Анной фон Кетлер Марк Викторович захотел не столько из чувства прежней привязанности, сколько из любопытства.

ххх

Сомнения отпали при первых же минутах, да что там говорить, первых же секундах встречи, когда Холодов и Клепиков вошли в небольшой кабинет с одним окном где-то вверху. Анна Леонидовна,  увидев рядом с малознакомым журналистом старого приятеля Марека Холодова, крепко обняла его и поцеловала в щёки и в лоб. Марк Викторович понял, что перед ним всё та же Анечка Котлярова. С теми же грустными глазами и весёлой улыбкой. И ему показалось, что он и сам-то ничуть за последние двадцать лет не изменился.

Впрочем, глаза, как показалось Холодову, стали у Ани ещё более грустными, а взгляд тяжеловатый. И это понятно: за последние годы она потеряла мужа и отца, живёт одна – единственный сын перебрался в Ригу к родственникам. Он также оценил и её крупное широкоскулое лицо, решив, что это, видимо, от древних германцев или викингов. В общем, вокруг его старой, но моложавой подруги сам по себе возник романтический ореол. О себе и своей родословной она рассказывала с большой охотой.

– Представляешь, Марк, – говорила она, обращаясь к другу юности, а не к журналисту, пришедшему её интервьюировать. – Я долго не могла понять: почему у меня фамилия Котлярова, а у папы – Кетлер? И как-то стеснялась спросить. Оказывается, когда меня регистрировали, сотрудница загса заявила, что советская девочка не может носить такую фамилию. Нет, ну не странно ли? Я Котлярова, а папа – Кетлер. Кстати, мама у меня вообще Забоева.

Холодов глазами показал на Клепикова с включенным диктофоном, давая понять, кому надо всё это рассказывать. Но сам слушал с не меньшим интересом, чем его сотрудник.

– Так кем был ваш отец, и как он оказался на Севере? – невозмутимо делал своё дело Витя.

– Да, представляешь, Марк… Ой, извините, представляете, полное имя моего отца Леопольд Густав фон Кетлер. И, между прочим, я вовсе не Анна Леонидовна, а Анна Леопольдовна, – новоявленная баронесса поняла намек своего друга, но всё-таки упорно смотрела на него, а не на Клепикова.

Затем она поведала захватывающую историю про своих предков. Один из них – Готхард Кетлер – был ландмейстером Тевтонского ордена в Ливонии и много воевал с Русским государством, принял подданство Речи Посполитой и стал герцогом Курляндии. Теперь это часть Латвии. Дед Ани Янис фон Кетлер был офицером латышской армии, после прихода в 1940 году советских войск подал в отставку, устроился грузчиком на продовольственном складе и пропал. Как выяснила Аня, кто-то донёс, что он жалеет о том, что Латвия стала советской и мечтает перебраться в Германию. Когда началась война, его, чтобы долго не возиться, расстреляли.

Бабушка Инга фон Кетлер устроилась работать кассиром в кинотеатре. Кроме Леопольда у нее было ещё трое детей, содержать их всех она не могла. Пришлось 12-летнего Лео пристроить в интернат. С приходом немцев его отправили в Германию, где мальчика приютила пара престарелых и бездетных аристократов.

Мальчику жизнь у приёмных родителей не понравилась. Весь жизненный строй большого старинного дома с прислугой был расписан по минутам. По звонку все собирались за столом, слуги приносили еду, к которой нельзя было сразу притрагиваться. Обитатели дома молча ждали старого барона, который не спеша спускался с верхнего этажа, чинно усаживался, затыкал за ворот салфетку, аккуратно брал вилку и приступал к первой закуске. После этого все остальные тоже пристраивали к груди салфетки, брали вилки и начинали трапезу.

Когда война закончилась, повзрослевший Леопольд покинул своих приёмных родителей и обратился в советское консульство с просьбой о возвращении на родину. Его просьбу удовлетворили, однако вволю подышать воздухом родной Латвии не дали. Поздней ночью он доехал до Риги, вошёл в зал ожидания и тут же нарвался на милицейский патруль. Шла проверка документов. Лео не говорил по-русски, а нагловатые милиционеры не знали ни латышского, ни немецкого. В итоге Лео оказался в участке, где начальство решило, что прибывший в Советскую Латвию барон не иначе, как агент западных спецслужб.

И потомку Курляндского герцога пришлось дышать лесным воздухом Севера.

Когда он отбыл семилетний срок и даже получил справку о реабилитации, возвращаться в Советскую Латвию ему уже не хотелось. В лагере он получил профессию мастера лесозаготовок и женился на местной кульпросветработнице.  Они поселись в городе, в котором открылся индустриальный институт, где преподавали блестящие специалисты – бывшие зэки. Отучившись в нём, вестфальский барон стал простым советским инженером. Своей дочери Анне он ничего не говорил о своём происхождении. В его подсознании крепко засело: в Советском Союзе нельзя быть потомственным дворянином.

И Аня выросла убежденной до фанатизма комсомолкой. Но почему-то её тянуло в прошлое. Она обожала старинную музыку, читала историческую литературу и после школы жизненная дорожка сама привела её на исторический факультет.

Только в середине девяностых, убедившись, что рухнувший советский строй больше не возобновится, Леопольд Густав фон Кетлер рассказал дочери, кто он есть на самом деле. Он сделал это вовремя. Через год советского барона не стало. А следом случился развод Ани с Олегом Штанцевым. Бывшая комсомолка решила по такому случаю вернуть утраченную фамилию. Но не прежнюю девичью Котлярова, а как полагается – Кетлер. Правильнее, конечно, было бы фон Кетлер, но дворянские приставки не только в советских, но и в новых российских паспортах указывать не принято...

ххх

Холодов давно заметил, что стоит хотя бы один раз встретиться с человеком, которого давно не видел, как за этим последует ещё одна встреча. Очередное свидание с Анной Кетлер у Марка Викторовича случилось в лесу.

Предпоследнее лето уходящего тысячелетия выдалось жарким и грозным. В июне в Москве случился природный ураган, сорвавший кресты с Новодевичьего монастыря, угробивший десяток и покалечивший сотни человек.  А в августе произошёл ураган экономический. Он пришёл с Юго-Восточной Азии, усилился падением цен на нефть и без труда повалил экономику России, ещё не окрепшую после тяжелейших реформ.

Нынешнее, последнее по счету, лето бурного XX века тоже не предвещало ничего хорошего. На Кавказе фактически началась вторая чеченская война. На этот раз ни коммунисты, ни демократы не выступили против, потому что развязали её чеченские командиры Басаев и Хаттаб.

Газета «Северный комсомол» медленно поправлялась после дефолта. Первые месяцы пришлось половину коллектива отправить в неоплачиваемый отпуск. Спустя месяц их сменила вторая половина. Только Холодов продолжал трудиться, два месяца не получая зарплаты. И про эти неполученные деньги, видимо, придётся забыть. Как забыть и про отпуск в конце уходящего века.

В этот неблагополучный год Марк Викторович на свою редакторскую зарплату сумел только наскрести на велосипед, а потому отдых на море или заграничное путешествие заменил поездками за город. Особенно ему полюбилось чудное местечко Зелёная гора, до которого он от своего дома добирался на двухколёсном транспортном средстве всего за пятнадцать минут.

Зелёная гора представляет из себя небольшое возвышение, с которого хорошо виден город с большими каменными домами и двухэтажными деревянными постройками, массивными зданиями в стиле сталинского ампира и воздушной телевышкой. На этом возвышении, ограниченном изгибом реки, разместился великолепный сосновый бор и целых три небольших озера. Одно из них имело песчаный берег, а потому привлекало любителей летнего купания. Второе казалось сказочным, потому что приютилось среди вековых сосен. Сюда хотелось поместить сестрицу Алёншку, дабы она могла в полной мере погоревать по братцу Иванушке, ставшем козлёночком. Третье озеро, самое большое, не сразу бросалось в глаза, потому что раскинулось на огромной поляне и заросло вокруг травой.

Вот между этими озерцами и повстречал Холодов баронессу фон Кетлер. Она тоже приехала на велосипеде, но занималась совсем не дворянским делом – собирала сосновые шишки для самовара. Оказывается, Аня очень любит пить чай из этой давно вышедшей из моды посудины и угощать им гостей, при этом электрические самовары она категорически не признавала.

Встреча с подругой юности сразу отвлекла Марка Викторовича от грустных размышлений, и, обрадованный, он принялся помогать ей собирать хвойные чешуйчатые побеги. Правда, часть собранного материала Аня забраковала – слишком сырые, растопить их будет нелегко. Но за помощь поблагодарила.

В город они возвращались вместе, почти непрерывно болтая и рискуя на некоторых участках дорог угодить под машины. Расставаясь, договорились встретиться у Ани и попить пропахший ароматом хвои чудесный чай из настоящего самовара.

Домой Холодов прибыл в прекрасном расположении духа. Без труда затащил велосипед на третий этаж, поставил его в коридоре и заглянул в мамину комнату. Лидия Ивановна дремала в кресле напротив телевизора, который работал вхолостую.

– Мама, ты не поверишь: я сегодня катался с самой настоящей баронессой, – похвастался сорокадвухлетний сынок.

– Надеюсь, вы катались на лошадях, – сыронизировала проснувшаяся Лидия Ивановна. – Дворянки предпочитают верховую езду.

– Нет, вообще-то, на велосипедах.

– Ну и как ты к ней обращался: ваше сиятельство, сеньора, мадам или миссис?

– Просто Аня, – несколько театрально вздохнул Холодов.

– Ну, так какая же она баронесса? Она «просто Аня».

Прощай безумный век!

Холодов не без труда открыл за позолоченные ручки двери пятизвёздного «Президент-отеля»  и первое, что увидел, это стоящих на вершине широкой лестницы прямо под российским двуглавым орлом выстроенных почти по линейке фотокорреспондентов и телевизионщиков с камерами. Стоило ему переступить порог, как вся эта братия защелками фотоаппаратами со вспышкой, заработали телекамеры, и у Марка Викторовича создалось ощущение, что по нему открыли огонь из автоматов и пулемётов. Ему захотелось залечь куда-нибудь за бруствер, хотя он прекрасно понимал, что это работают его коллеги. На какое-то мгновение он удивился оказанной ему чести, но вовремя сообразил, что он никому из московских журналистов не интересен, а значит «стреляют» не по нему. Холодов оглянулся и увидел, что в дверях показался Сергей Кириенко, и тут же посторонился, чтобы не мешать коллегам делать своё дело.

Тридцатипятилетнего очкарика с чуть наивной  улыбкой народ окрестил «киндер-сюрпризом». Полтора года назад мало кому известный финансист неожиданно взлетел на вершину власти и оказался рядом с Ельциным. Холодов в этот апрельский понедельник 1998 года был в Москве на семинаре, устроенном администрацией Президента для главных редакторов изданий демократической ориентации. Утром он прибыл на Старую площадь, зашёл в управление информации и обнаружил царящий среди чиновников переполох. И тогда он узнал, что два часа назад Ельцин отправил в отставку премьера Черномырдина, а на его место назначил некоего Сергея Кириенко.

В кабинете начальника управления скопилось уже около десятка таких, как Холодов, главредов, собравшихся со всех концов страны. Все пришли сюда, чтобы получить необходимую информацию о предстоящем семинаре, но более всего они жаждали узнать, что же произошло. Начальник появился около полудня и сообщил, что их всех сейчас увезут в один из подмосковных домов отдыха, в котором планируется проведение мероприятия. А вот что касается перемен в верхушке власти, то единственное, что он мог рассказать, так это свой разговор с водителем служебной машины. Утром он вызвал его, чтобы съездить в тот самый дом отдыха за документами, и шофер сказал, что по радио только что передали о смене премьер-министра. Правда, он не понял, речь идёт о российском премьере или какой-то другой страны. Высокопоставленный сотрудник президентской администрации успокоил водителя. Конечно, речь идёт о каком-то другом государстве. Разве у нас можно вот так ни с того ни с сего сменить главу правительства.

Пока комфортабельный автобус вёз главредов к месту семинара, пассажиры бурно обсуждали этот неожиданный поворот в политике Президента. Более всех говорил руководитель нижегородской газеты. Он заявил, что неплохо знает Кириенко как теперь уже бывшего председателя правления банка «Гарантия», где его называли ходячим компьютером. Этот финансист не только блестяще считает в уме, но ловко просчитывает любые комбинации и почти мгновенно находит наиболее оптимальный вариант. А еще он близко знаком с нынешним вице-премьером Борисом Немцовым, и, видимо, именно он предложил Ельцину кандидатуру Кириенко.

Однако компьютер в голове Кириенко что-то не учел, когда на страну из Азии надвигался финансовый кризис. Мировые цены на нефть летели вниз, необходимо было срочно девальвировать рубль, резко сократить государственные расходы. Все это компьютерный мозг молодого премьера просчитал, и с помощью Гайдара в кратчайшие сроки была подготовлена антикризисная программа. Но она не нравилась ни банкирам, опасавшимся падения рубля, ни коммунистам в Госдуме, не желавшим не идти ни на какие сокращения расходов.

И компьютер дал сбой.

Результат оказался плачевным. Рухнула финансовая пирамида государственных краткосрочных облигаций, по своим размерам несопоставимо большей пирамиде Хеопса в Гизе.

Финансовые пирамиды в обновлённой России росли с такой стремительностью, которой позавидовали бы древние египтяне и индейцы майя. Частные компании выпускали облигации под высокие проценты и проводили захватывающую дух рекламу. Главным героем рекламных мини-телесериалов стал Лёня Голубков в исполнении актёра Владимира Пермякова. Этот свой в доску парень вкладывал деньги в некое акционерное общество «МММ», через две недели получал в два раза больше, покупал жене сначала сапоги, затем шубу и строил планы на покупку дома и автомобиля. Телевизор стал для большинства россиян своего рода иконой, а потому они, веря ему, срочно скупали акции, тратя все деньги, отложенные на поездку в санаторий, лечение больных родителей, учёбу детей. Первым покупателям действительно удалось получить о неплохой доход. Оплата процентов шла за счёт всё новых и новых вкладчиков. Так образовывалась пирамида, но стоящая основанием не вниз, а вверх, отчего она неминуемо рушилась, когда число вкладчиков превышало критическую точку. Подавляющее большинство осталось ни с чем.

Но почти одновременно с создателем «МММ», талантливым математиком, шахматистом и картёжником Сергеем Мавроди, подобного рода бумаги под очень большие проценты начал выпускать Банк России. Финансисты таким образом хотели расплатиться с ранее созданными долгами, но в результате только наращивали их. Кроме того они надеялись с помощью краткосрочных облигаций поднять рухнувшую еще в годы перестройки экономику. Но и в этом они потерпели неудачу – деньги шли не в промышленность, а в карманы спекулянтов. Последнюю точку поставил финансовый кризис, усугубившийся падением цен на нефть. Сергею Кириенко ничего не оставалось другого, как объявить дефолт и подать в отставку.

И вот похожий на отличника-десятиклассника государственный деятель на какое-то время оказался рядом не с Ельциным, а с Холодовым, которого тут же оттеснили собраться по профессии. И Марку Викторовичу ничего не оставалось, как подняться по лестнице, с которой кубарем слетели за новой добычей его коллеги, и пройти в небольшой конференц-зал.

Здесь было не так шумно, как внизу, но Холодов почувствовал себя не совсем уютно. Из всех собравшихся и собирающихся распределиться за большим круглым столом, он был самым безвестным человеком. Всех остальных огромная страна видела многократно на телеэкранах или на сценах концертных залов. Тут были не только звезды политики, хорошо знакомые Холодову по мероприятиям «Демократического выбора России», но любимые с юных лет писатели. Автор весёлых и трагических рассказов про своего дядюшку из абхазского села Чегем Фазиль Искандер смотрел немного искоса, цепляя своим взглядом всех собравшихся. Михаил Жванецкий, умеющий развеселить всю страну, выглядел очень серьёзным. А вот Владимир Войнович улыбался, как бы говоря, что он здесь не сам по себе, а по поручению созданного им самим солдата Ивана Чонкина. Тот прибыть сюда не смог, поскольку автор не успел об этом написать в третьей части его похождений.

Все они собрались здесь для того, чтобы учредить избирательный блок «Союз правых сил».  И потихоньку рассаживались в соответствии расставленными на столе листками бумаги с их собственными именами, отчествами и фамилиями, болтая между собой о том и о сём, посмеиваясь над чем-то. Холодов быстро осмотрел стол и между знаменитым сельским журналистом Юрием Дмитриевичем Черниченко и экономистом Константином Натановичем Боровым нашел листок, на котором значились и его ФИО, но садиться не спешил. Чтобы почувствовать себя в своей тарелке, он вытащил из висящей на плече чёрной сумки небольшой фотоаппарат, прозванный в народе «мыльницей», и принялся снимать находящихся рядом знаменитостей. Тем самым он дал понять самому себе, что он как бы из той братии, что осталась в коридоре.

Марк Викторович оказался в столь представительной компании лишь благодаря Гайдару, который не забыл о том, как Холодов на партийном съезде призвал начинать объединение демократических сил с регионов, а завершить в Москве. И даже показал пример, создав «Преображение Севера». В свою очередь Холодов немного пожалел, что его примеру никто не последовал, а потому объединение началось всё же со столицы России. Кто знает, насколько прочным окажется такой союз.

Отсмеявшись и отболтавшись, видные демократы и поддерживавшие их деятели культуры, быстро утихли и перешли к существу дела. Шестидесятипятилетний Евгений Ясин, еще несколько лет назад занимавший пост федерального министра экономики, взял из папки лист бумаги и зачитал «Правый манифест». Этот текст лежал перед всеми собравшимися, но все собравшиеся предпочли слушать солидного с острым, как у сокола, носом и таким же острым умом профессора. А говорил он негромко, но внятно, как на лекции.

Холодов слушал не без удовольствия – ему нравилось всё, что там было написано. А там были о горькие слова о том, что широкое демократическое движение, которое смело коммунистический режим, слишком быстро раскололось после начала либеральных экономических реформ в 1992 году. Тяготы реформ понизили популярность либеральных и демократических идей. Реформаторов стали упрекать в том, что они не способны предложить идеалы, которые могли бы увлечь людей. 

Евгений Григорьевич говорил спокойно, как бы даже отстраненно от текста, но после каждой фразы какое-то волнение проходило по всему окружию стола. Больше всех волновался Холодов. Он готов был готов повторять слова «Правого манифеста», как клятву Мальчиша-Кибальчиша, созданного фантазией Аркадия Гайдара – деда его партийного лидера: «…свобода и ответственность личности в рамках демократической законности – самый сильный стимул творчества и прогресса, основа общественного богатства. Чем полнее свобода и ответственность, тем больше объем создаваемых людьми благ, тем больше возможностей для защиты слабых, для развития науки, культуры, широкой гаммы социальных услуг».

Завершался «Правый манифест» совсем не на оптимистической ноте: «…существует серьезная угроза того, что свободы и права человека, нормы демократии снова превратятся в формальность, с которой на деле власть имущие могут не считаться. К этому ведут дело могущественные силы, стремящиеся возродить и использовать в своих интересах привычки к угнетению и рабству, недостаток у многих из нас укоренившегося ощущения ценности свободы, своих прав и достоинства. Поэтому за либеральные и демократические ценности, за утверждение свободы и прав человека предстоит длительная и тяжелая борьба».

Но этот неоптимизм ­ – пессимизмом его назвать глупо – Холодова порадовал. Значит, федеральная демократическая элита не пребывает в иллюзиях, а понимает, что в стране всё идёт не так, как им и демократам в регионах хотелось бы. На душе стало спокойно, и Холодов уже не жалел, что вопреки его планам демократы начали объединяться в Москве, а не на просторах огромной страны.

ххх

Новый год с непривычной двухтысячной нумерацией Марк Холодов, Лидия Ивановна и Аня Кетлер отмечали вместе в гостиной двухкомнатной холодовской квартиры. Они свободно могли бы разместиться и на просторной «сталинской» кухне, где мать и сын в последнее время пили шампанское по случаю каждого наступающего Нового года, но Лидия Ивановна строго заметила, что принимать баронессу на кухне не солидно. Доводы, что сама баронесса не раз поила Марка Викторовича чаем именно на кухне, на строгую учительницу не подействовали.

Вся троица расселась за старый раздвижной полированный накрытый белой скатертью стол в десять вечера. В центре возвышалась горкой король новогодних праздников салат «Оливье», сотворенный Холодовым по собственному рецепту с добавлением яблок и консервированной кукурузы. Края заполнила выпечка, принесенная Анной Кетлер, а на кухне томились в газовой духовке кусочки трески, испечённые Лидией Ивановной по местной традиции на молоке и яйцах.

Марк Викторович всё ещё витал в облаках, на которые поднялся, занимаясь такими прозаическими вещами, как чистка вареного картофеля от кожуры и нарезание маринованных огурцов. И оглядывая с высоты птичьего полёта мир, он размышлял о том, что безумный XX век, катясь к финалу, неожиданно пришёл в себя и сделал так, чтобы новое столетие продолжило всё то лучшее, что началось в самом конце существования его предшественника.

В России дефолт обернулся экономическим подъёмом. Упавший рубль сделал более дешёвыми, а потом вполне конкурентоспособными отечественные товары. В его родном регионе готовые к банкротству лесные предприятия ожили, а поднявшаяся цена на нефть вдохнула жизнь в затухающие северные города.

«Союз правых сил» добился пусть скромных, но серьёзных успехов – 8,5 процентов на выборах в Госдуму. А родном регионе и того больше – почти десять процентов. Для этого Холодов, Зоя Леонова и философ Мефодий Алексеев, не жалея сил и свободного времени, выступали по радио и телевидении, встречались с избирателями, доказывая, что благодаря либеральным реформам экономика России уже растёт и жизнь, пусть медленно, но улучшается. Энергичные активисты из «России молодой» обклеили листовками чуть ли не каждый забор, коих было немало, поскольку в некоторых городах, особенно в столице региона, было полно новостроек. Сам Холодов числился вторым в северо-западном партийном списке, но на победу не надеялся, а рассчитывал за счёт популярности его газеты поднять рейтинг демократического правого блока.

А в полдень последний в своей жизни сюрприз преподнёс Ельцин. Он объявил о своей добровольной отставке. И не по состоянию здоровья, а по совокупности накопленных проблем. На его место – пока временно – заступил молодой и энергичный ученик Собчака, приятель Кириенко и Немцова Владимир Путин. Никто не сомневался, что на ближайших выборах его изберут президентом огромной страны. Ельцин в революционном угаре наломал немало дров, теперь его преемнику предстоит всё это исправить и уверенно повести страну к свободе и процветанию.

И в личной жизни Холодова всё шло как нельзя лучше. Роман с Анной Кетлер развивался неспешно, как в классических произведениях XIX века, постепенно приближаясь к женитьбе. Он уже шутил, что скоро станет бароном. О том, чтобы пригласить баронессу на празднование Нового года, настояла Лидия Ивановна. Она понимала, что и её жизнь идёт к финалу, и ей очень хотелось оставить своего сына счастливым семьянином, а может и успеть подержать на руках ещё одного внука или внучку.

Правда, иногда у Холодова щемило сердце при воспоминаниях о Лиде, при мыслях, что где-то в этом городе живёт его ребёнок. При этом Холодов не хотел видеть ни Лиду, ни их совместное дитя и не хотел знать, как они живут, чтобы – раз уж не удаётся вырвать из сердца, – то хотя бы стереть по возможности память о них. У него ещё будет счастливая семья и другие дети.

Возникали сомнения и по поводу Путина. Всё-таки когда-то он работал в КГБ – организации, травившей таких прекрасных людей, как Марат Георгиевич Акимов. Но эти сомнения Холодов отбрасывал с лёгкостью. Юный Путин под влиянием «Мертвого сезона» и «Семнадцати мгновений весны» решил стать разведчиком. Вполне благородное желание, сам Холодов этим переболел. И Путин в его сознании тут же представлялся резидентом Ладейниковым в исполнении Донатаса Баниониса.

В общем, когда кремлёвские куранты по телевизору пробили полночь, салат «Оливье» был наполовину съеден, запеченная треска почти вся ушла в желудки, а анина выпечка дожидалась своего часа, все трое «скрестили» бокалы с шампанским и стали сыпать тостами.

– За новое столетие и тысячелетие! – безыскусно начал Холодов.

– Пусть Господь хранит ваш дом, Лидии Ивановне даст крепкое здоровье и долгую жизнь, а Марку подарит удачу! – продолжила Кетлер, заставив Холодова слегка внутри себя поморщиться – ему, как убеждённому агностику, не нравилась, что дочь барона-лютеранина, из фанатичной комсомолки превратилась в фанатку православия.

– Будьте счастливы дети мои! – с надеждой завершила Лидия Ивановна.

Вообще-то, до нового тысячелетия оставался ещё год. Но Холодов был уже уверен, что всё худшее у него и у страны – войны, революции, голодные годы – осталось позади. Наступающий век будет самым счастливым.

Окончание следует