EN
Старый сайт
Осень в том году началась неожиданно, сразу в один день закончив лето. Весь август над нашими глухими лесами громыхали короткие грозы, оставляя на небе трехъярусные радуги. Вода в реках заметно прибавлялась, а листва совсем не думала желтеть.
Но однажды вечером загорелся север неба зеленым огнем, ветер стих, а на утро густой иней хрустальной крошкой рассыпался по крышам, огородам, дорогам и скошенным лугам. Так началась осень.
Дни стояли тихие, солнечно-прозрачные, а к утру морозец серебрил округу. Березы стремительно желтели, роняя янтарь листвы. Опушки хвойных лесов загорались осиновым пожаром, и над всем этим пролетела паутина-"пряжа Богородицы", как ее у нас называли. Началось "Бабье лето"...
И в это самое время меня телеграммой вызвали в Москву. В поезде я грустно думал, что еще одна осень для меня потеряна. Книжная графика - это "мой хлеб", но губить на работу в городе самые лучшие дни в году я считал преступлением. Одно лишь утешало - буду спать по ночам спокойно. Причиной моих беспокойных ночей в деревне были мыши. Каждую осень, как только заканчивалось "бабье лето", и начинались нескончаемые обложные дожди, мыши оккупировали мой дом. От них не было никакого спасения. Ни мышеловки, ни коты, которых я брал у соседей "напрокат" на неделю за четвертинку, не могли справиться с серыми воришками. Мыши быстро осваивались в доме. Сначала они всю ночь грызли где-нибудь в углу трухлявое бревно и потом очень вежливо шуршали, обследуя единственную в моем домике комнату. Но уже следующая ночь превращалась в кошмар...Мыши носились по всему дому наперегонки, скакали по нехитрой деревенской мебели, гремели посудой, сбрасывали папиросы и пачки чая, прогрызали заднюю стенку шкафа, где хранились крупа и сахар. Мало того, они прыгали на меня с полки, что, наглухо прибитая к стене, висела над диваном, бегали по мне, пищали и дрались...Одним словом, устраивали такой шабаш, что о спокойном сне и думать было нечего. И так изо дня в день, из ночи в ночь - всю зиму...
С невеселыми мыслями об ожидаущем меня мышином погроме, о черных крупинках помета, густо рассыпанных по всему дому, я возвращался в деревню уже по первому ноябрьскому снегу. Закончив работу в издательстве, ехал в надежде провести начало зимы на природе, заготовить дрова, по первопутку привезти бревна на новые столбы, но, главное, просто побродить по лесу вдоль схваченной у берега тонким льдом тихой речки, полакомиться подмороженной калиной и насладиться тишиной, чистым снегом, свежестью воздуха - всем тем, что невозможно в шуме и грязной слякоти большого города.
Уже в сумерках, с тяжелым сердцем открыв замок, я сразу понял, что в доме "что-то не так". Не было привычного мышиного запаха, да и помета оказалось совсем мало. Я лег спать весьма озадаченный, долго вслушиваясь в странную, непривычную тишину.
Проснувшись, я первым делом посмотрел на оставленный на столе хлеб, буханка оказалась слегка надгрызанной. Значит мыши были, но какие-то они стали тихие и осторожные. В чем же дело? Всё утро, занимаясь в доме обычными для деревни делами, я ломал голову над загадочным поведением мышей. Было совершенно очевидно, что чего-то или кого-то они боялись, но кого? Вопрос разрешился, как только я вышел на крыльцо. Утро выдалось солнечное и отчетливо было видно, как по свежему ночному снегу от дома к сараю тянулись мелкие ровные цепочки следов. «Горностай!» - сразу догадался я по характеру следа. Маленький лесной хищник, обнаружив пустующий дом и непрошенных постояльцев, облюбовал его под свои охотничьи угодья. «Как бы только не спугнуть его» - думал я, уходя на целый день в лес. Любопытство меня одолевало, и к вечеру у меня созрел план. Я специально оставил на столе кусочки обгрызанного мышами хлеба и, вооружившись мощным фонарем, решил караулить всю ночь.
Часа два было тихо, но лишь только лунный свет скрылся из проема окна, послышался осторожно-тихий хорошо знакомый шорох - мышь
кралась по лавке к хлебу на столе. Затаив дыхание и весь превратившись в слух, я держал фонарь наготове, направив его в сторону стола. И тут раздался короткий, но такой жуткий, полный трагической безисходности писк, что моя рука невольно вздрогнула, нажав кнопку фонаря. В яркой вспышке света я успел заметить что-то белое, стремительной молнией мелькнувшее со скамейки в угол. Под скамейкой я обнаружил несчастную мышку с прокушенным горлом. Теперь мне стало совершенно ясно: горностай, заранее пробравшись в дом через щель в полу, устраивал засаду и мое появление в доме, видимо, его не очень-то беспокоило... Охотник не чувствовал в моем присутствии для себя никакой опасности. Утром я пошел в сарай - следы горностая исчезали под его дверью. Долго и внимательно осматривал я поленницу, полки с инструментом и прочий нехитрый хозяйственный скарб, старясь, однако, не очень шуметь, но следов пребывания лесного охотника не смог обнаружить. Устав, я сел на чурбан, закурил, и взгляд мой упал на порог открытой двери. Маленький белый столбик, едва различимый на белом фоне, стоял в дверном проеме... Лишь черные бусинки глаз и черный кончик хвоста выдавали зверька среди первозданной белизны снега. Несколько секунд мы, замерев, смотрели друг на друга, и снова белой молнией зверек исчез в небрежно сложенной поленнице. Больше я его не тревожил...
А через несколько дней, после снегопада, знакомые следы у дома пропали и мыши тоже. Закончив охоту в моих "угодьях", - истребив всех мышей, горностай покинул дом. Он ушел на поиски новых охотничьих участков, оставив за поленницей бренные останки своих трофеев мне на память...
После этих событий, гуляя по лесу, я стал внимательно приглядываться к встречающимся следам горностая. Однажды, на берегу нашей маленькой речки, в месте, где в нее впадает ручей, редко замерзающий, особенно в теплые зимы, я обнаружил целые тропинки оставленные этим зверьком. Разобравшись в сплетениях многочисленных следов, я узнал, что лесной охотник к тому же отменный рыболов. Оказалось, что к незамерзающей прибрежной промоине на мелководье собираются стайки небольших рыбешек. Горностай, подкараулив приплывшую стайку, метким броском вылавливал рыбешку и уносил под ближайшие коряги, закапывал добычу в снег. Вскоре мне повезло - под снежным навесом вывороченного пня я снова встретил острый взгляд черных бусинок-глаз маленького охотника...
2001
МИМОЛЁТНОЕ
Ты ушла…
…Ты ушла. Ты думаешь, что тебя нет со мною? Каждое утро, твоё имя, как первые лучи восходящего солнца…
Свет звёзд
…Чёрное осеннее небо осыпало свет звёзд. Он как будто лёгкими уколами трогал моё лицо и руки. Так закончилась осень…
Бабье лето
...В зеленых косах берез первые золотые пряди, а сыроежки набросили желтые, с резным краем, платочки первых опавших листьев...
В бесконечность
...Тонкие нити Ариадны летят меж качающихся золотых ладей-листьев в бесконечность круговорота жизни...
Так недавно, и так давно…
Утро выдалось пасмурное и белое. Первый снег закрыл всё: голые деревья, опавшие листья…Он был первозданным и чистым. Он был белым листом, на котором я могу написать новые чувства…И забыть то, что было недавно, и так давно…
Первое дыхание
Потемневший след лыжни уводил меня в поле. Там царствовал ветер, тёплый и влажный, зовущий запахами пробуждения…Ветер перелома. Это было первое дыхание прилетевшей весны…
ГРОМКАЯ ТИШИНА
Едва я ступил на тропку, проложенную неутомимыми детскими ногами через поле от школы до деревни, всё вокруг резко изменилось. Рокот и грохот цивилизации остались где-то позади. Снег лежал в первозданной нетронутой белизне, а впереди, высоко над сиреневой полоской далёкого леса, перед которым в лёгкой дымке угадывались крыши деревни, разливая на полнеба белесовато-желтый свет, ослепительно сияло солнце.
Я дошёл до середины поля, остановился и осмотрелся. Вокруг меня на многие километры расстилалась бело-голубая равнина, кое-где прорезаемая порослью березняка с двумя-тремя кривыми хилыми сосенками, а по краям равнины угадывался огромный дремучий лес.
Я стоял и слушал. Ни один звук не нарушал спокойной тишины природы. Но вот мне показалось, что откуда-то, вроде бы со всех сторон, катится, растёт неясный гул, наполняя и эти заснеженные просторы, и леса вдали, и небо, и само солнце, недвижно разливающееся передо мной. Он захватывает и меня, и я чувствую его волну, захлестнувшую и поднимающую меня всё выше и выше. Я чувствую, что стал легче, что всё меньше сила притяжения, и вот я уже не стою на заснеженной тропе, а парю вместе с солнечным светом над этими застывшими далями…
И тут я понял, что услышал голос собственной души, вырвавшейся, наконец, из страшного заточения железобетонных рамок, правил и порядков цивильного города.
Её голос был подобен могучей протяжной русской песне, он, собственно, и был песней – песней без слов, но какие слова нужны русскому человеку, когда одна мелодия говорит ему больше многих томов?
Как же могут уважаемые учёные утверждать, что нет души?
Разве это не голос Родины, звучащий в твоем сердце?
Разве это не зов Природы, когда чувствуешь, что у тебя растут крылья?
Нет, всё дело в нас самих, ведь когда-то мы сами вышли из глубин этих просторов, из этой громкой тишины. Вышли и тяжёлым молохом прогресса с лязгом и скрежетом разбили собственную душу. Народную песню заменили электрокакафонией, запахи трав и цветов – духами, а сами эти просторы стали слишком часто измерять на гектары и центнеры.
«В чьем сердце нет весны, тому весны не знать, тому, кто сам молчит, тому и эхо не ответит…».* И как ни грустны и ни печальны мои мысли, мне легко и радостно. Сколько силы и красоты, сколько бодрости в этом простом пейзаже. Как легко мне теперь идти в деревню. Душа моя полна через край, и руки сами тянутся к делу. Спасибо тебе, наша громкая тишина!
* - Иван Тхоржевский ( поэт, переводчик)
2001
