ДИССИДЕНТ МИЛЛЕР И НОРМАННЫ

Юбилей - 25-летие Петербургской академии наук - назначен был празднованием на 6 сентября 1749 года. Ученые речи на торжественном собрании готовились произнести два академика - профессор истории Герхард Фридрих Мюллер (на русской службе ставший Федором Ивановичем, да почему-то еще и Миллером) и профессор химии Михайло Васильевич Ломоносов.
                                          
                                                     Фридрих Мюллер

Миллер, год назад принятый в русское подданство и назначенный на весьма почетную должность историографа, задумал прочитать свою диссертацию "О происхождении народа и имени руссов",- но по столице вдруг пополз слух, что про русских в ней много оскорбительного. Сплетню распустил 65-летний новгородский дворянин Петр Крекшин, горячий патриот, неутомимый и дельный разыскатель древних рукописей, но, к сожалению, ябедник. В том, что он ябедник, новости ни для кого не было. Новостью был предмет - историческое сочинение академика, так что пропустить сплетню мимо ушей академическая Канцелярия никак не могла. Ибо не прост был Крекшин: из-под его пера вышедшую "Историю России и славных дел императора Петра Великого от рождения его по день погребения, с приложением родословия великих князей и царей московских" милостиво принять соизволила сама императрица Елизавета Петровна!

Шестерым академикам, в том числе Тредиаковскому и Ломоносову, предписала Канцелярия изучить диссертацию с пристрастием,- "не сыщется ли в ней что-нибудь предосудительное для России?"

Тредиаковский выразился спокойно: "Не вижу, чтоб во всем авторовом доказательстве было какое предосуждение России". Ломоносов же, который историографические претензии другого немца, Шлецера, оценил фразой: "Из сего заключить можно, каких<только> гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина", - так вот, Ломоносов камня на камне не оставил от Миллеровой диссертации: она-де "поставлена на зыблющихся основаниях", рассуждения "никакой силы не имеют и темной ночи подобны", про Нестора-летописца "дозволил себе отозваться весьма продерзостно и хулительно так: Ошибся Нестор", миллеровы слова о победах скандинавов над россиянами "досадительны", а главное - историограф упустил "лучший случай к похвале славянского народа и не сделал скифов славянами".
                      
                                 Академик  Ф.И.Миллер.

Результат воспоследовал: Миллера из академиков перевели в адъюнкты, целый год "ставили вопросы", ощутимо урезали жалованье. Однако историографа такого калибра, такой работоспособности и обширности знаний терять Канцелярия не хотела: быстро простила, звание и жалованье вернула. Правда, под условием унизительным: пусть письменно просит прощения. Попросил. Рад был, что отделался.

А унтер-библиотекарю Тауберту пришло 25 января 1751 года предписание: "Поскольку сочиненная профессором Миллером диссертация о начале Русского народа <...> для России предосудительна, <...> письменных и печатных 975 экземпляров хранить в секретной каморе". То есть в спецхране, уже добрых два десятка лет существовавшем... Тауберт всю кучу спрятал в особый сундук, запер на замок. Потом все исчезло бесследно. То ли сожгли, то ли назад перемололи в бумагу,- сегодня никто утвердительно не скажет...

И стало тихо. И велели Миллеру не умничать, а заняться "Сибирской Историей". Чтобы вышло "достоверное описание положения всей Сибири географического, веры, языков всех тамошних народов и древностей сибирских". Наивный, хоть и в летах уже, немец понял слово "достоверное" буквально. И про Ермака Тимофеевича написал, что знаменитый атаман был в некотором роде разбойник. Тут же получил от Ломоносова нагоняй: "о сем деле должно писать осторожнее и помянутому Ермаку в рассуждении завоевания Сибири разбойничества не приписывать". Миллер в дискуссию влезать не стал, лично у него сомнений не было, - просто выкинул неосторожное из печатного текста. Но в рукописи да в документах правда осталась.
      

Он вообще был правдолюбец, этот Миллер, настоящий диссидент. Для таких спасение - выдержка, анонимность и маскировка. Он ждал 18 лет. И переправил тайно в геттингенский ученый сборник статью под удивительным заголовком, который любую полицейскую ищейку вконец бы запутал: "Отрывок из одного письма из Санкт-Петербурга". Мол, некий анонимный обитатель северной столицы извещает своего анонимного же немецкого приятеля, что сыскал неопубликованную Миллерову диссертацию, которую надобно опубликовать. Для чего? А для того, чтобы "убедить мир, что во времена Екатерины II в Петербурге, так же как в Берлине, Геттингене и Лондоне, господствует свобода думать и писать", - так безукоризненно прикрыл письмо маскхалат...

Пробный шар показал надежность метода. Миллер выждал еще шесть лет, и санкт-петербургская Академическая типография напечатала переведенную с немецкого книжку "О народах, издревле в России обитавших". Анонимную, как легко догадаться. Переводчик же, некто Иван Долинский, в специальном предисловии настойчиво подчеркивал, что имени автора не знает и даже никаких догадок не делает (появилось имя автора только на втором издании - после смерти Миллера).

Потому что в главе "Варяги", завершавшую книгу, была изложена его "норманнская теория".

Спор на два с половиной века

"Повесть временных лет" киевского монаха Нестора (хотя его это перо или нет,- спорят) называют самой древней российской летописью. Однако впечатлениям автора-очевидца в "Повести" сопутствуют своды - пересказы написанного другими авторами. Перечней использованной литературы тогда не делали, и о делах двухсотлетней давности - года от сотворения мира 6370-го, то есть от Рождества Христова 862-го, - пишет Нестор так, будто в них участвовал: "Изъгнаша Варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста родъ на родъ, и почаша воевати сами на ся. И реша сами в собе: поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву. И идоша за морк к варягам, к Руси; сице бо тии звахуся Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свие, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си. Реша Руси Чудь, и Словени, и Кривичи вси: земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидите княжить и володети нами. И изъбрашася 3 братья со роды своими, и пояша по собе всю Русь, и приидоша к Словеном первое, и срубиша городъ Ладогу, и седе в Ладозе старей Рюрик, а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Избрьсте, Труворъ. И от техъ варягъ прозвася Руская земля..." (орфография летописи.- В.Д.)

То есть: "Прогнали Варягов за море, и перестали платить им дань, стали сами собой управлять, но закона больше не было, и пошел род на род, и начали воевать друг с другом. И порешили между собой: "Поищем себе князя, чтобы управлял нами и судил по закону". И пошли за море к варягам, к Руси, ибо Русь назывались эти Варяги, - как другие зовутся Шведы, другие же Урмане, Англяне, другие Готы, - так и эти. Сказали Руси все - Чудь, и Словени, и Кривичи: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, - так придите княжить и управлять нами". И выбрали трех братьев с их родами, и взяли те с собой всю Русь, и пришли к Словенам, и поставили город Ладогу, и сел в Ладоге старший, Рюрик, а другой, Синеус, на Белоозере, а третий, Трувор, в Изборске. И от тех варягов названа Руская земля..."

Да, именно руская, с одним "с", потому что второе появилось много-много позже. Подтверждение слов Нестора находят "в свидетельствах греческих, арабских, скандинавских и западно-европейских и в фактах лингвистических", - сообщает Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Очень важно, что приглашенным варягам-норманнам, то есть, по-видимому, воинам-дружинникам, ни финны - "чудь белоглазая", ни славяне, ни кривичи не отдавались ни в какую собственность, ни в какое владение (как порой понимают "володеть"), а только в управление, ибо "волостью" в древности называлась правительственная власть.

Бесхитростные слова Нестора-летописца, приведенные Миллером в своей диссертации, оказались подобны землетрясению: мир русских историков, а за ними и многих прочих, раскололся на норманнистов и антинорманнистов. Ибо - кто же они такие, варяги-русь?

Норманнисты считали, что приглашенные братья были из германского племени. То есть русское государство основано германцами, подчинившими себе славян. В подтверждение этого цитировали Лиутпранда, епископа города Кремона: он, сообщая о случившемся в 865 году походе на Константинополь разбойничей шайки Аскольда и Дира, осевших в Киеве дружинников Рюрика, назвал их руссами, "которых мы другим именем называем норманнами", а в другом месте написал о народе, "которого греки по наружности его называют Русью (Rusii, русыми), а мы, по положению его родины - норманнами... Царем этого народа был Ингер", - то есть Игорь. Приводили и другие в свою пользу доказательства, в основном лингвистического свойства.

Антинорманнисты, начиная с Ломоносова, считали крайне обидной мысль, будто основателями славянской и, следовательно, российской государственности могли быть германцы. В "Древней российской истории", изданной через несколько лет после ссоры с Миллером, Ломоносов утверждал, что русь - это старшие родственники прибалтийского племени пруссов, оба племени суть славяне, а "...язык их славенский же". Потому что, "когда Рурик с братьями, со всем родом и с варягами-россами преселился к славянам новогородским, тогда оставшиеся жители после них на прежних своих местах поруссами, или оставшимися по руссах, проименованы". Антинорманнизм в русской историографии с огромной силой поднялся в 1859 году, в преддверии празднования тысячелетия России. А в советское время не было таких ругательных слов, которыми не награждались бы "лживая тенденциозная квази-научная норманская теория" и "неонорманистские измышления буржуазных историков". (Впрочем, даже в 1990 году писалось в газете "За Россию": "...армия России, переодеваемая в американо-гитлеровскую форму; чиновники из МВД, установившие вопреки Конституции государственный номер на русских автомобилях с презрительной кличкой "RUS"; журналисты, вещающие на англо-уголовном наречии; дети, мечтающие о сказочной жизни в Америке... Что это? Откуда такая нелюбовь к родной стране? Ответ прост. Это - очередной виток реализации норманнской теории...")

Всегда, конечно, от антинорманнистов доставалось Миллеру - недоучившемуся студенту, как его любили обозвать противники.

258 портфелей

Действительно, 20-летний Миллер поехал в Россию прямо со студенческой скамьи Лейпцигского университета, диссертацию защитить не успев. Время торопило: год 1725-й. В конце его намечалось открытие Санкт-Петербургской "Академии наук и курьезных художеств" - "Де сьянс Академии", как она еще называлась, и со всей Европы приглашались известные ученые. Миллер, конечно, на этом фоне не блистал, но профессор Мельке, рекомендовавший своего талантливого студента российскому посланнику, не считал отсутствие диссертации большим недостатком. Ведь при Академии задуман был "университет" - гимназия, чтобы каждый петербургский академик-профессор готовил в ней себе одного или двух себе преемников. Миллера и взяли в эту гимназию на должность адъюнкта - помощника профессора "исторического и географического класса".

Новоназначенный адъюнкт не посрамил своего лейпцигского учителя. Брался за любую работу и выполнял ее отменно. Первые два года преподавал латинский язык, историю и географию. Потом был повышен в звании: стал вице-секретарем Академии, вел протоколы заседаний. Издавал "Академические комментарии" и "Краткое описание комментариев", "Санкт-Петербургские ведомости" и "Примечания" к ним. Выпустил русско-латинский словарь - перевод немецко-латинского, а к нему написал "Начальные правила русского языка". Шесть лет промелькнули, как один день, и Миллер стал профессором истории. Но... поссорился с личностью весьма злопамятной и деспотичной - Иоанном-Даниилом Шумахером, который был не только "непременным секретарем" Академии, но и ее библиотекарем, директором Кунсткамеры и всесильным начальником академической Канцелярии.

Столкнувшись с Шумахером, другие академики предпочитали ехать восвояси, на запад. Миллер двинулся в противоположную сторону - на восток. В том направлении зимою 1733 года шла Вторая Камчатская экспедиция знаменитого Витуса (Ивана Ивановича) Беринга, которого девять лет назад Петр Великий отправил в первую экспедицию, собственноручно написав программу: узнать, есть ли пролив между Америкой и Азией. Проливом Беринг прошел, теперь хотел доплыть до Америки.

      Сибирский ямщик  1726 г.

Морские дела были в заведывании Адмиралтейц-коллегии, сухопутные подлежали Правительствующему Сенату, который предписал экспедиции попутно заняться Сибирью. Разыскание исторических и географических сведений поручил Миллеру, описание тамошних растений - Иоганну-Георгу Гмелину (этот 24-летний академик, судя по всему, тоже бежал от Шумахера: через десять лет, едва возвратившись в Петербург, сразу уехал на родину, в Тюбинген, где стал профессором ботаники и издал в восьми томах дневники путешествия и описание сибирской флоры). Путь обоих ученых пролег через Ярославль, Казань, Тобольск, Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Томск, Енисейск, Иркутск, Якутск, Верхотурье, Великий Устюг, Вологду - прошли за десять лет почти 34.000 километров. Миллер в каждом городе приводил в порядок архивы, в Тобольске обнаружил составленную боярским сыном Семеном Ремезовым первую сибирскую летопись. Повсюду с самых интересных документов снимал копии - их набралось 50 томов, мимо этой коллекции по сию пору не пройдет ни один серьезный исследователь Сибири.
    
          Тунгусы на Ангаре.

После ссоры с Ломоносовым Миллер долго осторожничал, пока не стал в 1755 году редактировать журнал "Ежемесячные Сочинения, к пользе и увеселению служащие" - первый в России научно-популярный и литературный журнал на русском языке. В нем, как пишет словарь Брокгауза и Ефрона, "участвовали все современные писатели, пользовавшиеся известностью". Миллер опубликовал там статью "О летописце Несторе" и много своих работ о Сибири, а также исследования о запорожских казаках и прошлом Новгорода. Но начатый было печататься "Опыт новой истории о России" сразу вызвал критику Михаила Васильевича: ему не понравилось, что речь непременно пойдет "о смутных временах Годунова и Расстриги - самой мрачной части российской истории", - и Миллер почел за лучшее прекратить работу.

Тем не менее, авторитет его был непоколебим. Когда Вольтер пожелал составить для Екатерины II "Историю Петра Великого", именно Миллеру поручила она подбор материалов для отправки за границу и критический просмотр полученной рукописи. А девять томов "Материалов по русской истории", изданные Миллером в 1732-65 годах на немецком языке, открыли перед европейцами неведомые им документы о прошлом Русского государства.

Получив должность начальника московского архива иностранной коллегии (звание академического историографа Екатерина Великая оставила тоже за ним), Миллер переехал в старую столицу. Здесь он, наконец, смог заниматься делом, в котором ему не было равных. Одна за другой выходят публикации, каждая из которых сделала бы громкое имя любому исследователю: "История Российская с самых древнейших времен неусыпными трудами через 30 лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором В. Н. Татищевым"; авторства Ивана Грозного"Судебник", имеющий в подлиннике название весьма витиеватое: "Лета 7006 месяца септемврия уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детми своими и бояры о суде, како судити бояром и околничим"; многие другие, столь же важные документы. И хотя внезапно Миллера разбил паралич, он с помощью своих учеников продолжал работать еще одиннадцать лет - до самой смерти.

Его коллекция документов и рукописей занимает в архиве Академии наук 258 портфелей,- отдел так и зовется: "Портфели Миллера". А диссиденство его оказалось весьма заразительным.

Стоит ли стыдиться родства с варягами?

"В начале 60-х годов в Московском университете студент-первокурсник истфака, сын известного археолога, написал курсовую работу о роли варягов на Руси. Он бесхитростно суммировал факты, честно и непредвзято, не желая придерживаться догм антинорманизма. Работа была оценена всерьёз: студента немедленно исключили из университета, и с этого начались его диссидентские мытарства - лагерь, психушка, изгнание из страны и смерть на чужбине. Это был Амальрик". Так пишет об авторе эссе "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" и многих других книг археолог Л. С. Клейн, в те годы работавший в Ленинградском университете и... тоже увлекшийся норманнами!

В отличие от Амальрика, Клейн вел себя куда тише. Книгу "Спор о варягах" написал, но нести рукопись в издательство не спешил. В школьные годы он был руководителем подпольной организации "Прометей", попавшей под бдительное око "органов", и прекрасно сознавал, на что замахивается. Но бес так и толкал его под руку: "На основе своей рукописи я стал читать спецкурс и организовал семинар, в котором этой тематикой занялось много способных студентов".

К тому времени уже всем стало ясно, что в споре антинорманнистов с норманнистами главное - не археология или история, а идеология. Понадобилось большевикам в 30-е годы заклеймить немецкие корни русского царизма - норманнскую теорию объявили верной. Пришла война с Гитлером - стали презирать Миллера с его норманнами и возвеличивать Ломоносова. И хотя вспузырившаяся после войны "борьба с низкопоклонством перед Западом" лопнула, коммунистическая пропаганда не сменила курса: норманнисты суть антисоветчики, антинорманнисты - "за нас". Юмор ситуации был в том, что просоветски настроенные заграничные ученые отстаивали как раз норманнскую теорию, а антисоветские - наоборот, были против нее...

Археолог и этнограф С. А. Кириллин в статье "Северная основа русского народа" на одном из сайтов Интернета (дальнейшее является ее изложением) сообщает, что славян античные авторы делили на "склавенов" и"венедов". Склавены обитали в южных областях Европы, возле Карпат, постепенно расселяясь по Балканам и Северному Причерноморью. А венеды, по имени которых римляне называли Балтийское море "Sinus Venedicus", стали предками поморско-полабских славян (пруссов), поляков и русских. Жили венеды поначалу на нынешнем севере Польши, потом двинулись на запад, захватывая у германцев берега Балтики, и в VII в. н.э. дошли до Лабы (Эльбы). Они были отважные мореходы, и на Балтике VIII-X века, утверждает С. А. Кириллин, их можно смело называть викингами, как скандинавов. Через Неву и Ладожское озеро эти викинги - славяне и германцы - пришли на восток, на север Русской равнины, основали там свою столицу - город Ладогу. Множество обстоятельств позволяет нынешним археологам говорить, что с не берегов Днепра, не с юга, не от скифов, а именно северным путем сформировалось русское государство в Новгородской земле. Действительно, здесь находят укрепления, архитектура которых не была известна на юге, но широко распространена у прибалтийских славян. Избы севера отнюдь не похожи на южные обмазанные глиной хаты. Языки, сблизившиеся через столетия, формировались по-разному: северорусский, будущий великорусский, - от славян ильменских и кривичей; южнорусский, будущий украинский, - от полян, северян, древлян и других приднепровских племен. Полностью различаются и этнографические типы: новгородские люди - высокие, длинноголовые и узколицые, коренные жители Киева - более низкорослы, круглолицы и короткоголовы.

Ну а само слово "русский"? Его корень рус выводят из древнескандинавского drots - "дружина", еще более древнего dreu - твердый, крепкий, а также из roths - грести. То есть слово русь первоначально означало дружину викингов, участником морского похода, но вовсе не народ. Правда, Нестор в отстоящем на сотни верст от Новгорода Киеве написал двусмысленно: "И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и придоша" - то ли с дружиной пришел, то ли с народом. Но более знакомый с реалиями автор северной Новгородской летописи был точен: "И пояша с собою дружину...".

Когда дружины основательно закрепились там, куда пришли, "русью" стали называть и этих воинов, и прочих, а потом термин перенесся на племя, нацию, государство. Ведь русином у южных славян еще долго назывался "гридин, любо коупчина, любо ябетник, любо мечник", - дружинник, купец, чиновник, но вовсе не представитель какой-то национальности. И послы киевского князя Олега сообщали византийскому императору: "Мы от рода руского - Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид..."

Выходит, зря конфликтовали Миллер и Ломоносов? Споров о роли норманнов больше не будет?

Л. С. Клейн считает, что "...питательная почва для этого остается, пока на Востоке Европы сохранятся противоречия между реальной ситуацией и национальными амбициями. Эти противоречия порождают уязвленное национальное самолюбие, комплекс неполноценности и страсть к переделке истории. Чтобы история была не такой, какой она была, а такой, какой она должна была быть. Чтобы она питала новый национальный миф".