Илья Имазин

Беспощадно родное

Стихотворения и поэмы

2021

В сборник «Беспощадно родное» включены ранние стихотворения и поэмы (1991 – 2006) Ильи Имазина.

 © Илья Имазин, 1991 – 2021.

Ракурс бороды

Поэма

Посвящается душевнобольному Балашову

                                                                      Повеселилась Мать-Махроть сырая…

                                                                              Пригов Дмитрий Александрович

I

После трех-четырех угрожающих взмахов
Рука устает,
Пульс учащается,
Зрачки расширяются,
Точно Вселенная.
Нескончаем глагольных рифм хоровод,
За аккордом аккорд,
Нарастание постепенное:
Свет, сквозь призму сочась, расщепляется,
Газ разряжается,
Эмиссия электронов или Исход
Иудеев? – на каждом уровне что-то свершается;
Священное
Попирается –
Узы родства разрываются.

Кровь струящаяся
            Все обволакивающая
            Вскипающая
            Пенящаяся
            Пузырящаяся
            Плюющаяся
            Тоненько попискивающая
            Взвизгивающая
            Кровяными тельцами
            Шариками-эритроцитами
            Позвякивающая
            Полечку отплясывающая
            Мычащая
            К неведомым пределам мчащая
            Телесами розовыми манящая
            Жажду упырью утоляющая
            Нежностью-смазливостью завораживающая
            Бесстыдная и голая
            Словно красотка рубенсова –
            Без всяких там поворозочек
            Кружев, кисей, тесемочек
            Кисельных пленочек
            Прибрежных камышей
            Дура!

Кровь дурная, бедовая
Хлещет, багрянородная
Из пустого в порожнее переливаемая
Со скифской сывороткой смешанная
            На цитрусах диковинных византийских
            Настоянная
            На дрожжах заморских
            Из земель киевских-черниговских
            Хлебной опарой растущая
            Во рты пешим странникам
            Задаром себя отдающая
            Первому встречному-поперечному
            По молодухе-ветровухе беспечная
            С пулей-дурой целующаяся
            Непутевая дура-кровь.

Хлещет кровь-строительница
            В растворы цементные
            Льется тоской беспричинною
            Заливает скорлупу яичную
            Превращаясь в вязкую субстанцию
            Застывает неприступной крепостью
            Камень к камню, стык в стык
            Твердынею
            Так аккорд за аккордом
            Собираются в песнь
            Кручинную.

Священное попирается или, напротив,
Воссоздается отцовским жертвоприношением,
Вершащимся одновременно на разных уровнях
Профанной Вселенной –
Физическом, биологическом, физиологическом,
Социальном, политическом, историческом,
Культурном, духовном, космологическом,
И повторяющим Первое Сакральное Событие, –
То, что свершил Авраам с Исааком на горе Мориа?
Но почему же нет Ангела-заступника,
Длань отцовскую или кровь сыновью
Остановившего?
Появись он, и вспять потечет
Кровь порфирородная,
Твердыня устоит, свет соберется в луч,
Зрачок безумный сузится, и пульс нормализуется,
И рука после трех-четырех угрожающих взмахов
Усталая опустится,
Плетью безвольной повиснет
Или застынет мрамором,
Впившись в подлокотник
На прославленной скульптуре
Марка Антокольского…

II

Иван Грозный и сын его Иван – милая русскому сердцу сцена:
Здесь отцовская воля гармонично сочетается
С сыновним смиреньем.
Держава в истоме.
Смена
Поз и действия пока что не предполагается
По плану, составленному взыскательным строгим художником,
Пленником своей эпохи,
Вечности заложником.
А по эту сторону холста – творец, вписанный в семейную ячейку.
Общественная значимость изображаемого им
Вполне соответствует чеку,
Выданному заказчиком.
                                           Солененькие Верочкины слезки,
Жужжащие и замирающие в дачном зное стрекозки,
Вишневая пенка на дряблых губах. Холеное благополучие.
Глава семейства Илья жесткий ус на палец накручивает,
Мимо ушей пропуская наставления нудного Стасова,
Тонкого ценителя и знатока Прекрасного.
Гибкий стан молодой жены, задремавшей после полудня.
На фарфоровых блюдцах – остатки блестящего студня,
Что полезен для крепнущих детских костей. Морс в графине.
Свекольный кофе, репа в вине, грибочки, кусочки лососины.
А после сиесты – семейный крокет, в ход пойдут ежи и фламинго,
Детворе не помешает разминка.
Идиллическая, в общем, картинка.
Дети благовоспитанны. Их поведенье примерно.
Машина гудит равномерно.



III

И вдруг,
вцепившись только что отмытыми скипидаром пальцами
в банку с кармином,
ощерясь, ощетинясь,
слегка выкобениваясь,
плечами и бедрами подергивая,
с пеной у рта
устремляется он к благообразному холсту.
Выкрикнув грозное ругательство,
          выплескивает в лицо царевичу смазливому,
                    разомлевшему в златотканом парчовом халатике –
                                                                                                                Красное.
В самое его сладенькое личико,
                    с мягкими губками, хватающими рефлекторно
Воздух, напоенный самодержавными ароматами.
В самую его мордочку неразумную – краску дикую, нетерпимую.
Защекотала кровь височки порфирородные,
Заструилась, матушка, по коже изнеженной.
Течет себе, да посмеивается:
Вот я, дескать, какая текучая!
Ой! – вскрикивает царевич недоумевающий, –
Как же так, как же, батюшка?!
А тот уж в сыночка вцепился судорожно
И скулит истошно, жалобно,
          точно сука кабацкая,
                    пьянью-рванью битая.
Грозный Илья глядит на кровоточащего царевича озлобленно,
Точно Маяковский на Шенгели, и цыкает, цыкает.
И тик по лицу его пробегает.
Мальчик кровавый в очах воспаленных витает,
Кровью захлебывается
И ручонками всплеснуть пытается,
Как дитё удивленное.

Самодержец расейский,
Венценосец и детоубийца,
Испустивший бессмысленный вопль,
Подхваченный позднее Алленом Гинсбергом и прочими битниками,
На вид – Путник,
Странник очарованный,
Из лазориев тибетских в европейские сумерки
Направлявшийся важною поступью с тутовым шелкопрядом в посохе,
Или дряхлый сатир, озорник, захмелевший от густой медовухи,
Старичок с тремя волосками на темени,
Лютый Кащей, Леший лесной, –
Глядит непонимающе и жалостно.
Глазки округлились,
Как плевочки вспенились,
Вращаются,
Вот-вот с холста слетят,
Не увернуться Репину!
Что натворил, проказник!
Сидит теперь, запершись в мастерской, да рыдает.
И хоть Стасов, православный человек,
Утешает его, уверяет:
«Нет, Ильюшечка, вины твоей –
То монарх с сыночком повздорили» –
Ни в какую.
Зубы сжал, щеки дергаются.
С «Крестным ходом»-то полегче вышло, помнится:
Тогда наземь пал, песочку пожевал
Чуток, выплюнул,
Как сивка, копытцем разок-другой топнул,
Да и успокоился.
А теперь вот, знай себе, всхлипывает.
....................................................................

IV

О всхлипах его рассуждать – дело неблагодарное,
Кто его знает, что с ним тогда было…
Но, хотя картина отнюдь не реформа аграрная,
Написал он ее с чисто столыпинским пылом.

А что, да как – это не наше дело.
Главное, что картина есть.
Мало ли что творилось с его телом,
Когда он доносил до нас сию весть.

И все же эта козлиная песнь не по мне –
«Слишком много крови», столько принять не могу.
Илья Ефимыч уснул себе на спине,
А я маюсь, уснуть пытаюсь на левом боку.

Неудобная поза:
давит на сердце и затруднен кровоток,
Но на спину – нет! Не хочу!
Все равно, что в гробу!
«В него, вероятно, вселился Грозный
Илья-пророк,
Что нам всем, как судьбу, предсказал
Или накликал грозу –
Нескончаемую борьбу
Отца и Сына, старого и нового,
Затхлости и Надежды,
Окаменевшей плесени и Ростка:
Отрок порфирородный
В златотканой парчовой одежде
Лежит нарядный;
На лбу горящем
Безумного старца рука,
Как камень могильный…».
Не лягу на правый бок
В позу царевича, сбитого влет!
Знал ли Илья Ефимыч,
Что он пророк?
Что половодье крови взбесившейся
Нас еще ждет?

«Каково на душе убийцы?» –
Любителей познания спрашивал Ницше.
О, ты, соглядатай и соучастник,
Злой, коварный лунный свет,
Гулким уханьем сов разорви
Тишину этой жути, застывшей
На полотне,
Что тоже станет жертвой
Наваждения
Спустя почти тридцать лет
После своего завершения.

Илья Ефимыч крепко спит на спине,
Слезы высохли,
Кожа разгладилась на исходе рыданий,
Усы тронуты инеем,
И в них шевелится усмешка, адресованная мне,
Вымученному бессонницей автору нелепых изысканий.



V

Царевич ласковый,
что в золоте купался,
соколиной охотой сызмальства забавлялся,
словом, как сыр в масле, катался,
лежит окровавленный.
Отец его, обезумевший и подавленный,
Самодур-самодержец,
Буркулы округлил, устремил в пустоту,
Нюни распустил по всему холсту.
Эх, ты, сорви-раздроби-голова!
Что, малодушный, дрожишь, как осиновый лист?
Злая пошла о тебе молва,
Кровопийца, мучитель, членовредитель, садист!
Как во городе во Николаеве,
Никола-нидвораеве
Высохла шелковица,
Затхлая водица,
Вольница, бессонница,
Ох, тянет удавиться!
Что, старый хрыч, расплакался?
Грешное дело лягаться-то!
Царевич-сын, издыхаючи,
Прошептать успел на ухо старческое:
«Коли осел меня лягнет, стану ли жаловаться?»

Ах, ты, едрень, сирень лапотная!
Залопотало, загудело, заахало
Дикое гастрономическое видение:
Не сынок – сырок плавленый
Лежит перед ним на блюдечке,
А он его брусничным соком вспрыскивает,
И слюна течет ручьями – вкусненько!

Ни капли нравственности –
Слишком человеческое,
И для контрастности,
Точно «дым отечества»
Борода клубится
Сизая на красном,
И слюна струится
На халат атласный.
Воздух то сжимается, то рвется –
Удушье, удушье!
Все перемелется, перетрется,
Хватило бы только терпения и великодушия!
Знал ли ты, Ефимыч, чем все это обернется?
Ушедшее уже никогда не вернется…
А нам с тобою,
Илье с Ильею,
За все воздастся!



VI

Священное попирается одновременно
На разных уровнях нашей профанной Вселенной.
В тот числе, на уровне общественной или публичной жизни.
Созданная Ильей Ефимовичем картина,
Запечатлевшая в не лучший момент царя Иоанна IV и его сына,
15 февраля 1885 года была выставлена на всеобщее обозренье
На 13-й Передвижной выставке в доме князя Юсупова на Невском проспекте.
На многих тогда произвела она самое мрачное и тяжелое впечатленье.
Либералы увидели в ней манифест, направленный против монархизма,
Бескомпромиссное отображенье произвола власти
И рокового для династии и всей России преступленья.
Искусствоведы рассматривали это произведенье в аспекте
Новых, прежде невиданных достижений реализма
И писали об опасном для расшатанных нервов натуралистическом эффекте.
Иные жаловались на «оскорбленье
Государственного чувства», а также на внезапное головокруженье
И тошноту при виде такого обилия крови,
Будто хлещущей из холста.
Державники хмурили брови,
Дамы падали в обморок, невропаты лишались аппетита,
Гимназистки рыдали… вся эта несусветная суета
Привела к тому, что картина Высочайшим повелением была закрыта
Для публичного осмотра, а также воспроизведенья
И с экспозиции (со сдвигом ударения) снята.


Александру III от Обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева.
«Стали присылать мне с разных сторон письма с указанием на то, что на передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих государственное чувство: Иоанн Грозный с убитым сыном.
Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Слышно, что Ваше Величество намерены посетить выставку на днях, и, конечно, сами увидите эту картину. Удивительное ныне художество – без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. А эта его картина просто отвратительна. Трудно и понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иоанн Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива. Нельзя назвать картину исторической, так как этот момент и всей своей обстановкой чисто фантастический, а не исторический…»

Этот пасквильный отзыв и дал, вероятно, толчок к принятию решения
Запретить экспозицию и тиражированье спорного, мягко говоря, произведения.

Павлу Михайловичу Третьякову
от Московского обер-полицмейстера уведомление.
«Милостивый государь, Павел Михайлович.
Государь Император Высочайше повелеть соизволил картину Репина "Иван Грозный и сын Его Иван" не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике какими-либо способами. О таковом Высочайшем повелении, изъясненном в предложении ко мне г. Московского генерал-губернатора, от 1 сего апреля за N 1310, считая долгом сообщить Вам, милостивый государь, и принимая во внимание, что вышеупомянутая картина приобретена Вами, для картинной галереи Вашей, открытой посещению и осмотру публики, имею честь покорнейше просить Вас не выставлять этой картины в помещениях, доступных публике…»

В воздухе еще долго витали разнообразные мнения,
Вызванные к жизни этим историческим фантазмом:
Кто-то в своих оценках не мог сдержать отвращения,
Кто-то бросался на защиту шедевра с энтузиазмом.
Критики сходились в резкой антипатии
К персонажу – царю-сыноубийце.
В нем видели крах и деградацию средневековой автократии,
А во всей сцене – трагедию самодержавия, разыгранную в лицах.


Ремарка И.Н. Крамского.
«Изображен просто какой-то не то зверь, не то идиот, который воет от ужаса…»

Ремарка В.М. Гаршина.
«Представь себе Грозного, с которого соскочил царь, владыка, – ничего этого нет: перед тобой выбитый из седла зверь…»

Из беседы профессора Ф.П. Ландцерта с учащимися Академии художеств.
«Художник впал в шарж и непозволительное безвкусие, представив, вместо Царского облика, какую-то обезьяноподобную физиономию. В сознании каждого из нас, на основании впечатлений, вынесенных из чтения исторических повествований, из художественных пластических или сценических воспроизведений личности Иоанна Грозного, составился известный образный тип этого Царя, который не имеет ничего общего с представленным на картине г. Репина…»

Илье Ефимовичу Репину
от графа Льва Николаевича Толстого
«На словах многое бы сказал Вам, но в письме не хочется умствовать. У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, и еще есть Карамазов-отец. Иоанн Ваш для меня соединение этой приживалки и Карамазова. Он самый плюгавый и жалкий убийца, какими они должны быть, – и смертная красота сына…»

В конце концов, запрет был снят, и опальный репинский холст
Стал своеобразной визитной карточкой Третьяковской галереи.
К радости автора и галериста горький запретный плод
Собирал разночинные толпы зевак и истериков; не как форпост
Демократической мысли, не как чудо искусства, – скорее
Так роман криминальный или прилюдная казнь будоражат народ.

Павлу Михайловичу Третьякову
от Московского генерал-губернатора кн. В.А. Долгорукова уведомление.
«Милостивый государь, Павел Михайлович.
Государь Император всемилостивейше соизволил разрешить Вам картину Репина "Иван Грозный и сын Его Иван 16 ноября 1581 г." выставить в Вашей частной галерее художественных произведений. О таковом Высочайшем повелении имею честь уведомить Вас, милостивый государь…»



VII

Прошло чуть меньше трех десятков лет,
И ставшее сенсационным репинское творение,
Как говорится, в довершение всех прочих
Исторических и личных бед,
Само сделалось жертвой патологического исступления.
Собрат по ремеслу, но не по вере,
Иконописец-старообрядец Абрам Балашов,
Выкрикнув: «Слишком много крови! Довольно крови!»
Исполосовал картину сапожным ножом.

Из газетной хроники, январь 1913.
«16 января, в 12 часу дня, в Третьяковской галерее, по Лаврушинскому переулку, имел место следующий небывалый случай: была изрезана известная картина Репина  – "Убийство Иоанном Грозным своего сына". В это время среди прочих посетителей в художественную картинную Третьяковскую галерею пришел прилично одетый молодой человек. Это был московский домовладелец Абрам Абрамов Балашев, 29 лет, проживающий в своем доме, по Кладбищенскому проезду, по профессии  – иконописец. Бегло просмотрев некоторые картины, Балашев вошел в ту комнату, где была картина Репина. Выхватив нож, Балашев внезапно бросился к картине и принялся наносить удары. Всего нанесено три удара, причем от каждого удара полотно оказалось разрезанным на 8 вершков. Всего в полотне испорчено 24 вершка. Порча причинена в главных местах картины,  – прорезаны лица. Балашев был задержан, освидетельствован врачами, признан сумасшедшим и помещен в центральный приемный покой для душевнобольных. На публику, бывшую очевидицей такого дикого поступка Балашева, порча картины Репина произвела удручающее впечатление».


И на сей раз общественность разделилась
На сторонников и противников
Главного репинского достижения.
В разгоревшейся дискуссии обнажилась
Дилемма, не имеющая однозначного решения:
Смелый творческий поиск, что не знает этический границ,
Vs нравственная ответственность художника перед зрителем.
Среди втянувшихся в диспут авторитетных лиц
М. Волошин выступил в роли ниспровергателя и разоблачителя,
Бросившего вызов именитому пожилому живописцу;
Он назвал провокационное полотно
«рассадником самоубийств, отравленным источником»
И неожиданно вступился за Балашова,
видя в нем не Герострата – убийцу
Прекрасного, не случайно забредшего в Третьяковку
маньяка-полуночника,
А жертву натуралистического кошмара,
Что всецело на совести провокатора-автора.

Репин же считал, что Балашова науськали или подкупили
Футурист Бурлюк и ему подобные «чумазые» новаторы.







Из доклада М.А. Волошина «О художественной ценности пострадавшей картины Репина», опубликованного в его же брошюре «О Репине».

«Изумительно то, что никому, никому не пришло в голову, что в лице Балашова мы имеем дело не с преступником, а с жертвой Репинского произведения!
Его вина в том, что он поверил Репину вполне. Он был обманут натуральнейшим, естественнейшим изображением ужасного случая и не смог вынести состояния безвольного и праздного свидетеля. Он разбил то безопасное невидимое стекло, которое отделяет нас от произведений искусства, и кинулся внутрь картины, как если бы она была действительностью. Естественный и неизбежный эффект натурализма!
Обратите внимание на характер порезов, нанесенных картине. Они яснее всяких рассуждений говорят о том, что именно невыносимо в ней. Порезов три – они идут сверху вниз и все три начинаются от лица Иоанна и математически определяют ту центральную небольшую площадь картины, которая, как я говорил раньше, является естественным сосредоточием замысла художника. По направлению порезов ясно то, что Балашов метил именно в глаза Иоанна – как сосредоточие всего ужаса картины. Птицы, прилетавшие клевать плоды на картину Перразия, поступали точно так же и точно так же ударами своих клювов портили его слишком натуральную живопись. Такого рода эффекты в искусстве по существу недопустимы, особенно если их темой является изображение ужасного. Древние греки с их здоровым чутьем справедливости наказывали за них не соблазненных, а соблазнителей, и за поступок Балашова в Афинах судили бы не его, а Репина, и судили бы как за преступление очень тяжкое…»



VIII

Сам Репин, раскрывая замысел
Изувеченного произведения,
Заявил, что попытался изобразить
Смесь опомнившейся отцовской любви и ужаса,
Сжавшего сердце Иоанна при мысли, что вместе с сыном
Он убил свой род и, возможно, погубил царство.

Пройдет чуть меньше двух лет,
И в исступлении европейской бойни
Немецкие бомбардировщики обрушат
«Море огня» на собор в Реймсе.
И на этом историческом фоне
Забудется недавний вандализм Балашова,
Напрасно взывавшего:
«Довольно крови!»

Пройдет еще каких-нибудь два года,
И последний российский самодержец
Подпишет отреченье.
Его сын – последний цесаревич,
Больной гемофилией,
Беда династии – несвертываемость крови,
И весь двор наследника оберегает,
От малейших царапин,
Чреватых опасной кровопотерей.

При цесаренке бессменный лекарь
– Распутин,
Ненавидимый всеми, он сам пойдет на закланье:
На Невском берегу жестокая расправа.
Но даже убийц ужаснет новый ракурс
Отчаянно вздернутой, окровавленной державной
Распутинской бороды.
И снова
Начнется половодье взбесившейся крови.



IX

Священное, осквернившись, преломляется в профанном.
Мне представляется лубочная картинка,
Или аляповатая карикатура, на которой
Абрам Абрамов сын Балашов, стоящий
Перед злосчастным полотном, незадолго
До того рокового и мучительного момента,
Когда рука его начала
Наносить холсту ножевые раненья.
А на обратной стороне картинки –
Кем-то нацарапано корявое стихотворенье:

Список иллюстраций

На первой странице обложки: Илья Имазин. Композиция. Б., гуашь, 2003.

Илья Имазин. Автопортрет. Б., гуашь, 2001.
Фрагмент картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.». Х., масло, 1883 – 1885.
М.М. Антокольский. Иван Грозный. Мрамор, 1875.
Авторская версия картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.». Х., масло, 1909.
Фотография повреждений картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.» из газетного репортажа об акте вандализма, совершенном Абрамом Балашовым 16 января 1913 г.