"Не судите, да не судимы будете" (Матф. 7:1).

      Из-за совершенной во время операции ошибки, которая привела к значительному ухудшению состояния пациента, у одного из лучших хирургов-ортопедов Великобритании развился комплекс вины. Невыносимые моральные страдания привели его к самоубийству. Коллеги и пациенты Александра Рединга (Alexander Reading), одного из лучших хирургов-ортопедов Соединенного Королевства считали его перфекционистом, то есть человеком с высокими амбициями, запросами и требованиями к достижению идеального результата в работе и, в первую очередь, к самому себе.

http://www.health-ua.org/news/10608.html  - (22.06.11.)

        Я долго собирался, сомневался, думал, прежде чем решил рассказывать о том негативном, что происходило, бывало, случалось и может случиться в тиши операционных, перевязочных, манипуляционных и диагностических кабинетах медицинских учреждений. Обо всём этом не принято говорить даже сейчас, когда многие секреты спецслужб, разведок, криминальных и политических убийств, методов забора органов для пересадок, становятся известными.   

     Не о криминале мне хочется рассказывать, а о тех морально-этических и технических проблемах, с которыми сталкиваются хирурги у операционного стола, при диагностических манипуляциях, современных сложных высокотехнологических методах обследования больных порой небезопасных для пациентов в силу целого ряда причин. От индивидуальной непереносимости необходимых препаратов, сопутствующих внезапных осложнений, вплоть до смертельного исхода. И конечно на примерах из своей почти полувековой жизни общего хирурга и нейрохирурга. Таким образом, я хочу говорить о мере ответственности врача.

        Когда-то я прочёл корреспонденцию одного очень уважаемого мною публициста о старом докторе, уронившем во время операции каплю пота со своего лба в открытую рану девочки - пациентки. Развилось тяжёлое осложнение (перитонит - воспаление брюшины) от которого в те далёкие времена, когда антибиотики были ещё не столь эффективны, девочку спасти не удалось. И доктор тоже умер от сердечного приступа, переживая свою вину, как он считал, в этом  трагическом исходе.

        В Караганде, после окончания института,  когда я только начинал свою хирургическую деятельность, моим квартирным соседом был тоже молодой хирург - отоларинголог из Москвы. Во время диагностической манипуляции с введением смотрового инструмента в гортань он вспрыснул больной в носоглотку для обезболивания требуемый раствор. Индивидуальная реакция на такое лекарство не была проверена, и больная тут же скончалась от аллергического шока. Был суд и тяжелейший стресс для начинающего врача. Думаю, что он в своей дальнейшей работе больше никогда не вводил пациентам непроверенные на индивидуальную переносимость никакие лекарства.

        Чуть не погибла моя мама, когда для рентгенологического исследования почек ей ввели контрастное вещество (сергозин) внутривенно также без предварительной пробы на его переносимость. И чудом спасли мою жену - врача, когда она ввела себе новый непроверенный, не прошедший клиническое исследование и не поступивший в аптечную сеть, препарат (продигиозан)  для лечения мучившего её (парадонтоза) воспаления дёсен. Все эти примеры, были вызваны аллергической реакцией (до шока) при неосторожном применении лекарств с целью обследования или лечения пациентов.

        Вопрос о непереносимости отдельных лекарств, продуктов, мазей, напитков не формален и должен соблюдаться во всех случаях перед любой манипуляцией. А применение неофицинальных (не узаконенных фармакопеей) препаратов, даже из самых авторитетных лабораторий, полученных не из аптеки не позволителен ни в коем случае....

         Пару месяцев тому назад моей жене для уточнения найденного во время компьютерной томографии головного мозга (СТ) подозрительного артефакта (небольшого очага обызвествления в виде белой горошины под оболочкой на поверхности мозга), был произведен наиболее современный метод исследования мозга в магнитном поле - ядерно-магнитный резонанс «MRI».  

     При соблюдении всех предосторожностей для предупреждения возможных осложнений (снятие на время обследования всех металлических украшений, часов, заколок), задаваемых вопросов для выяснения и  предупреждения об опасности наличии металла в организме после прежних операций или манипуляций (штифты, стенты, протезы) - это обследование проходит и переносится спокойно пациентом. Однако тенденция к периодическим гипертоническим кризам (повышение артериального давления), появившимся у неё недавно в виде преходящих эпизодов, вызвало резкое ухудшение состояния пациентки под влиянием  магнитного поля, вибрации и ритмичного стука работающего аппарата.

        Осложнение удалось купировать, но оно было настолько неожиданным и эксклюзивным, что следовало этот факт зафиксировать в описании возможных ощущений для пациента и для сведения персонала, проводящего подобное исследование. И впредь  более тщательно и осторожно оценивать состояние обследуемых, не забывая спросить и уточнить данные анамнеза (истории) жизни и болезни. Мы тогда вспомнили и о магнитных бурях на солнце так резко ухудшающих состояние гипертоников...

        Дважды в моей практической работе хирурга, в одном случае при проведении обезболивания для удаления иглы из мышц кисти, а в другом - при проведении спинномозговой пункции, мне сёстры подали в шприцах не те растворы, которые были необходимы, а те, что вводить вообще было нельзя. В первом случае, вместо новокаина, я ввёл раствор хлористого кальция и с трудом спас руку больного от возможных осложнений. В виде омертвения тканей (некроза).

     Во втором, - вместо физиологического раствора, я чуть не ввёл больному под оболочки спинного мозга уже набранный в шприц раствор, опять же, хлористого кальция, что могло обернуться трагедией, если бы у больного не был и до этого полностью повреждён спинной мозг. Ничего не произошло, но стресс был и у меня и у сестёр... В обоих случаях была допущена и моя ошибка, ибо я должен был хотя бы посмотреть, что написано на флаконе с препаратом, вводимым в ткани пациента. В хирургии нет мелочей и  исключена излишняя доверчивость...

        Однажды я оперировал молодую женщину по поводу тяжелейшего запущенного острого аппендицита с признаками уже начавшегося воспаления брюшины. Позднее обращение было вызвано самолечением болей в животе грелками, приёмом обезболивающих таблеток, что было абсолютно  недопустимо. Во время операции был обнаружен разрыв червеобразного  отростка (аппендикса) из-за бурного воспалительного процесса в нём. Содержимое отростка вылилось в брюшную полость и затерялось там между петлями кишечника. После удаления отростка мы тщательно проверили и промыли все возможные места, куда могло попасть содержимое его, ввели антибиотики и, понадеявшись на них и на молодость пациентки, зашили наглухо брюшную полость. Это было нашей грубейшей ошибкой, так как имевшийся перитонит только усилился после операции.  Даже последующее повторное вскрытие полости живота с оставлением там трубок и введением через них больших доз антибиотиков не помогло. Больная погибла от перитонита. Разбирая с врачами больницы это трагический случай, никто не мог с уверенность сказать, что сделай мы всё по правилам, смогли бы остановить течение перитонита. Но наша совесть была бы чиста, а так на всю жизнь осталось чувство вины перед этой молодой женщиной. А такую память нелегко нести все годы.

        В тиши операционных порой возникает  гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» пациенту живым, остаться ли в живых после такой тяжёлой и рискованной для него операции, как, например, по поводу опухоли головного мозга. Или отказаться от риска при удалении опухоли и остановиться, не удалив опухоль, или удалить только часть её, продлив  жизнь на какое-то время. И посоветоваться с больным, находящимся под наркозом, или с его родственниками, уже  невозможно.

         Ведь до операции даже при самых современных, максимально информативных, методах обследования на все  ситуации, которые могут встретиться хирургу, предусмотреть либо предугадать иногда бывает просто невозможно. Абсолютного точного ответа до открытия операционного поля просто нет и быть не может. Недаром в народе говорят, что на вопросы хирургу, как и водителю, когда закончится операция, или когда приедете, ни тот, ни другой  отвечать не должны, ибо не могут достоверно...

       А что скажут родные, если случится самое страшное, хотя они были предупреждены о том, что опухоль мозга - заболевание смертельное и существует только одна попытка спасения жизни больного - это операция, которую он может перенести или не перенести. Поэтому согласие подписывается до операции самыми близкими людьми.

        Никогда не забыть мне страшную трагическую картину гибели  женщины с доброкачественной опухолью головного мозга от кровотечения из патологических сосудов, питавших её кровью. Опухоль была огромных размеров и долго себя не проявляла. А когда начались упорные головные боли, то принимала по назначению врачей таблетки и лечилась от мигрени, склероза, дистонии - обычного набора «дежурных» диагнозов поликлинических невропатологов. Пока не началось снижение зрения и не появились эпилептические припадки. При обследовании у нейрохирургов была обнаружена опухоль оболочек мозга со сдавлением его.

        В чём же была наша ошибка? При несчастном случае в операционной всегда надо анализировать весь ход операции. Следует предусмотреть по возможности или предположить причину того, что может случиться, заведомо почувствовать угрозу, исходящую от её проведения. Так и в упомянутом случае можно было остановиться и удалить только кусочек, часть опухоли и не рисковать. Опухоль, разумеется,  продолжала бы расти, и могла озлокачествиться. Но больная могла бы прожить ещё неопределённое время, если бы мы остановились. Но хотелось сделать лучше. И мы просчитались, так как риск оказался неоправданным...

        В связи с приведенной историей, хочется ещё рассказать, что есть разные хирурги по умению оперировать, по отношению к пациенту и по отношению к сиюминутным результатам выполненной операции. Понятно, что и больной и родственники будут довольны, когда после операции наступит улучшение даже при неудалённой полностью злокачественной опухоли. И они будут благодарны хирургу за это. И не уйдут, понурившись в слезах, узнав, что больному после операции не стало лучше, а даже наоборот. А ведь всё дело может быть в том, что первый хирург удалил, отщипнул только часть опухоли, чем улучшил состояние больного на какое - то короткое время и получил свою благодарность. А второй - добросовестно рисковал, желая не столько получить благодарность и положительное реноме, сколько спасти больного, попытаться всё же удалить опухоль. Были среди нас и такие перестраховщики. Я их не уважал, и они меня не любили.

        И ещё один нюанс взаимоотношений и разборок в стенах операционных. Будучи старшим, ведущим нейрохирургом в клинике, в мои обязанности входила помощь более молодым при возникновении непредвиденных сложных и опасных ситуаций во время операции. Они должны были и имели право обратиться ко мне за помощью, за советом, но том этапе операции, когда моя помощь ещё могла  быть эффективной, а не после того, как «уже что-то «отрезали».   

          Понятно, что иногда и довольно часто они не хотели, чтобы я мыл руки, надевал халат и включался в операцию. Им больше импонировало,  чтобы я посоветовал, что делать и даже постоял у них за спиной, пока они не выйдут из тяжёлой ситуации. Так часто и происходило. Но иногда мне самому приходилось решать, что пора вмешаться и я мылся и включался в операцию к недовольству хирургов. Делал я это ради больного и не обращал внимания на то, что иногда вызывает негативную реакцию у более молодых, наступающих на пятки старшему поколению и ждущему, когда оно уйдёт. Это закон жизни, закон природы, вариант «неестественного отбора» среди людей на производстве, в лабораториях, клиниках, армейских частях и... в операционных.

             Но самое большоё возмущение у меня вызывали по - сути аморальные поступки некоторых молодых (не по возрасту, а по умению, вернее по неумению) хирургов, просящих о помощи только тогда, когда что-нибудь напороли, т.е. уже сделали. Может всякое случиться в операционной и даже у академиков. Так, много лет тому назад у одного их ведущих нейрохирургов страны во время операции   не менее важной персоны, соскочил инструмент и буквально убил высокопоставленного и заслуженного пациента. Академик снял перчатки, переоделся и уехал в ЦК партии, где доложил о случившемся. Его поняли и сказали: «Идите и работайте». Это нормально. И у меня были огрехи со случайным срывом инструмента и повреждением тканей пациентов, но, Б-г миловал, без смертельного исхода. Я никогда не скрывал это от старших и коллег и старался исправить случившееся. Но я отвлёкся.

          Амбициозный, партийный, всегда качающий права общественник старался всё делать сам, не прибегая к помощи старших. Самоутверждался, пытаясь стать самодостаточным, как теперь принято говорить. Хотя в нейрохирургию внедрился недавно по протекции свыше. Дело похвальное, когда человек стремится по-быстрее войти в курс дела, но до определённых разумных пределов, в рамках своей компетенции и своих возможностей. Нельзя учиться на больных с риском для их жизни и без наставника рядом.

         Человек с ножом опасен. Это и о хирургах. Так вот,  меня позвали в операционную для помощи в определении границ опухоли мозжечка перед её удалением. Я подошёл к операционному столу и вижу, что на мозжечке имеется кровоподтёк, а признаков явной опухоли не видно. Хирург спокойно из-под маски и через очки глядит мне в глаза и ждёт ответа, не раскрывая тайны случившегося. Ассистент, напротив, прячет глаза и молчит, как и операционная сестра.

        Помывшись и осмотревшись, я понял, что во время вскрытия черепа инструментом был травмирован мозжечок, что спутало картину и вызвало замешательство у хирурга. Признайся он сразу, всё прошло бы спокойно и коллегиально. А так после удаления мною опухоли и благополучного исхода операции осталось неприятное для всех «послевкусие», а я перестал уважать виновника, и мы остались в  неприятельских отношениях вплоть до его ухода из клиники на административную работу, что соответствовало его  призванию.                   

        Я рассказал о некоторых неизвестных нюансах, оборотной стороне медали, казусах хирургической практики, не для того, чтобы читатель нашёл в них ненужное откровение или вынос ссора из избы, а для понимания сложной технической и морально-этической обстановки, могущей иметь место в тиши операционных...

Надеюсь, меня не осудят коллеги за откровенность. Это ведь не криминал, а тяжёлая и ответственная и рисковая работа хирурга. А стремление к перфекционизму в жизни, а в хирургии особенно,  достойны примера и уважения.