Впереди нас ждал польский порт. Бывалые моряки не особенно любили поляков, звали мужчин пшеками за особенность шепелявой речи, соответственно, польские блондинистые женщины стали пшёнками.

  Польский народ был трудолюбивый, но жадный на деньги и не любил русских людей. Им привили русофобство с древних времён. Социализм, построенный в стране после войны, мало изменил это. Поляки укоротили язык на время, но под семейном одеялом наедине с пшёнками костили русаков почём зря по делу и без. Они ждали лучших времён, когда ненависть к большому брату, не ставшему близким даже за деньги, можно будет вылить им на голову.

  Я, практикант мореходного училища Александр Ершов, лично ничего не имел против этого народа, поэтому спокойно ждал встречи с новым для меня портом Гданьск.

  Польша – социалистическая страна, поэтому валюта учитывалась для моряков особо. Капиталистическая – отдельно от неё. Для нас же важнее была капиталистическая, потому что на неё можно было купить больше качественных товаров. Социализм и на западе был социализмом, никто не лез из кожи, чтобы произвести больше товаров для народа, но Польше продавалось их больше, чем в СССР, и нельзя сравнивать социалистический блок, где кормились в основном обещаниями, с капиталистическими странами, где полки ломились от реального товара. Но зато в социалистический город можно ходить по одному в увольнение.

   – И хлеб с куриным мясом у нас дешевле, чем у них на Западе, – слышал я не раз слова училищного пропагандиста, когда нам готовили загранпаспорта.

  Мне всё это было до лампочки, как любил говорить наш судовой инженер-электрик Пётр.

  В Гданьском заливе к нашему пароходу подошёл портовый буксир и увёл от нас лихтер. Мы прощально помахали трём загадочным мужчинам на ней. Больше ни лихтера, ни её команды мы не видели ни разу. После разгрузки морскую баржу загрузят военным имуществом и утянут другим буксиром в ГДР на советскую военную базу.

  Наш «Норильчанин» поставили в самом порту до особого распоряжения пароходства. К нам нагрянула польская санитарная инспекция. Капитан, конечно, недоумевал их посещению, но дипломатично промолчал и принял у себя в каюте. Две молодые и очень спортивные женщины сносно говорили на русском языке.

  Мужской экипаж захлёбывался слюной, наблюдая за ними. Девушки понимали их трудности, поэтому выгодно выгибали тонкий стан, забираясь по трапу на палубу.

  Второй помощник капитана, черноволосый высокий красавец с тонкими усиками под породистым носом с горбинкой, на правах вахтенного штурмана сопровождал красавиц к капитану.

  Он буквально купался в облаке тонких дорогих духов полек и наслаждался нашей неподдельной завистью. Одна девушка оступилась на комингсе входной двери верхней палубы, и Юрий осторожно поддержал её крепкой рукой за узкую спину под белоснежной блузкой. На этом эротические картинки закончились для нас. Посетительницы пропали с наших глаз в просторной каюте кэпа. Сразу же туда прошествовала буфетчица с подносом на руках. Бутерброды с копчёной дефицитной колбасой были прикрыты салфеткой. Небольшой термос-кофейник источал приятный запах.

  На следующий день после утренней вахты я получил увольнительную на берег.

  Мне не хотелось быстро возвращаться на судно, поэтому долго гулял по городу. Я заходил в магазины, но ничего особенного не нашёл для себя. В одном мне понравились модные клипсы для женщин. Я купил одни для Вики. Желание пригласить её в кино после прихода в Ленинград не проходила, а только усилилось за это время. Это не была любовь с первого взгляда. Просто захотелось иметь свою девушку, с которой стал бы проводить свободное время. Дальше я не заглядывал в нежных отношениях с противоположным полом, оставлял всё на само собой образующиеся взаимоотношения. Одним словом, был романтиком, прошу не путать с ботаником, и я не замечал истинной реальности дружбы с девушками.

  С Владимиром, с которым жил в одной каюте, не делился переживаниями. Он был полностью занят любовью со взрослой Валентиной, и его, как молодого бычка, каждый вечер инстинкт с непреодолимой силой тянул к ней.

  Вдруг я заметил второго помощника капитана Юрия Ивановича. Я в это время сидел на скамейке в небольшом, но очень зелёном, садике высотного дома.

  Юрий в белой водолазке, чёрных брюках с такими острыми стрелками, что можно, казалось, порезаться, и лакированных чёрных туфлях выглядел очень презентабельно. Он держал в одной руке букет роз, в другой поднёс к глазам чью-то визитку. Мужчина посмотрел на номер дома, прошёл мимо, не заметив меня, открыл входную дверь и исчез внутри.

  Потом я заметил в окне дома на третьем этаже польку из санитарной комиссии, которую второй помощник проводил к кэпу на наших глазах.

  Меня это озадачило, конечно, я не знал, что подумать об этом, но решил молчать, потому что не моё это дело, кто и куда ходит в городе. Моё дело учиться на практике судовождению, и я забыл об этой странной встречи с Юрием Ивановичем.

  Когда подходил к буксиру, встретил матросов Вадима и Анатолия с большим мешком. Блондинистый Вадим с накаченной фигурой в виде равнобедренного треугольника вершиной вниз, сиял, как новенький польский злотый, и что-то говорил, захлёбываясь словами, своему другу и коллеге. Невысокий ростом шатен Анатолий – противоположность Вадиму – с невзрачной фигурой тоже треугольником, но вершиной вверх, собой напоминал чисто женский склад. Парень слушал Вадима без фанатизма.

   – А вдруг это принадлежит кому-то всё-таки? – услышал я, как Толик спросил Вадю.

   – Да это свалка там автомобилей, ничейная, каких тут, как грязи у нас, потом пойдёт всё на переплав, а так детали послужат ещё! – горячо возразил тот. – Да и тугриков заработаем немного на этом.

  Матросы затащили мешок на судно, потом поволокли его на нижнюю палубу и стали распихивать железки по рундукам.

  Я с интересом заглянул к ним, чтобы узнать, чем поживились парни на халяву. Конечно, я знал, что бесплатно даются только проблемы. Но разглядев зеркала бокового и заднего вида, пару амортизаторов, какие-то приборы, дверные ручки, которые составляли добычу моряков, немного позавидовал предприимчивым землякам. На блошином рынке запчасти стоили денег.

  Но всё обернулось плохо для советских предпринимателей.

  Через полчаса подкатила полицейская машина. В это время ошалевшие от жажды наживы друзья решили сделать второй заход на свалку автомобилей. На них и указала из машины одна пшёнка блюстителям порядка. Моряки сами шли в руки правосудия. Как оказалось, польский предприниматель скупал битые машины, разбирал на части и сам продавал их.

  После долгих разбирательств с капитаном судна «Норильчанин», когда он подарил им бутылку коньяка и пачку западной жвачки, полиция вникла в уговоры Владимира Ивановича, и оставила в покое моряков братской страны. Даже не забрали железо, мол, тащили издалека парни, трудились. Это пусть им останется в подарок.

  Подарок подарком, но нужно было как-то загасить скандал на судне. Ведь за это не погладят по головке на родине.

  Парни заверили капитана с замполитом, что больше никогда даже не посмотрят на то, что плохо лежит. Мол, они не думали, что так получится, как им казалось, c бросовым железом.

  Их оставили на службе, но записали этот случай, как выговор, в личные дела будущих, думаю, буржуев.

  Третий матрос на пароходе, который жил в одной каюте с ними, был Кирилл и находился на вахте. Он дружил с парнями, но избежал участия в воровстве.

  Кирилл был некрасивый мужчина. В ямках серое лицо, неправильной формы в виде вытянутого влево яйца. Глаза серые и умные, длинное тело без единого грамма жира выглядело анатомических скелетом, на котором тельняшка не смотрелась красиво, висела, как мешок с нарисованными рёбрами.

  Я сталкивался по работе с Кириллом на пароходе. Он мне казался вполне адекватным и старательным моряком. Мы с симпатией относились друг к другу. Поэтому я не удивился, когда он пригласил на день рождения. Причём, как я понял, одного только меня. Кирилл нёс вахту у трапа, а я в рубке корректировал карты по заданию вахтенного штурмана. Значит, сменившись в полночь, вместо обычного чаепития в кают-компании, мы направимся к нему на рюмочку чая. Я был не против такого приглашения.

  После вахты я спустился на нижнюю палубу. Кирилл ожидал меня в коридоре:

   – Я забыл предупредить, что откушаем на нейтральной полосе, так сказать, чтобы мои друзья по службе не завидовали очень, – буднично сказал он.

   – И, где у нас находится такая полоса? – сильно удивился я.

   – Прямо через каюту буфетчицы пролегла она недавно, – ответил матрос. – Вика нам на зуб приготовила там, что бог подал, конечно.

  Сильно заинтригованный этим, я, как кролик за удавом, направился за Кириллом.

  Парень огляделся, как шпик, перед дверью в каюту девушки и, никого не заметив лишнего, тихонько постучался и сразу открыл незапертую дверь.

  В каюте горел небольшой настенный светильник. В полумраке помещения я рассмотрел на столике скатерку. На ней тарелку с красивой нарезкой из копчёных колбас, рижские шпроты и салат Оливье. Бутылка водки, две тарелки с вилками и пара стопок бросились в глаза, как завершение приятного натюрморта.

  На кровати лицом к стене лежала Вика и делала вид, что спала уже.

  Не скрою, что я был неприятно поражен, что буфетчица выбрала для дружбы Кирилла. Я по сравнению с ним был, как Луи Ганье с Луи де Фюнесом. При этом нужно добавить, что скоро стану штурманом на морских судах заграничного плавания.

  «Может, просто дружат они. И ничего между ними нет такого», – слабо утешил я себя про себя, выпив первую стопку за здоровье молодца Кирилла.

  Худо-бедно, но за час за разговором мы приговорили поллитровку «Столичной», съели всё, что приготовила девушка.

  «Может, для меня старалась, не для него?» – сыграл в хмельной голове мой личный эгоизм, дав надежду, что останусь поговорить с Викой, когда Кирилл отправится на боковую.

  Но неглупый матрос заметил моё смятение в душе и сказал:

   – Больше нет ничего, извини, не дома находимся. Когда придём в Ленинград, то приглашу в ресторан всех, чтобы отметить нашу помолвку, – кивнул парень радостно на постель за спиной.

  И я отправился побитым кобельком к себе. Кирилл остался у девушки.    

  «Очевидно, обговорить детали регистрации», – с сарказмом пришло мне в ревнивую голову.

Но это меня не интересовало теперь. Я выкинул из головы образ буфетчицы, как случайно промелькнувший на море.

  Ночью пришло штормовое предупреждение. К утру свистел в снастях ветер и было видно, как высокие волны с брызгами разбиваются о волноломы порта.

  Я направлялся в рубку после завтрака и видел, как с телеграммой в руке, начальник радиостанции Михаил Борисович пробежал к капитану.

  Сразу же заиграл отход судовой транслятор. Где-то в районе Клайпеды подала сигнал SOS чья-то яхта. Нам приказали найти её и оказать помощь.

  Пароход «Норильчанин» оторвался бесшумно от причала и взял курс на выход из порта.

  Как только вышли за волноломы, первая волна, как пьяный мужик, со злостью размашисто ударила судно по носовой скуле. В небо взметнулись тонны морской воды и красиво накрыли бак. Самые стремительные брызги долетели до стёкол рубки, предупреждая, что погода не намерена шутить и нужно быть осторожным.

  Капитан приказал вахтенному штурману проложить курс галсами, чтобы принимать волну всегда носом, не допускать бортовой качки, которая изматывала экипаж больше всего.

  Кок Валентина и буфетчица Вика слегли в постели. Они явно страдали морской болезнью.

   – Или косят под неё! – злился боцман Федя. Ему капитан приказал к обеду отварить картофель и накормить моряков вместе с сельдью из бочки, которую подарил нам рыболовный траулер возле шведского острова Готланд.

  Болезнь болезнью, а обед никто не отменял молодым здоровым организмам.

  Пароход сильно рыскал от ударов волн, и мне приходилось беспрестанно крутить рулевое колесо, чтобы выровнять курс.

  Дмитрий Савельевич включил радиолокатор, чтобы определять местонахождение парохода, и хотел заметить на экране бедствующую яхту. Но волны давали тоже отражение, и среди этих точек вряд ли удалось бы выделить небольшое спортивное судно.

  Вахтенный штурман отошёл от локатора, взял бинокль и внимательно наблюдал за свинцовым штормовым морем.

  До литовского порта Клайпеда по прямой было двести миль. Двадцать часов идти крейсерским ходом, но встречная волна и бешенный ветер значительно уменьшило скорость парохода, хотя кочегары старались во всю и в поте лица держали давления пара на должной высоте. Больше семи узлов буксир «Норильчанин» не выдавал, значит, до точки, где видели парусник, шлёпать не меньше тридцати часов.

  Судно ныряло с белесой вершины волны в тёмную впадину, чтобы натужно работая винтом, забраться на другую. По коридорам парохода можно было только держась за поручни вдоль переборок. На ют и бак лучше было не соваться. Их накрывали волны и, пенясь, как настоящее шампанское, стекали с шипением за борт.

  Меня подташнивало от болтанки, но это было обычное состояние почти всех моряков. Все, кроме кока и буфетчицы, исполняли свои обязанности. Боцман Федя взял себе в помощники матроса Кирилла и варил на камбузе картошку к селёдке, которая на удивление не очень быстро убывала из дарёной рыбаками бочки.

  Моряки ели и похваливали парней. Голод не тётка, как говорится, и молодые организмы поглощали с удовольствием нехитрую снедь, запивали чёрным чаем с хлебом.

  Экипажу приходилось спать урывками, потому что от качки моряки елозили в постели и невольно просыпались, чтобы через некоторое время забыться снова в тяжёлом сне.

  На море это называлось штормованием, то есть выжидали одновременно ослабление волн и худо-бедно галсами (зигзагами) двигались к намеченной цели.

  На следующей день после полудня ветер не стихал, гнал большую волну в сторону побережья Латвии в направлении порта Лиепая.

  На вахте старпома увидели яхту. Бедное судёнышко, как пробка, подлетала на волне вверх и стремительно падала вниз. На палубе не было ни души. Видимо, команда закрылась внутри. Нам не хотелось предполагать страшного. Парус сорван, на мачте остались останки снастей, которые развивались по ветру, как редкие и жалкие волосы.

  На корме заметили флаг, то есть там трепыхались его жалкие остатки. При некоторой фантазии, глядя на него, можно было по цвету матерчатой вертикали возле флагштока определить его польскую принадлежность.

  Рядом крутился большой советский сухогруз и пытался взять яхту под ветер, то есть создавал мёртвую от волн зону. Но теплоход был в балласте и имел большую парусность. Его опасно ветром сносило на бедствующий парусник, и он отходил от него, чтобы снова приблизиться и прикрыть собой от непогоды.

  Капитан «Норильчанина» вышел на связь с ним и посоветовал отойти от яхты совсем, чтобы не утопить случайно её под своим корпусом.

  Владимир Иванович приказал Евгению Петровичу пристроиться позади парусника и сопровождать их. К борту яхты подойти было не возможно при такой болтанке, как и переправить матросов на её борт обернулось бы трагедией для спасателей.

  Я на правах курсанта на практике находился в рубке и наблюдал за действиями капитана.

  Старпом выглядел неважно сегодня. Бледное лица, обильный под на щеках выдавали какой-то недуг или непереносимость морской качки. Второе предположение я отмёл сразу, потому что Евгений Петрович не страдал этим. Кроме того, видно было, как мужчина горбился и прикладывал руку к животу.

   – Ты не заболел часом, Юрий Петрович? – Владимир Иванович тоже заметил неладное со свои помощником.

   – Да не пойму что-то, живот болит, словно ножом режут изнутри кишки на части.

  Старпом побледнел ещё больше и стал оседать к полу. Я подхватил его и помог добраться до небольшого диванчика в штурманском помещении.

  Капитан всполошился и приказал связаться Михаилу Борисовичу с диспетчерской службой пароходства, чтобы доложить обстановку с яхтой, которую относит к берегу, и проблемы со здоровьем старшего помощника.

  Через полчаса пришёл приказ от диспетчера службы безопасности мореплавания. Буксиру предписывалось оставить яхту. За ней присмотрит береговая охрана порта Лиепая, которой передали её координаты и направление дрейфа.

  А пароход должен почему-то спешить в порт Вентспилс. К приходу будет обеспечена таможенная служба и пограничники для закрытия границы, и врач для обследования старшего помощника.

  С трудом с помощью однокурсника Владимира дотащил Юрия Петровича до его каюты, уложили в постель. Старпом стонал от боли. Я намочил полотенце и приложил на правый бок мужчины. Ему стало легче вроде, но мужчину стало тошнить. Владимир сбегал за ведром к боцману. Капитан приказал мне не отходить от больного человека.

  Гудком с парохода попрощались с бедолагой-яхтой, и примерно восемьдесят миль шли форсированным ходом до порта Вентспилс. Погода стала стихать, поэтому без проблем взяли на борт лоцмана и зашли в порт, где ждал нас свободный причал. Сразу налетела таможня, пограничники и врачи.

  Границу закрыли нам. Старпома погрузили в машину скорой помощи и увезли. У него предположили аппендицит, который подтвердился в больнице города Вентспилс.

  Снова связались с диспетчером пароходства, обрисовали картину, получили указание ждать сообщения от руководства.

  Через пару суток из отдела флота пароходства к нам прибыл новый старший помощник капитан из подменного экипажа. Пятидесяти пятилетний невысокий полноватый мужчина, представившийся, как Борис Павлович Вронский, предстал перед нами в огромной фуражке с золотым крабом, чёрном костюме с капитанскими нашивками и белой рубашке с чёрным безупречным галстуком. Я ещё не видел на флоте моряков в столь почтенном возрасте. Из рассказа моряка, прибывшего на замену Юрию Петровичу, мы узнали, что он работал всю жизнь в Черноморском пароходстве. Последние пять лет капитаном пассажирского теплохода.

  Затем решил уйти из отдела флота и переехать в город Ленинград, где приобрёл с приплатой квартиру по обмену с жильём в Одессе.

  Затем, не найдя достойного для себя занятия на берегу, подался в наше пароходство, где ему предложили службу в подменном экипаже. Моряки заменяли на судах тех, кто получал отпуска, заболел или другой уважительной причине сходил на время на берег. В связи с тем, что специалисты подменной команды постоянно меняли типы судов и районы плавания, туда набирали только опытных и квалифицированных судоводителей и судомехаников. Борис Павлович не имел замечаний в рабочем дипломе за время своей работе на юге, поэтому вполне соответствовал этой работе и мог отработать до пенсионного шестидесятилетнего возраста старшим помощником капитана.

  Через сутки пришла радиограмма отправиться из Вентспилс в порт Выборг. Там открыть границу и доставить морскую баржу с лесом в финский порт Турку.

  Пароход «Норильчанин» вышел из порта Вентспилс и взял курс прямо на север мимо эстонских островов Сааремаа и Хийумаа. Капитан решил не сокращать путь через Ирбенский пролив по вполне понятной причине. В Рижском заливе район плавания сложный, а старший помощник не бывал здесь, как, впрочем, и второй штурман. Открытым морем идти безопаснее, тем более, что оно успокоилось и ходить по зеркальным просторам куда приятнее, чем лавировать по шхерам.

  Я радовался новым дорогам по водным путям, как оловянный матросик, стоял вахты за рулём. На судне всё наладилось. Женщины поднялись с постели и варили нам вкусные обеды. По вечерам снова крутились фильмы. В кино мой названный Луи де Фюнес сидел рядом с красивой маркизой-буфетчицей на правах жениха и частенько держал её ручку в своих костлявых дланях. Он весело смеялся шуткам, открывая полный рот железных зубов. Вика же, напротив, прикрывала застенчиво ручкой свои прелестные зубки. Оба казались мне не совместимы для семейной жизни. Но в их взглядах угадывалась нежность и любовь друг к другу. И я понял, что иногда Луи Ганье проигрывает морскому дьяволу. Дело не только в породистой осанке мужчины, а в чём-то ещё, до чего не дорос пока практикант.

  Я уже не ревновал девушку, смирился, проклинал свою нерешительность с прекрасным полом и поклялся морскому богу Посейдону закадрить себе молодую Амфитриту. Я изгоню из себя страх перед женщинами, как Посейдон оттеснил богов Нерея, Океана и Протея.

  С такими мыслями я покинул мостик, передав штурвал сменщику. Третий помощник Дмитрий Савельевич сдал вахту старпому, показав на карте точку на курсе, проложенного чуть правее обычного направления движения судов в этом районе.

  Пароход уже к этому времени давно обогнул эстонские острова и на траверсе финского полуострова Ханко пересёк импровизированную линию входа в Финский залив.

  Перед Борисом Павловичем лежал путь мимо островов Найссаар, Прангли. И дальше нужно было взять курс между островами Большой Тютерс и Мощный. А там и до Кронштадта, как говорится, рукой подать, если смотреть на карту, конечно. По морю уйдёт на это не одна вахта.

  Этой ночью я спал тревожно. Мне снились прекрасные морские русалки. Они звали к себе, чтобы искупался в волнующейся тёмной пучине.

  Я пытался отговориться шутками, понимая, что красавицы не отпустят меня потом на волю. Но они настаивали такими сладкими голосами, что я стал терять разум и был готов прыгнуть к одной из них, чтобы закружиться вместе с ней.  И вдруг услышал скрежет металла, пароход качнулся налево и снова выпрямился. Шум двигателя стих. Я окончательно проснулся, прислушиваясь к необычной тишине.

  Владимир находился на вахте. Я лежал и что-то ожидал.

  Через десять минут сработал сигнал «Водяная тревога». Затем капитан судна по трансляции сдублировал его голосовым сообщением:

   – Внимание! Водяная тревога, пробоина с правого борта! Второму штурману, старшему механику и боцману провести разведку течи в корпусе судна! Команде по расписанию тревоги завести пластырь, машинной команде приступить к откачке воды».

  Я быстро оделся и выскочил из каюты. По расписанию разных тревог, которое висело над кроватью у всех членов экипажа, мне предписывалось находиться при водяной опасности в ходовой рубке, выполнять команды капитана по управлению судном.

  Моряки, кому предписывалось заводить пластырь, рванули на левую палубы. Там на шкафуте висел под подволоком брезентовый пластырь для заделки пробоины.

  В принципе это кусок брезента размером четыре на четыре метра мог закрыть собой шестнадцать квадратных метров. По обеим краям его были закреплены канаты. Пластырь заводится, как правило с носа судна и протягивается канатами к месту повреждения корпуса. Затем концы натягиваются и крепятся на палубе. Вода прижимает брезент к трещине и не поступает внутрь.

  Разведка места повреждения буксира доложила между какими шпангоутами находится пробоина. Вода поступала в жилой отсек рядового состава. Машинное отделение и кочегарный отсек могли работать ещё. Их затопит в последнюю очередь.

  Это обрадовало команду. Теперь важно удачно завести пластырь, закрепить, бросить все насосы на откачку поступавшей воды. Потому что полностью перекрыть подтопление судна избежать не удастся.

  После постановки брезентовой заплаты можно было идти навстречу спасателям. Из Кронштадта сообщили, что они вышли в море для оказания нам помощи. 

  «Спасатели идут спасать спасателя», – подумал я.

  У меня не было страха почему-то. Буксир терпит бедствие, а у меня на душе спокойно. Скорее всего я верил капитану и старшим товарищам, что никто не погибнет в аварии.

  Волны не было уже на море. Белые ночи на этой широте позволяли спокойно наблюдать за горизонтом. Да и белый свет успокаивал людей. В июне погода стояла тёплая. Матросы бегали по палубам в летней форме.

  Чтобы завести пластырь требуется умелый координатор. В этой роли выступил сам Владимир Иванович. Капитан оставил на мостике виновного в аварии старпома и приказал ему следить, чтобы судно не снесло опять на рифы, на которых получили пробоину. Причины аварии будут потом разбирать инспекторы по безопасности судовождения, а пока все специалисты судна оставались на своих местах.

  Под крики и споры моряков капитану удалось разложить брезент на баке. Затем завели под корпус концы через нос буксира на правый и левый борта. По команде кэпа моряки на левом борту тянули троса на себя, на правом – потравливали. Пластырь сполз с палубы через планширь на борт, двигался к ватерлинии, пересёк её и погрузился ниже.

  Когда подсчитали расстояние до центра пластыря, то пришли к выводу, что он достиг скулового пояса, на котором произошло повреждение, оставалось передвинуть брезент дальше к середине судна, чтобы накрыть трещину.

  Дед с боцманом доложили, что вода в корпус судна поступает намного меньше, и судовые насосы справятся с ней, не дадут затопить отсек полностью.

  Капитан прибыл в рубку и распорядился, чтобы команда с нижней палубы перетащила личные вещи на верхнюю. Я отправился в свою каюту. Морская вода затопила уже пайол каюты, недовольно хлюпала под моими рабочими ботинками. Схватив вещи, забросил их в кают-компанию и вернулся к штурвалу.

  Владимир Иванович спросил старпома:

   – Зачем же вы пошли на красный буй, Борис Павлович. Он же поставлен на месте скалы под водой?

   – Да я посчитал его за зелёный, – ответил тихо пожилой штурман. – Я думал, что он разделяет рекомендованный фарватер, чтобы не выйти на встречное движение.

  Это было даже мне странно, что такой матёрый моряк смог перепутать морские буи. Да и на карте всё предельно ясно обозначено.

  Левее острова находилась скала. И, чтобы суда не приближались к ней, над опасностью днём и ночью качался красный буй и светился красными проблесками.

  Забегая вперёд, скажу, что старший помощник из подменного экипажа оказался дальтоником. Он не различал цвета. Как такое могло быть на флоте, где проходят ежегодно медкомиссию, осталось загадкой, как и то, что Бориса Павловиче когда-то после осмотра врачами приняли в мореходное училище.

  И только к концу морской карьеры всплыл такой недуг мужчины. В результате которого наше судно могло уйти под воду, а мы оказаться в спасательных шлюпках далеко от берега.

    «Действительно, – подумал я тогда, – сколько верёвочке не виться, а конец придёт когда-то».

  А пока молодёжь сидела в кают-компании, спокойно ждала своей вахты или обеда. Паники не было вообще никакой. Словно случился рядовой случай. Моряки были уверены, что доберутся до суши.

   – А сигареты забыли забрать? – вскрикнул вдруг рыжий Борис. Курящие встрепенулись и бросились на нижнюю палубу. Но двери были закрыты по приказу капитана. Вода на полметра заполнила помещения нижней команды и просачивалась потихоньку в машинное отделение.

  Двигатели работали пока, и судно двигалось навстречу спасателям.

  На следующий день мы всё ещё не встретили спасательный караван, направленный к нам. Зато получили приказ из пароходства, проложить курс в Лужскую губу, приблизиться к берегу на глубину чуть больше четырёх метров, чтобы безопасно лечь брюхом на дно.

  Было не понятно, почему спасатели не встретили нас ещё, хотя по времени должны были быть давно рядом.

  Приказы не обсуждались на флоте, и буксир, нещадно дымя трубой, почапал в Лужскую губу, поближе к спасительному мелководью, подальше от больших губительных глубин.

  К утру дошли к берегу, нашли подходящую глубину и отдали якорь. И сразу же увидели целый караван спасателей. Два буксира притащили два понтона, которые сразу же подвели к нашим бортам и прикрепили на скорую руку. Специальное вспомогательное судно «Мирный» тоже ошвартовалось к нам. Его матросы потянули к нам огромные шланги с него. Затем наши моряки, сообща с ними, открыли световые люки, ведущие на нижнюю палубу, и опустили в одну из кают резиновые гофрированные шланги.

  Убедившись, что всё сделано, как нужно, пожилой моряк с командным голосом дал отмашку рукой. На «Мирном» где-то под палубой басисто зарокотал насос. И я увидел через световой люк, как вода, которая достигала почти подволока каюты, стала стремительно убывать.

   И получаса не прошло, как наш отяжелевший пароход «Норильчанин», освободив брюхо от лишней морской воды, благодарно покачивался на поверхности. Понтоны закрепили надёжно для перехода в Ленинград.

  Котельную загасили, и судно стало без движения, отопления, питьевой воды и света просто огромным железным ящиком. Лишних моряков решили переправить пограничным катером на берег, чтобы рейсовым автобусом из Эстонии отправились в Ленинград. Их трасса проходила в двух-трёх километрах от берега.

/Продолжение следует...