Часть 3.  Великая Уламкола. 1912 г.

Приветствия и страхи

Очередное обсуждение вопроса, касаемого верхнего мира, было назначено в самой нижней части подземного царства, в большом зале, который уламы именовали ыджик. Участвовать в ней могли только члены Большого совета, также называемого Ыджиком.

Наделенные большими полномочиями члены Ыджика собирались в полной тишине и абсолютной темноте, что вовсе не мешало белоглазым карликам находить свои места, четко различать силуэты друг друга, кивать головами и разводить руками в знак приветствия. Лишь когда юрла, то есть доминирующий правитель, поднялся со своей обители в самое нижнее, только для него предназначенное углубление, откинул длинные рыжие волосы и устроился на удобном сидении, составляющем единой целое с землей, зажегся тусклый, по меркам верхних жителей, свет. Только тогда собравшиеся уламы, слегка прищурившись, сумели разглядеть друг друга.

Правителя звали Кор. Он управлял подземной страной более полувека, то есть вступил уже в пору зрелости. Для уламов семьдесят лет считалось средним возрастом, а Кор, переваливший за восьмой десяток, был энергичен, свеж и мудр, никогда не стригся и не брился, чтобы и волосяной покров его тела ловил невидимые божественные волны. Уламы таким юрлом были вполне довольны и даже радовались тому, что у них моложавый руководитель.

Матовый свет исходил из стен, разрисованных животными, коих жители подземного мира, разумеется, не видели, но представляли себе, благодаря описаниям своих наблюдателей в верхнем мире. А сам зал представлял из себя цилиндр со скошенной боковой поверхностью, уходящий вверх метров на десять. Кор, как и положено правителю, был ближе всех к богу нижних людей Омолю, а, значит, служил проводником божественного разума. Рядом расположились юраси Гуддим и Майбыр, соправители Уламколы. Вся троица была одета в толстые халаты, расписанные трех -, четырех-, пяти- и шестиугольными звездами. Только на халате Кора звезды блестели на совершенно черном фоне, а в одеяниях Гуддима и Майбыра – на серо-голубом.

Повыше, на первом ярусе, устроились юрадыси – более мелкие, чем юраси, начальники. Их яркие костюмы с небольшим количеством звезд были похожи на бочки, из которых торчали головы и маленькие ножки подземных человечков.

Второй ярус занимали разодетые во всевозможные одеяния приглашенные тэдыши – знатоки. Те из них, что знали входивший в моду наземный русский язык, именовали себя учеными мужами, хотя почти половина знатоков были женщинами. Тэдышей из соответствующих групп приглашали для того, чтобы они могли дать умный совет по тому или иному вопросу. На этот раз для беседы позвали знатоков из группы «Гиперион». Она занималась исследованием наземных жителей – оламов. Сами тэдыши никогда на земную поверхность не поднимались, да и не могли подняться. Непривычно яркий свет, опасное атмосферное давление, жар от солнца и другие критические факторы грозили им тяжелой и мучительной смертью, а потому они тщательно изучали сведения, полученные от наблюдателей и тех оламов, что оказались в Уламколе волею судеб.     

На третьем ярусе, предназначенном для прочих приглашенных, сидели Адамус и Маркус – чэрыдеи, по-русски – наблюдатели.  

Как только зал слегка озарился матовым светом, все три яруса бесшумно поднялись с мест, возвели в знак приветствия руки кверху, а затем опустили их и одновременно хлопнули себя по коленкам. Вслед за этим встали Кор, Гуддим и Майбыр, хлопнули по коленкам себя и тоже подняли свои руки вверх. Таков был ответный жест, после которого все также бесшумно сели.

Кор поднял глаза вверх и негромко, и деловито, как полагается правителю, произнес:

– На этот раз мы бы желали послушать чэрыдеев. Надеюсь, Гуддим и Майбыр не против?

Юраси молча кивнули в знак согласия, а Гуддим приподнялся и дал знак Адамусу, что тот может начинать. Чэрыдей тут же встал и с жаром заговорил:

– Хочу сразу доложить всему благословенному Ыджику: мы сделали и делаем много, очень много. Но если бы вы только знали: как этого мало!

Кор, Гуддим и Майбыр недоуменно переглянулись, при этом правитель не смог скрыть улыбки и тут же легонько махнул рукой в знак того, что наблюдатель может продолжать. А Адамус между тем продолжал, даже не заметив жеста. Он поведал, как доблестные чэрыдеи вдохновляли российских мятежников на то, чтобы снести до основания изрядно одряхлевшую империю, именуемую Россией, и построить новый мир без их фальшивого Бога, но имперские охранители оказались сильнее. И ныне все эти бунтари отправлены в самые отдаленные уголки бескрайней и бесконечно грешной страны или вынужденно сбежали за ее пределы. Сама же империя восстала из пепла. И теперь российские сочинители творят такие стихи и поэмы, что вряд ли найдется в подземном мире тот, кто смог бы перевести их на язык уламов. Русские художники достигли верха совершенства, а ученые мужи совершили открытия, которые в скором времени позволят верхним людям делать то, что до недавнего времени было возможным лишь в истинно божественной Уламколе.

Правитель при этих словах поморщился, наклонил голову книзу, как бы обращаясь за помощью к богу Омолю, а затем резко поднял ее верх, вперился белесыми глазами в Адамуса и неожиданно мягким голосом спросил:

– И что же теперь? По твоим словам, получается, что вся наша затея не имеет смысла.

– Ни в коем случае, юрла Кор, – ответил наблюдатель. – Мы можем их сломить. Вот только действовать надо по-другому. И, пусть это может показаться кому-то неугодным, но надо брать с них пример.

Соправители вновь недоуменно переглянулись, а среди тэдышей и юрадысей прошелестел еле слышимый ропот. Заявление Адамуса всем присутствующим показалось слишком дерзким. Еще никто и никогда не ставил под сомнение превосходство уламов над верхними людьми, а, значит, брать с них пример не имело смысла. Однако наблюдатель, поняв, что перегнул палку, тут же поправился:

– Конечно, оламам далеко до нас почти во всем, что касается учености и организации жизни. Но они привыкли драться друг с другом, и в этом они нас, мирных уламов, превзошли. Они умеют собираться вместе, действовать, как один организм, когда нужно по кому-то ударить или от кого-то защититься. А потому вовсе не грех, если мы в этом поучимся у верхних людей. Мы хотим разбить их империю растопыренными пальцами, а надо бы их сжать в один кулак. У нас Никодимус сам по себе, Маркус сам по себе, да и я сам по себе. А нас должно быть стократно, тысячекратно больше, действовать мы должны как одно целое, как часть единого тела, управляемого головой, что находится внизу, здесь, в этот самом месте. Такое объединение сил, действующих в разных местах, но при этом совокупно, оламы называют сетью. И если мы опутаем такой сетью всю ихнюю империю, то сумеем ее повалить.

Кора его слова немного успокоили, но тут вмешался в дело Гуддим и вновь испортил правителю настроение.

– Вот ты говоришь, Адамус, что число наблюдателей следует увеличить тысячекратно, – колюче произнес соправитель. – Но где мы возьмем столько уламов, способных жить на поверхности? Это ведь ты не сгоришь на солнышке, а вот я так сгорю.

Раздался легкий смех и несколько тэдышей одобрительно прогудели

– Гуддим, скажи только слово, и мы найдем таких! – с жаром продолжил наблюдатель. – Тебе, конечно, наверх не надо соваться, ты наш веськод, начальник, правая рука Кора. А вот среди тэдышей нашлись бы те, кто готов рискнуть.

После этих слов тэдыши протестующе зарокотали уже во весь голос.

Кор вновь опустил голову так, чтобы борода коснулась земли, а подняв ее, бросил взгляд на первый ярус:

– Мне очень стало интересно: это твои мысли или их тебе внушил Таракутто, твой непосредственный веськод?

С первого яруса тут же вскочил испуганный юрадысь Таракутто, самый маленький из карликов, лысоватый и с бегающими глазками. Он быстро взял себя в руки и постарался продемонстрировать полнейшую невозмутимость:

– Многоуважаемый Кор, уважаемые Майбыр и Гуддим! Все, что сказал сейчас Адамус, его собственное мнение. Он даже не соизволил со мной посоветоваться. В этом случае я бы предостерег его так, как это сделал Гуддим. Приподнял бы его и поставил на место. Нельзя рисковать ценными головами тэдышей.

– Хорошо, пусть так, – Кор продолжал сверлить глазами начальника над наблюдателями, от чего у того подкашивались коленки. – Ну а малыми силами, тем, что есть у нас, мы сможем справиться.

– Да-да-да, конечно, сможем, – торопливо ответил Таракутто. – Каждый улам стоит ста, а может и тысячи оламов. У нас один Никодимус превосходит всех верхних людей вместе взятых.

– Ну, конечно, – мрачно произнес, даже не вставая, широкоплечий Маркус. – Если бы у нас всех было такое, как у него, кольцо с чудодейственным камнем, то мы бы своими силами справились с этой неразумной империей.

Взгляд Кора устремился во второй ярус – на Тунныра, руководителя группы «Гиперион». Тэдыш немедленно встал и доложил, стараясь держать себя в руках:

– К сожалению, Никодимус не желает делиться секретом своего кольца с чудодейственным камнем. Наши собратья по группе «Прометей» пытаются самостоятельно воссоздать его, но, насколько мне известно, у них ничего не выходит. Отец Никодимуса, опять же к сожалению, унес секрет в глубокое сердце Земли.

– Что ж, передай своим собратьям по группе «Прометей», что если они не сумеют воссоздать камень, то отправятся вслед за Никодимусом на поверхность Земли в качестве наблюдателей, – съехидничал юрла. – Это касается и вас, группу «Гиперион».

У Тунныра задрожали руки, и он, стараясь скрыть волнение, присел, положив ладони на сидение, желая таким образом получить энергию для самообладания от бога Омоля. И в этот момент тяжело поднялся со своего места юрась Майбыр. Он неторопливо осмотрел все три яруса, а затем вперился глазами в правителя.

– Вот что, Кор, я тебе скажу, – начал соправитель. – Я старше вас всех и, кажется, единственный, кто тебя не боится. А ты забыл завет великого Льюиса: юрла и юраси – лишь первые среди равных. Нас никто не должен бояться. Мы – такие же, как они. Так почему же при виде тебя уламы впадают в трепет? Да, ты ниже, чем они. Но зачем это постоянно подчеркивать?

– Постой, Майбыр! Разве я внушаю страх и подчеркиваю свою низость? – заулыбался Кор, скрестив ладони и потирая их друг об друга. – Я что-то этого не замечал.

– Вот именно, что не замечал! – густой голос престарелого юрася уже грохотал и эхом отдавался с вершин зала. – Ты сам не заметил, как пригрозил нашим тэдышам, нашей опоре, отправить их на поверхность. Хотя ты прекрасно знаешь, что для настоящего улама лучше смерть, чем жизнь и медленное угасание под ярким солнцем.

– Хорошо, хорошо, я возьму свои слова назад, – правитель приподнял ладони в знак примирения. – Только давай поговорим, по существу.

– Ладно, поговорим, по существу, – согласился Майбыр отнюдь не примирительным тоном. – Как понимать твой план «Омоль йором»? С самого начала, со своего создания наша дружная страна держала на поверхности Земли наблюдателей только лишь за тем, чтобы оградить себя от беды, которую несут злобные оламы. До сих пор чэрыдеи служили нашей защитой, но никак не нападением. И вот ты решил поменять направление. Теперь они не защитники, а разрушители. А, значит, наша мирная Уламкола развязывает войну, как это делают только оламы. Так что ли?

Кор ничего не ответил, но за него это сделал подскочивший с сиденья Гуддим:

– Ты что, старикан, не понимаешь что ли великой цели? Если мы разрушим империю оламов, причем не сами, а только подтолкнем их, неразумных, к этому, то и угрожать нам ничего не будет. Тогда и наблюдатели не понадобятся. И всякий страх совсем исчезнет. Не перед Кором трепещут наши тэдыши и другие члены Ыджика. На самом деле это боязнь верхних злыдней. Страх перед христианами сидит в каждом из нас с самого рождения и иногда он проявляется в страхе перед кем-то другим. Уничтожим христианство – и страх исчезнет навсегда!

Юрадыси и тэдыши неуверенно загудели в знак одобрения, а Адамус вскочил с места и начал бить ладонями друг об друга, аплодируя, подобно верхним людям. Когда хлопки смолкли, с места поднялся Таракутто и уже без всякого трепета сказал:

–  Я не успел сообщить, что в зоне «Гипериона» находятся верхние гости. Их зовут Лукин, Брачишников и Зиедонис. Они составляют кэртас, созданный Никодимусом, а привел их сюда знакомый вам всем и очень близкий Гараморт в сопровождении присутствующих здесь Адамуса и Маркуса. Разрешение на визит дал Гуддим. Я думаю, что мне стоит побеседовать с ними и узнать: так ли крепка империя оламов? И тогда я смогу доложить Большому совету свои выводы и пожелания.

– Я подтверждаю то, что сказал Таракутто, – кивнул, не вставая Гуддим. – Я дал разрешение на гостевой визит этих молодых оламов и также намерен поговорить с ними. По сведениям, полученным от Никодимуса, они там-наверху, варятся в самой гуще мятежников самого разного толка. Результат будет вам всем доложен. В первую очередь, разумеется, Кору и Майбыру. Тебя это устроит, почтенный соправитель?

– Вы опять внесли заразу с верхнего мира, – недовольно проворчал Майбыр. – Место оламов в Уламколе на самом верхнем ярусе. Но раз уж они здесь, то я тоже желаю провести с ними беседу. Как они там себя называют? Лукин, Брачишников и Зиедонис? Посмотрим, что это за посланцы дьявола Ена.

– На том и порешим, – громко произнес Кор, хлопая себя по коленкам в знак того, что собрание окончилось.

 Посланцы верхнего мира

 Лукин, Брачишников и Зиедонис испытали острейшее разочарование и не находили себе места. Уламкола оказалась совсем не такой, как им представлялась, когда они были наверху.

Унылое освещение, исходившее от стен, действовало угнетающе, особенно на ранимую душу Лукина. Как оказалось, местным жителям яркий свет совсем не нужен, своими белесыми глазами они способны видеть даже в абсолютной темноте. Брачишникову не понравилась, что так лелеемая им подземная империя населена белоглазыми карликами. Их рост едва доходил до шеи невысокого Лукина, а рядом с каланчой Зиедонисом они и вовсе выглядели лилипутами. Самого Федора-Абрама замучили низкие потолки. Если его товарищам требовалось просто нагибать голову, чтобы пройти по коридору, то Зиедонису приходилось склонять ее. И на всех давила томительная тишина. Все что могло двигаться, двигалось бесшумно, уламы разговаривали между собой негромко, к тому же казалось, что их совсем немного.

Впрочем, все это они испытали на себе во второй день пребывания в подземной империи. А начало было довольно-таки своеобразным. Попав на территорию Уламколы, вся компания погрузилась в бесформенный с виду лифт, который сначала опускался вниз, сделал остановку, на которой сошли Адамус и Маркус, после чего он двинулся дальше, но через какое-то время остановился и поехал вбок.

Когда кабина вновь замерла, беззвучно открылись округлые двери и петербургские оламы увидели перед собой огромную, освещенную ярким солнцем поляну с цветущей зеленой листвой, белыми, точно девичьи косынки, ромашками, окруженную необычным сочетанием деревьев – зеленых кедров, белоснежных яблонь и рябин с алыми гроздями ягод. При этом по поляне кружил легкий ветерок, вызывая приятный на слух шелест листьев и наклоняя траву и деревья книзу. 

Жаков подтолкнул кэртас к выходу, пожелал всем спокойной ночи и уехал на лифте дальше. Лукин, Брачишников и Зиедонис остались на поляне, ничего не понимая и растерянно хлопая глазами.

Первым из ступора вышел Федор-Абрам. Он решил сорвать яблоко, однако, как только он сделал несколько шагов, неведомая сила его остановила. Он двинулся в обратную сторону и опять-таки смог сделать всего пять-шесть шагов. Тогда он попытался нащупать невидимую стену руками, и тут неожиданно преграда разверзлась, в разные стороны отошли две половинки широченного кедра и откуда-то из глубины появились две носатые карлицы, одетые в узорные юбки, но не спадающие сверху вниз, а идущие от талии вверх до шеи. Они деловито осмотрели всю троицу, после чего одна из них на русском языке, но сильно окая, попросила их раздеться.

Поначалу петербуржцы не пожелали обнажаться перед дамами, пусть даже маленького роста, но другая карлица, их успокоила, попросила не церемониться и пообещала, что завтра они вновь будут одеты. Одежда же нужна для того, чтобы… Тут она с трудом произнесла слово «про-де-зин-фици-ровать».

Первым скинул с себя изрядно запачканные одеяния Зиедонис, посчитавший, что карлицы – это не совсем женщины, а потому их можно не стесняться. За ним последовал Брачишников. Он нехотя снял с себя замызганный модный пиджак, сев на траву, стянул отсыревшие мокасины и так до самых трусов. Нижнее белье журналист стянул только тогда, когда убедился, что Федор-Абрам стоит совсем голый. Аккуратно сложив все это убранство, Николай передал его карлицам. Лукин отвернулся, почему-то решив, что раз он не видит двух женщин, то и они не видят его, и стал не спеша освобождать свое тело от куртки, брюк, башмаков, трусов и майки, передавая их правой рукой карлицам, но не поворачиваясь и не глядя на них. Себе он оставил только очки.

Собрав одежу, женщины удалились, пожелав троице хороших снов. И как только закрылась невидимая стена, солнце на округлом потолке погасло, но зажглись тусклым светом луна и звезды.

– Раз нам повелели спать, то будем спать, – сказал Зиедонис и опустился на траву. Уже через минуту он засопел, что свидетельствовало о том, что он сладко спит.

Лукин, уверенный, что в таком нервозном состоянии он ни за что не уснет, опустился рядом с товарищем по университету, снял и положил рядом очки и очень быстро задремал. Любопытный Брачишников попробовал было при свете луны и звезд заняться изучением необычной поляны, но постоянно натыкался на невидимую стену. В конце концов, он решил, что утро вечера мудренее, разлегся на нескошенную траву и отключился вслед за своими товарищами.

 ххх

 Так они и проспали неведомый отрезок времени, поскольку если у кого и были карманные часы, то они остались в отобранной одежде. Спали без одеял, но воздух был теплым и в тоже время свежим. Проснулись наземные жители одновременно – когда погасли «луна» и «звезды» и зажглось «солнце». Сны, несмотря по пожелание карлиц, были тревожными, а потому вся троица какое-то время приходили в себя, пытаясь вспомнить, что с ними произошло, и угадать, что же их ждет.

Однако долго валяться в искусственной траве не пришлось. Стена, прикрытая кедром, вновь разверзлась и на «поляну» в сопровождении карлика в сиреневых панталонах, узенькой кремовой курточке с очень широкими плечами и лихом фиолетовом берете вступил Жаков. Философ был одет в ослепительно белое кимоно с черным поясом и вступал на «траву» босыми ногами.

– Ну что, дети мои, ночь была темной и спокойной? – то ли спросил, то ли констатировал факт ученый.

– Господин Жаков, объясните нам, ради Бога, где мы находимся, – заговорил Брачишников.

– Местные называют эту комнату торъя, нечто вроде карантинного изолятора, – весело ответил философ. – Пока вы тут давали храпака, с ваших тел убрали всякие бактерии и прочую нечисть, дабы не заразить ими честных граждан прекрасной Уламколы. А эта вот полянка, искусственное солнце, луна, трава – результат недоразумения. Когда-то очень давно на этот ярус попал такой же, как мы, верхний житель. Его спросили, как он любит там, у себя, спать. Он ответил, что предпочитает лежать в густой траве на поляне, окруженной кедрами, рябинами и яблонями. Вот ему и создали «поляну с деревьями». С тех пор много наших людей перебывало здесь, я и сам отсюда же начинал свое знакомство с этой чудесной страной. Все недоумевали, но когда им предлагали что-то переделать, то никто не соглашался. Нам любовь спать на природе досталась от наших предков. Уверен, и вам тут было хорошо.

– Каллистрат Фалалеевич, нельзя ли нам получить нашу одежду? – взмолился Лукин.

Вместо Жакова ответил вопросом на вопрос, нелепо картавя, пришедший с ним карлик:

– Вы желали бы ту, что была на вас, или какую-то дгугую?

Петербуржцы не успели ответить – в разговор вновь вступил Жаков:

– Да, молодые люди, забыл вам представить… Кстати, представлять кого-то в Уламколе не принято, но я сделаю исключение. Перед вами Тугай – ученый муж, как он сам себя называет. А по-ихнему – тэдыш, знаток. Но я вам так скажу: он всем тэдышам тэдыш. Знает про нас больше, чем мы сами знаем о себе.

Тогай не стал изображать из себя скромника, краснеть и смущаться. Наоборот, он кивнул в знак согласия, а поскольку ответа насчет одежды не последовало, то зашел с другой стороны:

– Может быть, вы желаете одежду, как у меня? 

– Нет уж, – хмуро ответил Зиедонис и поморщился. – Отдайте нам то, что забрали.

– Остальные оламы тоже желают получить свои платяные гагитеты?

Лукин и Брачишников кивнули, и Тугай продолжил:

– К сожалению, носить то, что вы носили, у нас не пгинято, но вы получите почти тоже самое. Кто пегвый?

Решив, что их позвали в гардеробную, первым поднялся Зиедонис, и Тогай подвел с его к «рябине», провел рукой по невидимой стене, которая тут же распахнулась, и карлик легонько втолкнул Федора-Абрама в образовавшуюся пустоту. «Рябина» сомкнулась, а ученый муж пальцами «прочертил» по незримой поверхности несколько знаков. Через короткое время стена вновь разверзлась, и из темноты вышел растерянный Зиедонис. Он был одет в тоже грязное старье, что еще вчера отдал на дезинфекцию, только без обуви и без носков.

Вслед за ним шагнул во тьму любопытный Брачишников. Результат оказался тем же: он вышел на «поляну» в запачканном сюртуке и грязных брюках, при этом босой. Лукин удивился тому, что местные жители, видимо, продезинфицировав их одеяния, совсем не подумали о том, что их не мешало бы почистить. И с эти мыслями студент вступил в отверстие в невидимой стене.

Когда стенки за ним сомкнулись, Лукин, оказавшись в абсолютной темноте, почувствовал на своем теле дуновение ветерка, как от вентилятора, услышал легкое жужжание и через несколько секунд ощутил себя одетым. Выйдя наружу, он с грустью заметил, что и его фланелевые брюки, и серый пиджак сохранили следы грязи, правда, они были какими-то легкими, почти невесомыми. А, главное, он никак не мог понять, каким образом вся эта одежда на нем оказалась. Он сам ничего на себя не надевал и не подставлял руки и ноги, чтобы это сделал незримый гардеробщик. Носки и обувь, видимо, так и остались на дезинфекции.   

Лукин посмотрел на товарищей и обратил внимание, что Брачишников прилагает все усилия, чтобы стряхнуть с одежды въевшуюся грязь, но у него ничего не выходит. Наконец он поднял глаза на единственного присутствующего здесь гражданина Уламколы и спросил:

– А нельзя ли было это как-то почистить?

– Но ведь вы же пожелали, чтобы мы отдали то, что забгали, – спокойно, без тени иронии ответил Тугай. – Вот мы вам и вегнули подобие того, что было.

– Мои милый школяры, здесь носят одежды из искусственной пены, – пояснил Жаков. – Она может быть любой формы, любого фасона. Какой захотите. Вы захотели получить свои костюмчики, вот вы их и получили. Вернее, их подобие. Специальная автоматическая машина уже сфотографировала весь ваш туалет со всеми пятнами, пылью и комками грязи, сделала копии и напялила их на вас. А вот обуви здешние уламы практически не знают, так что походите босыми. Это приятно и полезно. А сейчас давайте поедим. Наголодались, наверное?

Именно в этот момент вся троица ощутила щемящее чувство голода. Они вдруг вспомнили, что не ели ничего с тех пор, как попали в эту чудную страну. И не заметили, как из-за невидимой стены возник стол, только не плоский, а похожий на бугор с выемками, в которых размещались четыре небольшие пиалы с мутной жидкостью и фигурки карликов. Откуда-то снизу выросли сиденья, похожие на дубовые пни. Жаков и Тугай тут же на них уселись, предложив молодым петербуржцам сделать тоже самое. Каллистрат Фалалеевич взял пиалу и пояснил, что налитая в него жидкость называется сур. Так коми люди именуют пиво, а жители Уламкалы любой напиток. Фигурки карликов тоже съедобны. Причем они представляют из себя уменьшенные копии правящей тройки – юрлы Кора и юрасей Майбыра и Гуддима. Все это весьма вкусно и сытно.

Усевшись на «пеньки», студенты почувствовали, что они вовсе не из жесткого дерева, их поверхности тут же приняли форму сидящих на них задних частей тела. Сур имел вкус говяжьего бульона, а вот фигурки правителей оказались сладкими. Друзья умяли эти блюда в один присест и поняли, что насытились. Жаков пил и ел, не спеша, смакуя каждый миллиметр запеченного «Кора», осторожно пригубливая «говяжий» сур. Тугай ничего не ел и не пил, а, сложив руки, с любопытством поглядывал на гостей из верхнего мира.

Брачишников дождался момента, когда их учитель доест остатки «правителя» и произнес:

– Господин Жаков, вы нам еще там, на поверхности, обещали, что расскажете все про эту страну, как только мы в нее попадем. И вот мы здесь. Не изволите ли исполнить обещание?

– Понимаю нетерпение петербургского репортера, – сказал философ, обтирая губы оторванным куском от своего черного пояса. – Конечно же, расскажу, только, чур, не для газет. Все должно остаться в тайне. Так слушайте же.

 ххх

 И Жаков поведал поэтическую и, на первый взгляд, сказочную историю, как в стародавние времена, когда Москвой правил Дмитрий Донской, явился на место, где сходятся реки Вычегда и Вымь, в сопровождении служивых людей монах Степан Храп, более известный ныне под именем Стефана Пермского. Он нес свет христианства, но жившие в этих местах зыряне приняли его за злого колдуна.

В этом месте философа перебил Тугай и продолжил рассказ, но уже со своей колокольни. Его далекие предки действительно решили, что пришелец – злой колдун, но для этого у них были все основания. До появления Степана люди вольно жили на своей земле и верили в двух богов –братьев Ена и Омоля.



Ен славился любовью ко всему живому, но был глуп, а вот Омоль живых существ не любил, зато отличался умом. Ен сотворил небо и облака, а Омоль, превратив облака в тучи, сотворил землю, которую поливали дожди из этих туч. Ен создал звезды, а Омоль напустил туману. В конце концов, дабы защититься от своего опасного братца, Ен сделал людей. Но и Омоль сделал людей на случай возможной вражды. Те и другие люди так перемешались, что никто не мог понять, кто из них от кого. Но поклонялись они все одной матушке-березе, родительнице обоих богов.

Росла эта матушка-береза на пересечении Вычегды и Выми. Вымь была рекой Ена, а Вычегда – Омоля. Торговые люди, собираясь в путь, непременно спрашивали у нее, куда им плыть. В этот момент поднимался ветер, и ветки матушки-березы указывали нужное направление. Того, кто им следовал, ждала удача. Пойти другим путем – верная погибель. Когда кто-нибудь заболевал, то непременно шел к матушке-березе, прикладывал к ее коре больное место и тут же выздоравливал. А если хворь настигала далекого родственника, то брали у матушки-березы сок, несли больному, и хворь исчезала. Беременные женщины каждый день шли к ней, выпрашивая здоровое потомство, а если какая-нибудь молодка оказывалась бесплодной, то сок матушки-березы помогал ей зачать крепкого малыша.

И вот явился во всей красе Степан Храп и объявил, что Ена и Омоля нет и никогда не было. Бог всего один и ему следует молиться. А матушка-береза вовсе не матушка, а прокудливое дерево, подлежащее сожжению. И запалил покровительницу.

Народ пришел в ужас, те, кому матушка-береза успела помочь, бросились ее защищать, но служивые люди оттащили их, огородили место казни чудодейственного дерева, и ничего не оставалось селянам другого, как смотреть на гибель своей великой богини.

Матушка-береза горела три дня и три ночи. Река Вычегда шумела и бурлила, а вот Вымь вела себя спокойно. И обгоревшие останки великого дерева рухнули именно в Вычегду и поплыли, вопреки законам природы, вверх по течению. Все те, кто пытался заступиться за матушку-березу, последовали за ней.

Они шли все дальше и дальше, пока почти не достигли истока реки, потеряв всякие ориентиры, поскольку сгоревшая береза утратила свою могучую силу и вскоре затонула. И чем дальше они шли, тем их становилось больше. Жители селений, встречавшихся на их пути, присоединялись к беженцам, услышав рассказ о нашествии Степы-колдуна. У истока реки они хотели остановиться и зажить своей прежней жизнью, поклоняясь теперь уже не предателю Ему, а заступнику Омолю. Но и туда явился Степан Храп со своими людьми. Прошлось отправляться далее на север.

На пути своем беженцы повстречали странного человека, облаченного в длинную рубашку, к которой был прикреплен головной убор, скрывающий его волосы. Он назвал себя нездешним именем Льюис.

Тут опять в разговор вмешался Жаков и пояснил, что это был монах-бенедиктинец из Флоренции по имени Бруно Галеотто. Слово Флоренция резануло беженцам слух, и они поначалу решили, что он из степаного войска, тем более что и одеяниями он был похож на Храпа. Монаха связали и даже хотели сжечь, как это сделал Степан с матушкой-березой. И очень быстро раскаялись, что грубо обошлись с человеком, который, как выяснилось после длительной беседы, послан самим Омолем. Льюис поведал неграмотным предкам, что богов даже больше, чем они думают. Боги повсюду – в траве, в деревьях, почве и, конечно же, в земле.

В земле, говорил Льюис, находится также загадочный философский камень, обладающий волшебной силой. Он может изменять свойства металла, железо сделать подобным солнцу, чтобы больше никакое солнце не понадобилось. Тогда откроется маленькому народу такой свет, что сам народ станет богоподобным.

И под руководством Льюиса древние уламы принялись за поиски философского камня. Они с остервенением рыли землю, углубляясь все дальше и дальше.  И еще Льюис делился своими божественными откровениями и даже научил записывать полученные знания сначала на растениях, а затем на больших деревянных досках. Сам Льюис очень много писал, только никому не показывал написанное, говорил, что еще рано им знать все, что знает он, новый богоподобный покровитель.

В общем, как пояснил Жаков, Льюис был гением Проторенессанса. Его вполне можно поставить рядом с родившимися намного позднее великим Галилеем и не менее великим Леонардо да Винчи. Неизвестно, как бы пошла история человечества, останься он во Флоренции. Вот только сам он стал скитальцем, как и эти беженцы. Он тоже настрадался от христиан. На родине его объявили еретиком и приговорили к сожжению. Тогда монах ушел на север, прошел пешком германские, литовские и новгородские земли. И оказался среди тех, кто называл себя коми мортом. Он быстро освоил их язык, но узнав, что из московских земель надвигается с вооруженным отрядом христианский миссионер, решил скрыться от него, не зная, чего ему ждать от такого нашествия. Где гарантия, что миссионер не связан со святой инквизицией?

 ххх

 Вот так целый народ ушел от христиан под землю, сотворив иную, ни на что не похожую цивилизацию. Верхние люди, принявшие новую веру из рук Стефана Пермского, презрительно окрестили их чудью. Сами же нижние люди предпочли называть себя уламами.

До недавнего времени уламам ничего не надо было от верхних людей, они желали только одного – чтобы их не трогали. А потому для защиты держали среди христиан своих разведчиков-чэрыдеев. За полтысячелетия уламы отвыкли от солнца, и боятся подниматься наверх. Но время от времени по разным причинам к ним попадают оламы. Многие из них становятся полноценными гражданами Уламколы, женятся или выходят замуж за местных. Их детей называют чуточку иначе, чем остальных, Никодимус, Маркус, Адамус и так далее. И именно из этих людей получаются отличные чэрыдеи.

 Отличные чэрыдеи

 Таракутто принял Маркуса и Адамуса в своем личном отсеке. Это была небольшая округлой формы комната, не имевшая никаких украшений по стенам, из которых исходило лишь мерное желто-оранжевое сияние, призванное настраивать его хозяина и его посетителей на активную работу. Похожее за наземное кресло сидение хозяина отсека располагалось в центре и вращалось по мере необходимости. Ему, как любому руководителю, надлежало получать энергию от бога Омоля. Маркус и Адамус разместились на небольших выступах и должны были опираться спинами на углублениях в стене, чтобы питаться опосредованной энергетикой, но по ставшей на земле привычке, они этого не делали, занимая своими задницами лишь половину сидения.

– С нашими гостями-оламами желают встретиться Гуддим и Майбыр, – начал беседу Таракутто, как обычно, без всякого вступления. – Но прежде я бы желал узнать про них все, что вы сами знаете. Их привычки, манеры, убеждения и прочее, прочее. Но сначала скажите, почему с вами нет Никодимуса?

– Никодимус заявил, что он не вернется в Уламкалу до тех пор, пока не исполнит, как он сам выразился, свою миссию, – глядя в пол, ответил Маркус. – А эту свою миссию он разобьется в лепешку, но исполнит. Ну, то есть, он сам так сказал.

Интересное выражение – «разобьется в лепешку», подумал про себя Таракутто, отмечая, что верхний язык весьма богат. Здесь, внизу, никто бы не стал говорить «разбиться в шани». А вслух он выругался:

– С каких это пор чэрыдеи сами решают, где им быть? Ладно, он не считается со мной, но ему и слово Гуддима не указ!

За такой надменный начальственный тон обычные уламы, а особенно тэдыши, могли запросто Таракутто побить, нажаловаться начальству, и полетел бы юрадысь вверх тормашками. Однако наблюдатели за годы жизни на поверхности земли привыкли к начальственным интонациям и считали подобную манеру разговора вполне приемлемой.

– Да, этот Никодимус совсем от рук отбился, – по-прежнему, глядя в пол, проговорил Маркус. – Я считаю, что его надо отозвать, отобрать его кольцо с камнем и передать эту штуковину нам.

Таракутто опять отметил про себя особенности наземного стиля во фразе «от рук отбился». Они, конечно, беседовали на языке уламов, но Маркус, сам того не замечая, переходил на наречие русских оламов. Юрадысь не считал нужным его поправлять. Наблюдателям желательно сохранять кое-какие привычки верхних людей.

– Маркус, ты же прекрасно знаешь, что Никодимус скорее выбросит свое кольцо в реку, чем кому-нибудь отдаст, – сыронизировал Адамус.

– Ничего, можно его поймать, скрутить, вырвать кольцо вместе с пальцем, – мрачно предложил Маркус.

– Как же, его поймаешь! Скрутишь! Да он нас самих раскрутит этим кольцом так, что мама не горюй.

И уже в который раз за время беседы Таракутто подивился выражениям, которые притащили с собой наблюдатели. Он неплохо изучил оламский русский язык, но знал, что до совершенства ему далеко. Впрочем, оно и не требовалось.

– Оставьте Никодимуса в покое, – приказал юрадысь. – Он один делает такую работу, что и десять, сто таких, как вы, не сделает.

– Да, вы дайте мне его кольцо…, – вспыхнул было Маркус, оторвав взгляд от пола.

– Все, хватит! – в резкой форме остановил его Таракутто. – Мы сюда не Никодимуса пришли обсуждать, а наших гостей. Вот о них и рассказывайте. Начнем с Гараморта.

  – От этого Гараморта нам нет никакой пользы, – продолжал все в том же мрачном духе Маркус. – Лично я бы его навсегда оставил у нас, под землей. Он болтун, и ему ничего не стоит там-наверху, разболтать все наши тайны.

– Ну, ты не прав, Маркус, – вступил в разговор Адамус. – Гараморт – человек порядочный, лишнее болтать не станет. Разговорчив? Это да, но не болтун. И пользы от него наверху будет поболее, чем здесь. В его квартире регулярно собираются самые разные людишки, оламы то есть. От них можно много чего полезного узнать.

Наблюдатели еще немного поспорили о Каллистрате Жакове, пока Таракутто это не надоело, и он не перевел разговор на молодых людей, прибывших в Уламколу вместе с Гарамортом. Тут картина получалась какая-то неопределенная. С одной стороны, двое из них всего лишь студенты, однако это самый мятежный народец. Они помаленьку бунтуют, пока учатся, а после становятся революционерами. Слов «революция» и «революционеры» в языке уламов не было, а потому пришлось произносить их без перевода, но Таракутто понимал их значение.

Из этих двоих Адамус выделил Лукина, как самого умного, самого тревожного, а потому наиболее способного, чтобы сотрясать основы фальшивой империи. Маркус же был убежден, что именно по этим показателям на Лукина лучше не ставить. Он – человек созерцания, а не действия, в отличие от Зиедониса. Вот этот уж не остановится ни перед чем. Если ему поручить прикончить императора, то он это сделает без колебаний. Адамус, однако, считал, что Зиедонис слишком горяч, а потому может в любой момент вспыхнуть и прогореть, то есть оказаться в казематах или на виселице. Что касается Брачишникова, то оба наблюдателя полагали, что толку от него ни на грош.

Таракутто, услышав в очередной раз странный языковой оборот и не поняв этот раз его значение, решил, что именно Брачишников самый полезный гость из этой троицы. Да и Никодимус сообщал, какое сотрясение в умах оламов вызывают его статьи про некоего старца, ихних юрадысей и многое другое.

В общем, решил Таракутто, под его началом работают замечательные наблюдатели. И раз все они указывают на Брачишникова, то он должен стать первым, с кем встретятся юраси Гуддим и Майбур.    

 Встреча с Брачишниковым

 Гуддим и Майбыр в ожидании гостя с поверхности земли с друг другом не разговаривали, а тупо разглядывали стены отсека, называемого сернит-лэбом и предназначенного для общения с вышестоящими уламами или с прибывающими в Уламколу оламами. Майбыр давно уже пожалел, что в свое время помог Гуддиму стать юрасем. Казалось бы, все логично: он руководил наблюдателями, и кому как не ему отвечать за безопасность подземной империи. Но разве можно было тогда предположить, что он подхватит опаснейшую заразу верхнего мира, которая заключается на этот раз не в микроорганизмах, а в духе вражды и соперничества, свойственному только оламам? От микроорганизмов легко избавиться с помощью снадобий, разработанных учеными мужами из группы «Асклепий». Вытравить заразу, поражающую умы, практически невозможно.

А на стенах светились изображения того, что соправители никогда в реальности не видели и уже никогда не увидят: голые скалы, морской прибой и маяк на вершине горы. Все это было списано с картины, чью копию притащил один из наблюдателей. Майбыра эти картинки раздражали, он не понимал, почему все это, если верить чэрыдеям, вызывает у оламов такой восторг. Что хорошего в таком немыслимо огромном количестве воды, уносящем многие жизни жалких людишек из верхнего мира? И зачем нужна эта башня с мигающим огнем, если человеку предназначено жить либо на земле, либо под землей, но никак не в этих самых морях и океанах?

Совсем в ином свете виделась эта картина Гуддиму. Еще в ту пору, когда он был обычным юрадысем и управлял наблюдателями, он чувствовал, как ему тесно здесь, под землей. Он завидовал оламам и с азартом читал сочинения верхних людей о далеких странствиях и неведомых мирах, благо, что он изучил уже несколько оламских языков. И именно он, Гуддим, повелел тогда расписать таким образом стены сэрнит-лэба.

Заставлять ждать соправителей считалось делом постыдным, но они сами пришли раньше назначенного часа. Каждый опасался, что другой его опередит и сумеет выудить нечто очень важное и не поделится с этим напарником. Они оба пожелали обойтись без Таракутто. Майбыр понимал, что соратник Гуддима будет стараться потакать своему шефу и не даст стареющему соправителю поспрашивать гостя так, как Майбыр посчитает нужным. А Гуддим в свою очередь опасался, что Таракутто станет содействовать Майбыру из уважения к его преклонным годам.

Ждать, однако, долго не пришлось. Стены ярко засветились, и одна «бушующая волна» расступилась, впустив Брачишникова в сопровождении Тугая. С присутствием тэдыша пришлось согласиться, поскольку Майбыр так и не освоил ни один из языков верхнего мира. А Гуддим не возражал, поскольку тэдыш был нужен лишь в качестве переводчика. Он не будет вмешиваться в разговор.

Петербургский репортер был весел и горд тем, что именно ему выпала честь первым встретиться с соправителями подземной империи. Такую удачу можно прировнять к тому, как если бы ему позволили поговорить по душам с императрицей Александрой Федоровной, а может даже с самим государем-императором. Брачишников уже освоился со строгими порядками и деловитой атмосферой нижнего мира. Знал, что оламам категорически запрещается видеть правителя Кора и считал такое положение вещей вполне нормальным. Среди гостей может оказаться какой-нибудь бомбист, и тогда весь хрупкий строй жизни Уламколы рухнет в одночасье.

Войдя в отсек и взглянув на соправителей, он про себя поморщился, отметив, что они такие же маленькие, как и остальные уламы, и на них приходится смотреть сверху вниз. Тугай, правда, уже объяснил, что для нижних людей вот так глядеть на другого считается выражением почтения. А вот снизу вверх может смотреть лишь тот, кто превосходит другого по чину. В подземном мире все перевернуто. В Уламколе понизить – это тоже самое, что у оламов повысить. Правитель и соправители обитают на самом нижнем ярусе. Чуть повыше живут юрадыси, а в следующем этаже – тэдыши.  Еще выше – те, кого оламы назвали бы «рабочими лошадками».

Им, гостям из верхнего мира, оказана большая честь поселиться с тэдышами. Этой чести они удостоились потому, что на них возлагаются очень большие надежды. А Брачишников, судя по всему, главная надежда этого царства.

 Гуддим и Майбыр расселись по вырастающим из-под земли креслам, Брачишникову предложили устроиться в углублении, что он и сделал, заправски откинувшись спиной к стене, пока еще не понимая, что таким образом он будет получать опосредованную энергию от Омоля. Тугай остался стоять, дабы служить не только переводчиком с одного языка на другой, но и быть посредником между мирами.

Уламы хлопнули себя по коленкам в знак того, что они готовы начать разговор. Брачишников сделал тоже самое в ответ. Первым, причем на языке уламов, дабы не вызывать ненужного недоверия другого соправителя, заговорил Гуддим:

– Нам известно, что вы, Брачишников, пишите статьи в газеты, которые подрывают устои Российской империи. Это так?

Репортер, услышав из уст Тугая перевод, почувствовал себя крайне неуютно, как на допросе в полиции, и постарался тут же опровергнуть злые измышления:

– Что вы, что вы! Все, наоборот, я как раз критикую тех, кто это делает, и тем самым всеми силами укрепляю позиции великой России.

Гуддим невольно помрачнел и решил, что Таракутто его подставил. Юрадысь над чэрыдеями явно спелся с Майбыром. И хотя это было не так, Майбыр тут же перехватил инициативу:

– А вот насколько прочна Российская империя?

– Она прочна, но у нее много врагов – как внутренних, так и внешних, – глубоко вздохнув, ответил Брачишников. 

Гуддим немного приободрился и попросил Брачишникова продолжать, и тот выложил уламским начальникам все, что знал про Распутина, бестолковую царицу немку, бомбистов-эсеров, пропагандистов-эсдеков, интриганов великих князей, крикливую Госдуму, а также агрессивно настроенную Германию вкупе с Австро-Венгрией, Италией и Турцией. Для Гуддима все это было не внове, но он был рад получить из первых рук подтверждение непрочности великой христианской империи. Теперь всего-то и требовалось – повернуть деятельность петербургского репортера в нужном направлении.

– А вот скажи, Брачишников, нет ли во всем этом вины вашего государя-императора? – задумчиво спросил Гуддим на чисто русском языке, забыв об условии общаться с гостем на языке уламов. – Может имеет смысл заменить его кем-нибудь другим?

Журналист оторвался от стены, глянул на пол и задумчиво потер нос. Пауза затягивалась, но никто не стал нарушать молчание, пока это не сделал сам Брачишников, принявшийся незаметно для себя рассуждать вслух:

– Конечно, его величество Николай Александрович слаб, очень слаб. Распутин и Александра Федоровна крутят-вертят им, как хотят. Случись война, они сдадут Россию с потрохами. Но кто вместо него? Наследник Алексей совсем еще дитя. Понадобится регент. Но, опять-таки, кто? Цесаревич Георгий Александрович давно уже умер. Следующий по счету великий князь Михаил Александрович. Все, кто его знал, от него в восторге. Говорят о его смелости и решительности, но, по слухам, у великого князя шашни с некоей княгиней Шереметьевской, дважды разведенной дамочки. Если они поженятся, то – пиши пропало. От трона отодвинут. А, впрочем, чего я рассуждаю. Разве от меня что-то зависит?

– Как же не зависит? Вас, сочинителей, английские оламы называют четвертой властью. Так покажите же свою силу!  – подбодрил Брачишникова Гуддим, на этот раз на родном языке, чтобы Майбыр не заподозрил дурных намерений. – Покажите, что вы власть.

Пока Тугай переводил эти слова на русский язык, Гуддим повернулся к Майбыру и весело произнес:

– Вот видите, дорогой юрась, нам не надо воевать с оламами, они сами себя заклюют.

Тугай хотел было и это перевести для журналиста на его родной язык, но Гуддим его вовремя остановил. Сам же Брачишников пропустил высказывание одного из соправителей мимо ушей. 

И вновь повисла пауза. Петербуржец переваривал соображение насчет четвертой власти. Такой взгляд на журналистику ему понравился, хотя он не совсем понял, какими были другие три власти. Видимо, царя, чиновников и бестолковой Думы. Было также немного стыдно, что он, наземный житель, никогда про такую теорию не слышал, а вот соправитель подземной империи ее знает. Вдобавок, он сожалел, что эта совершенно правильная мысль родилась в головах хитроумных англосаксов, а не собратьев славян. Но теперь, когда он осознал свое место в структуре государственной власти России, ему требовалось хорошенько подумать, как ее, эту четвертую власть, употребить.

Задумался и Майбыр. В пору далекой юности он питал к христианам лютую ненависть и радовался всякий раз, когда узнавал о войнах, которые они ведут между собой, о катаклизмах, время от времени обрушивающихся на Российскую империю и другие христианские страны. Но с годами соправитель все более понимал, что ненависть порождает лишь ненависть. И может быть правы христиане, когда призывают возлюбить даже своих врагов. Впрочем, их Бог сам в своей горячности признался, что не мир он принес им, а меч. А вот этому-то принципу христиане следуют неукоснительно. Они недостойны ни ненависти, ни любви. Пусть сами бьются друг с другом. Нам, уламам, не следует им мешать.

Гуддим с удовлетворением про себя отметил, что одним ловким выпадом засунул червь сомнения сразу в две души. Со временем эта пиявка их обеих загрызет, и тогда этот разудалый олам-сочинитель станет его послушным орудием, а Майбыр не будет мешать осуществлению блестящего плана «Олом йором» – «Карающей руки Олама» – придуманного им, Гуддимом, и принятого правителем Кором.

Только Тугаю была неприятна наступившая тишина, и он постарался ее нарушить.

– Мой друг Гараморт называл сочинителей, вроде нашего гостя, пресс-бомбистами, – сказал тэдыш, обращаясь к соправителям по-уламски. Правда, словосочетание «пресс-бомбист» пришлось сказать по-русски, так как в языке уламов таких слов не водилось. – Эти оламы способны разрушить любую ими самими же созданную империю.

Услышав знакомую кличку Гараморт, коей здесь именовали Жакова, и что-то про «бомбистов», Брачишников очнулся от задумчивости и брякнул невпопад:

– Да-да, вам надо непременно поговорить с Каллистратом Фалалеевичем. Он очень многое знает про бомбистов. Куда уж мне, рядовому репортеру, до него...

 Разговор Гараморта с Барамортом

 Каллистрат Жаков в своем белом кимоно почти сливался с изображениями молочного цвета сугробов и пушистых елей, покрытых сплошной снежной сединой.  Этим зимним пейзажем украсил свое жилище сочинитель Бараморт, близкий друг и коллега Гараморта.

Еще несколько лет назад вальяжного и рано полысевшего карлика Бараморта называли просто Баром. Его имя в знак уважения удлинили после выхода книги «Над седыми снегами». «Морт» в переводе с языка уламов означает «человек». Но не просто человек, не олам и не улам, а Человек в самом большом и широком смысле. Такого звания в Уламколе удостаиваются самые выдающиеся лица. Причем не из числа правителей, соправителей и прочих руководителей, а только из обитателей третьего, четвертого и пятого ярусов.

Став Барамортом, уламский сочинитель потребовал, чтобы и Жаков стал «мортом», поскольку только благодаря ему состоялась эта книга. И Жаков получил новое имя Гараморт, что означает Человек, наделенный острым языком.

 ххх

 Впрочем, «Над седыми снегами» нельзя назвать книгой в понимании жителей верхнего мира. Она не была напечатана по той простой причине, что уламы не знали ни бумаги, ни папирусов, ни даже глиняных дощечек. При этом письменность у них зародилась еще в давние времена. Ее создал Льюис на основе латиницы. Поначалу любые письмена записывались на очень неудобных и быстро гниющих деревянных досках. Потребовались несколько столетий для создания устройств, способных хранить и воспроизводить написанное. Это изобретение тэдыша Катша, после которого он стал именоваться Катшамортом, сыграло в истории Уламкалы примерно ту же роль, что создание колеса в цивилизации оламов. В эти устройства, прозванные вочомами, заносились все знания, накопленные как ими самими, так и полученные от наблюдателей из верхнего мира. Вочомы их не только хранили, но и сортировали по разделам, сами выделяли то, что могло был важным и интересным. Доступ к ним имели все жители первого, второго, третьего, четвертого и даже пятого ярусов. Они этим багажом не только пользовались, но и непрестанно его пополняли. Семена древней индийской мудрости, итальянского Возрождения, а затем английской промышленной революции через наблюдателей попадали на облагороженную почву подземного царства и дали изумительные плоды.

Сочинение «Над седыми снегами» поразило весь нижний мир и породило моду на мир верхний. Сначала тэдыши, а затем и остальные уламы принялись украшать стены своих жилищ лесными и морскими пейзажами, фигурами героев древних сказаний – Перы-богатыря, бабы Йомы, охотника Йиркапа, разбойника Шыпича и кузнеца Корт Айки.  Именно из этой книги жители Уламколы узнали о преданиях их далеких предков, некогда живших на поверхности земли.

Если деревья и прочая растительность корнями уходят вниз, а стремятся при этом вверх, то у уламов все оказалось с точностью до наоборот. Вверху находились их корни, а проросли они под землей. И теперь, спустя почти шестьсот лет, им захотелось прикоснуться к этим корням. Верхний мир им представлялся таинственным, почти фантастическим. Они понимали, что всех этих диковин, всей этой изумительной красоты им никогда не увидеть, но можно было об этом услышать из уст гостей из верхнего мира. А потому их привечали весьма радушно. Им были рады на всех ярусах подземной страны, но соправители благоразумно разрешали их селить только среди тэдышей, да не всех, а группы «Гиперион».  

Название этой группы придумал незабвенный Льюис. Он объяснил первым жителям Уламколы, что так в далекой южной стране звалось некое сияющее божество, обитающее где-то наверху. А группе «Гиперион» вменялось с помощью наблюдателей следить за тем, что происходит на поверхности земли и анализировать полученную информацию. 

Поначалу это была большая группа, но уламы очень скоро потеряли к верхнему миру всякий интерес, кроме научного и технического. А такого рода сведения интересовали в первую очередь тэдышей из групп «Прометей», «Кронос» и «Гефест». Но после выхода книги «Над седыми снегами» ряды «гиперионцев» стали расти в геометрической прогрессии. Сочинение Бараморта растащили на цитаты, его читали родители своим детям, к нему частенько обращались за советом попавшие в сложную ситуацию уламы. И все это случилось всего за пять лет со дня создания книги.   

Между тем, как уже было сказано, сочинение «Над седыми снегами» появилось благодаря Гару, ставшему Гарамортом. Тогда, пять лет назад, Жаков побывал в Уламкале в сопровождении Адамуса и по приглашению Гуддима. Каллистрат Фалалеевич, поселившись среди тэдышей, быстро освоил местный язык, имевший явное сходство с его родным зырянским. А по дружбе сошелся с Тугаем и Баром, которому русский язык давался трудно, слово «Каллистрат» он выговаривал с трудом, а потому и приклеил к Жакову кличку Гар.

Каллистрату Фалалеевичу кличка понравилась. И Гар с Баром проводили многие часы в беседах об устройстве двух миров. При этом Бар умудрялся записывать все, что говорил его друг-олам, бегая пальцами по буквам латинского алфавита, нарисованным на стеклянной столешнице. Жаков был поражен как способностям своего друга быстро строчить на странной пишущей машинке, так и самой машинкой, ничуть не похожей на «Ундервуд». Бар в свою очередь изумлялся могучим умом Гара, его памятью, лучше всяких вочомов хранящей знания о прошлом разных народов, в том числе и о предках уламов.

Составленная из рассказов Гары книга увидела свет, когда сам Каллистрат Фалалеевич был уже в Петербурге. И после того, как он от Адамуса узнал, что за заслуги перед родиной уламов его теперь зовут не иначе, как Гарамортом, очень этому обрадовался и взял эту кличку в качестве псевдонима. Им он стал подписывать свои рассказы, сказки и предания, основой которых служили материалы, собранные во время Печорской экспедиции, а также впечатления от посещения Уламколы. Впрочем, как название этого царства, так и его местонахождение нигде не назывались. Жаков торжественно поклялся уламам, что земляне ничего не узнают от него про существование подземной страны, и клятву сдержал. Однако в одной из своих историй поведал о рыжебородом царе Коре, который властвовал не над уламами, а над пермянами. Юрась Майбыр предстал в рассказе Гараморта отважным белолицым охотником и сладкоголосым музыкантом. Отчасти это было правдой: в юности реальный Майбыр прекрасно играл и пел, но оставил эти занятия, став соправителем.

 ххх

 Новая встреча друзей сулила им обоим новые знания, могущие послужить материалом для новых книг. Более всего этого жаждал Бараморт, и когда он увидел друга в белом одеянии с черным поясом, то не смог не выразить своего восхищения столь необычного для оламов костюма.

– Это что – новая, как это у вас называется, мода? А, Гараморт! – подняв свои густые черные брови, поинтересовался сочинитель.

– Почему же мода? Так одевались и одеваются в Японии, – ответил Жаков, горячо обнявшись с другом, как принято в России.

Их разговор с самого начала потек на русском языке, ставшем популярным после выхода труда Бараморта. Тэдыши из группы «Гиперион» знали его поголовно. А в их родной язык вошло много новых словечек и в их числе «мода», которое они сочли типично русским, не зная, что в Российскую империю оно забежало из Франции.

– Япония…, это та страна, с которой вы, кажется, воевали.

– Да, воевали по недоразумению, а потому проиграли, – нехотя признался Гараморт и тут же перевел разговор на другую тему: – Как бы ты назвал такого рода одежду?

– Как, как? Одежду мы называем «ким». Она у тебя белая, как вот этот снег или странное пятно, то есть облако на моих стенах. Я бы назвал твое одеяние «кимкымом».

– Вот! А японцы его называют «кимоно». Чувствуешь сходство? – обрадовался Жаков.

Бараморт согласился, что сходство есть, но оно может быть случайным. Тогда Гараморт привел еще несколько примеров близости языков: утро уламы называют «асыв», а японцы – «аса», руку – «ти», а они – «те», камень у них – «иси», у подземных жителей – «из». Все эти сравнения зародились в уме Жакова во время его недавнего путешествия по Японии.

– А еще у них есть железнодорожная станция Майбара, – учительским тоном, подняв указательный палец кверху, произнес Гараморт. – Кто-то может подумать, что это в честь вашего соправителя Майбыра.

– И что – это действительно так? – опять изумился сочинитель, предчувствуя, как он снова поразит весь подземный мир таким открытием.

–   Увы-увы-увы, – развел руками Каллистрат Фалалеевич. – У них «майбара» – это рисовое поле. Рисом называют растения, семенами которого питаются японцы. В честь него и станцию свою обозвали. Вот только есть один нюанс: рис, который едят, белого цвета, как седина вашего уже постаревшего Майбыра, а само растение – зеленое. Так ведь именно такие волосы нарисованы на портретах юрася времен его молодости.  

– Да-да, Майбыр гордился своими зелеными волосами и даже хотел перекрасить свою седину, да вовремя опомнился, – оживленно, хватаясь в рассуждениях за любую соломинку, дабы не упустить сногсшибательного факта, сказал Бараморт. – А далеко ли эта страна Япония?

– К сожалению, очень и очень далеко. Можно сказать, на другом конце Земли, и расположена она на островах в океане. Однако японцы чем-то похожи на вас. Такие же маленькие, с узкими острыми глазами.

– Ну, надо же, как далеко занесло наших предков! Понимаю, конечно, куда только не сбежишь от этого проклятого Степана Храпа. Мы – под землю, они – на острова, – предположил улам.

– Нет, его преосвященство Стефан Пермский тут не при чем. Японцы пришли на острова так тысяч десять лет назад. Я думаю, они с Алтая, как и наши с вами предки. Алтай – это такие горы в южной части Сибири. А про Сибирь я, кажется, тебе уже рассказывал.

 – Да, рассказывал. А расскажи теперь про Японию, – попросил Бараморт. На этот раз он, чтобы записать услышанное, уже не бегал пальцами по стеклянной столешнице с латинским алфавитом. Собратья-тэдыши из группы «Гефест» научились делать такие устройства, что способны переводить речь в буквы, причем не только уламскую, но и оламскую русскую. Более того, этот же вочом тут же переводил русские слова на язык уламов.

Гараморта о том, чтобы он поведал про Японию, можно было и не просить. Он уже так разговорился, что его трудно остановить. Каллистрат Фалалеевич подробно рассказал о том, как он со своим другом посетил островную страну для чтения лекций по русской философии. Красочно обрисовал чудесные японские озера, сплошь покрытые крупными белыми и розовыми цветами лотоса. Пришлось пояснить, что это такие растения, наподобие лилий, из-за которых половина озера казалась белой, другая розовой. Каждый из бутонов величиной с детскую голову издает неизъяснимо тонкий аромат и дарит вместе с ним радость и бодрость.

– Японцы, дорогой мой Бараморт, это счастливейший народ, – рассуждал Жаков. – Они умеют древний уклад своей жизни сочетать с новыми открытиями науки и с высокой техникой. Совсем, как вы. А вот у моих сограждан из Российской империи это не получается. У нас и наука плохо прививается, и свой древний уклад мы совсем растеряли. И именно потому-то нас и побили. А ведь стоит только взглянуть на карту, чтобы понять: такое вроде бы не должно было случиться. Огромная Россия соседствует с крохотными островами в океане, на которых живет толковый и трудолюбивый народ. Вот он-то и вышел победителем.

Бараморт дождался, когда его друг наговорится, а затем провел рукой по стене, и оттуда возник стол с гористой поверхностью, на разных уровнях которой расположились разноцветные пиалы с суром и шани. От всего этого великолепия исходил такой же радостный и бодрящий аромат, как от чудного японского озера, а потому Гараморт не мог в очередной раз не восхититься этим великолепием.

Он знал, что красные, желтые и фиолетовые шани пьянят даже своим запахом. Само название этой вкуснятины родственно слову «шанди», что означает солнце. Уламы никогда не видели это небесное светило, но в глубинах исторической памяти сохранилось представление о нем, не только как о коварном объекте, но и о как источнике тепла, радости и счастья. Реального солнца они боялись, а потому придумали их аналог в виде круглой двухслойной лепешки, содержащей алкалоиды.  

– Как видишь мы, Гараморт, кое-чему научились и от вас, – произнес Бараморт, указывая на яства.

– Чему тут можно научиться? – удивился Жаков. – Все это ведь ваши кушанья.

– Кушанья наши. А вот гостеприимство – ваше. В нашем языке даже такого слова нет. Мы ходим друг к другу запросто, как к себе домой. У нас слова «гость» и «олам» почти одно и тоже. Уламы же – все братья и сестры. Какой для нас смысл кормить брата или сестру чем-то особым, вкусным? Но мне ваш обычай принимать гостей очень нравится. Я постараюсь его внедрить и в нашу подземную жизнь. Так что давай устроим гаж, то есть пир по-вашему.

Переводить слово «гаж» было совсем не обязательно. Жаков и так знал, что как по-уламски, так и по-зырянски оно означает «веселье». Друзья чокнулись пиалами с безалкогольным суром (этому обычаю Каллистрат Фалалеевич обучил друга еще во время прошлого визита), заели напиток веселящими шанями и перешли на разговоры о пустяках – о женщинах, о молодежи и способах приготовления различных блюд.

 ххх

 Менее чем через час запись их беседы, переведенную на язык уламов, прочитал Таракутто и тут же поспешил передать его Гуддиму. Соправитель изучал текст, причмокивая от удовольствия, и отправился с ним к Майбыру.

– Поздравляю тебя, дорогой юрась, – широко улыбаясь и держа в одной руке вочом с текстом разговора, сказал Гуддим, входя в жилище Майбыра. – На далеких островах обнаружился родственный нам народ оламов, где тебя почитают, как божество. Они даже целому городу дали твое имя. Но это еще не все. Главное, этот маленький народ сумел одолеть непобедимую и ничтожную Российскую империю.

  Майбыр недоверчиво взял принесенное Гуддимом устройство, внимательно прочитал переведенную по-машинному, то есть сикось-накось, на язык уламов запись беседы Бараморта с Гарамортом и медленно проговорил:

– Эта пустая болтовня двух сочинителей еще ни о чем не говорит. Мало ли что придумал олам-фантазер, а ему поверил улам-мечтатель! Надо обо всем этом подробно расспросить русских тэдышей. Кто у нас там очереди?

– Лукин. Будущий историк. Молод, правда, пока еще учится.

– То, что нам нужно. Раз молод, то еще недостаточно испорчен. Раз историк, то знает прошлое. Он-то нам и поведает про этот народ. Как там их?  Ну, про японцев.

 О чем поведал Лукин

 – Японцы – это молодой народ, пока еще недостаточно испорченный цивилизацией, – проговорил будущий историк, с восторгом глядя на своих собеседниц.

До этого часа Лукин даже представить себе не мог, что и карлицы могут быть и красавицами. Маленький рост женщин идет им только на пользу, думал он, а про белесые глаза забываешь, глядя на распущенные волосы, ниспадающие до самых плеч.

Они восседали за бугристым столом с пестрыми шанями, съедобными фигурками и суром в маленьком отсеке, впрочем, не меньшим, чем другие помещения в подземном мире. На округлой стене сияло весьма причудливое, сказочное изображение густого зеленого леса, сквозь чащу которого пробиралось огромное волосато-бородатое чудовище, одетое в медвежью шкуру. В правой руке оно держало гигантскую палицу из необтесанного кедра, а левой прижимало к себе кричащую от ужаса светловолосую девушку.

Лукину уже объяснили, что этой картине не менее двух сотен лет. Автор неизвестен. Долгое время считалось, что художник изобразил на стене традиционный сюжет похищения Степаном Храпом крестьянской девушки Улляны, не пожелавшей отречься от веры своих предков. Зловещий миссионер похитил ее, дабы силой принудить к христианству. Однако несколько наземных десятилетий назад один из наблюдателей доставил в Уламкалу газету «Вологодские губернские ведомости», содержащую сочинение о сказочном, похожем на дикого зверя великане по имени Яг-Морт.  Он якобы обитал на поверхности тех земель, под которыми разлилась нынешняя подземная страна, и не давал никакого житья местным оламам – похищал красивых молодиц, сжигал дома и посевы, колдовством устраивал мор среди людей и падеж скота.

Бедные оламы терпели это чудище до тех пор, пока он не похитил единственную дочь местного юрася, белоголовицу Райду. И тогда жених девушки, отважный юноша Туган собрал своих друзей, они вооружились вилами и топорами, подстерегли Яг-Морта и прикончили чудище. А освобожденная Райда и Туган, понятное дело, поженились на радость всей округе.

Эту удивительную историю симпатичные карлицы рассказали историку, угостив его предварительно местными уламскими блюдами. Одну из девушек, что была чуть повыше, слегка полноватую, обладающую густыми черными волосами и низким голосом, звали Икета. Одета она была, как индуска, в некое подобие ярко красного с золотыми поясами сари. В разговоре, как и почти все уламы, девушка окала, а себя в шутку называла дочерью Омоля, хотя, будучи знатным тэдышем, не слишком верила в каких бы то ни было богов.

Другую лилипуточку в длиннополом красочном сарафане, с длинными, с синеватым оттенком волосами, пухлыми щечками и немного лукавыми глазами впору было назвать Дюймовочкой из сказки Андерсена, которую Саше Лукину читали в весьма далеком детстве. Оказалось же, что звали эту крохотную прелестницу Райдой, и имя свое она получила именно в честь девушки, украденной лесным чудищем. Ее отец – не кто-нибудь, а сам юрась Майбыр, покровитель науки и искусства Уламколы – обожал эту легенду. Он-то был уверен, что никакой Яг-Морт ей не грозит. Лукин же, глядя на нее, с ужасом понимал, что опять самым бесстыдным образом влюбился. Ругал себя за это, считал это чувство непростительным, когда там-наверху его ждет усть-сысольская невеста, а в глубине души мечтал, как бы подобно обросшему волосами монстру, украсть миниатюрную красавицу и утащить ее наверх, в Петербург, в заросли каменных рощ.

  Пожирая глазами Райду, Лукин совал себе в рот шани и пьянел, думая, что от любви. Он далеко не сразу понял, что эти лепешки содержат алкалоиды и веселят душу почище мадеры. Девушки, между тем, стали расспрашивать его про Японию. Не понимая, да и не пытаясь понять, зачем сдалась им эта страна, историк вывалил на них все, что знал про островное государство. Поведал о том, что во главе оного стоит император, то есть юрла, если по-уламски. Но до недавного времени правил не он, а сегун, как бы юрась. А еще у японцев две религии. По одной из них, они верят во множество всяких божеств, главными из которых являются божества неба и земли.

– О, великий Омоль! Совсем как у нас, – не выдержала и густым басом, не свойственным маленьким людям, воскликнула Икета.

Лукин, не обратив на эту реплику никакого внимания, принялся описывать другую религию – буддизм, что, правда, не совсем религия, а, скорее философское учение о том, как преодолеть страдания путем отказа от чувственных удовольствий и восхождения к высшей мудрости.

Райде не захотелось слушать про высшую мудрость, и она перебила студента вопросом:

– Скажите, господин Лукин, это правда, что наш язык похож на японский, а они сами точно такие же, как мы?

Лукин задумался и своими изрядно затуманенными мозгами попытался представить себе стоящих рядом японцев и уламов. Жители страны восходящего солнца представились ему какими-то маленькими, а граждане Уламкалы почему-то большими и величественными. Это, конечно, неправильно, но очень хотелось, чтобы именно так и было. И историк поспешил заявить, что уламы в каком-то широком смысле крупнее японцев. Что касается языка, то ему нечего сказать на этот счет, поскольку он японского наречия не знает совсем, а уламский еще не изучил.

Райда, взглянув на захмелевшего олама, широко улыбнулась, в белесых глазах что-то блеснуло, в пухлых щечках образовались прелестные складочки, и Лукин был окончательно сражен. Он уже не корил себя за ветреность, а самым наглым образом уставился на подземную Дюймовочку. Ему некстати вспомнился крот, за которого героиня сказки Андерсена должна была выйти замуж, но в реальной жизни такого быть не должно. Он, Саша Лукин, этому помешает, кто бы в роли крота не выступил.

Икета, заметив, как неровно дышит гость в сторону Райды, решительно отвлекла его от столь непристойного занятия и продолжила допрос:

– Я слышала, что японцы, хоть и маленькие люди, но других оламов побеждают во всех войнах. Это так?

Лукин тут же повернулся к ней и сообщил, что Япония целые столетия существовала обособленно, практически не общаясь с другими странами. Но вот не так давно она вышла из самоизоляции и тут же развязала две войны – сначала против Китая, затем против России. И оба раза стала победительницей. Хотя тот же Китай в десятки раз больше Японии как по территории, так и по численности населения. В России про эту страну почти ничего не знали, пока не столкнулись с ней в бою и безбожно не проиграли. На недоуменный вопрос Икеты: «Как такое получилось?», ответил, что они оказались умнее и более работящими, чем русские. А еще знатные японцы, если чувствуют себя в чем-то виноватыми, сами себе вспарывают животы, показывая своим богам, какие они мужественные и сильные. Такой вид самоубийства у них называется сэппука.

 ххх

 Через пару часов Райда спустилась на самый нижний ярус к отцу и заявила, что Лукин ей очень понравился, это очень умный и обаятельный молодой человек, и она намерена пройти вместе с ним обряд омовения, чтобы они стали жить вместе и рожать детей. Ошарашенный Майбыр не знал, что ответить. Его старшие дочери уже обрели себе пару из числа тэдышей, и именно такую же участь он желал и младшей Райде. Ему совсем не улыбалось, чтобы его внуки стали полукровками, по-уламски, джынами, и были отправлены в качестве наблюдателей на суровую, полную опасностей поверхность земли. Старый юрась сильно пожалел, что послал любимую дочурку на встречу с молодым оламом. Майбыр рассчитывал, что Райда узнает от Лукина всю правду о японцах, и тогда соправитель будет знать, как себя вести во время беседы с будущим историком в присутствии Гуддима. Надо было лишить этого наглеца ложной надежды, что раз этот родственный народ смог победить великую Россию, то и наша подземная империя якобы способна ее повалить.

Услышав о том, что дочь влюбилась, соправитель какое-то время пребывал в унынии, но взял себя в руки, решив, что это ее желание взять в мужья олама как внезапно появилось, также быстро и пройдет, а потому перевел разговор на ту тему, ради которой он и послал Райду к тэдышам. Девушка простодушно поведала отцу, что японцы очень маленькие, совсем как лилипуты из одной оламской сказки. Но это не помешало им победить не только русских оламов, но и злобных великанов-китайцев.

 ххх

 Икета после разговора с Лукиным прошла в свою келью, украшенную по стенам красными, желтыми и белыми розами, взяла в руки вочом и принялась читать все, что знало это устройство о Японии. Оказалось, что совсем немного. Только то, что эта страна воевала с Россией. При этом ни слова о том, как воевала, чем воевала, а, главное, зачем воевала.

Она и не заметила, как через короткое время дверь в ее келью бесшумно распахнулась и вошел Гуддим. Увидев соправителя, Икета молча скинула с себя сделанную из пены сари, засунула ее в отверстие для ликвидации одеяний и легла на ложе, соединенное с полом четырьмя ножками. Они с Гуддимом не прошли обряд омовения, поэтому заниматься бесплодным соитием могли лишь на такой постели, которая непосредственно с землей не соприкасалась. Совокупления такого рода в Уламколе не возбранялись, но и не поощрялись. О любовных отношениях соправителя с ученым мужем женского пола никто не знал. Хотя прежние юраси не считали нужным скрывать свою личную жизнь, Гуддим полагал, что соправитель должен выглядеть безупречным в глазах жителей подземной страны. А Икета втайне надеялась, что обряд омовения они еще совершат, и она родит от него детей.   

После соития Гуддим принялся расспрашивать свою фаворитку подробности того, что рассказал Лукин. И Икета изложила все, что узнала о Японии. А через час юрась стоял в самом нижнем отсеке, где стены были выкрашены в темные тона, и пересказывал это правителю Кору.

Юрла возликовал. Ему понравилось, что маленький, умный и работящий народ смог разбить две громадные империи. Но более всего его покорил обычай делать, как сказал Гуддим, сеправос. По-уламски это означает «клятва». Для этого, опять же по словам соправителя, японцы из числа знатных оламов вспарывают себе животы.

– Очень правильный обычай! – сказал юрла. – Нашей Уламколе следует его перенять.

 ххх

 Встречу с Лукиным Майбыр и Гуддим решили до поры отложить. Каждый из них кое-что узнал про Японию, и еще требовалось хорошенько поразмыслить, чем олам-историк будет им полезен. Поэтому они договорились, что их следующим собеседником станет Зиедонис.

 Беседа с Зиедонисом

 Немного поразмыслив, Тугай решил встретиться наедине с Зиедонисом, дабы поподробнее узнать от него, кто такой Лукин. Тэдыша неприятно озадачила новость, услышанная из уст Майбыра, что его дочь влюбилась в олама-историка. Юрась мечтал соединить сердца Райды и Тугая, чье имя было созвучно с героем старинной легенды. Ученому мужу девушка нравилась, хотя при встрече с ней он не испытывал сильного любовного волнения. Но уж если отдавать свою невесту другому, да еще и оламу, то следовало выяснить, насколько этот другой достоин такой девушки, как Райда.

Они встретились в сернет-лэбе. Таких комнат на ярусе тэдышей немало. Здесь ученые мужи запросто встречаются друг с другом для беседы, а также проводят совещания и дискуссии.

Для встречи с Зиедонисом Тугай выбрал лэб, носящий имя Пера – праотца уламов. По поверьям он был богатырем-охотником, рожденным самой Пармой. Однажды он поднялся по радуге на небо и встретил там красавицу Зарань – дочь бога Ена и Солнца. Они полюбили друг друга и родили семь сыновей и семь дочерей. Однако их брак был не по душе коварному Ену, и он обманом заманил Зарань обратно на небо, а на землю напустил такой жар, что выжег все живое. Пришлось Перу с детьми скрыться от опасного светила под землей.

В эту байку охотно верили жители верхних ярусов. А тэдыши прекрасно знали ей цену, предпочитая видеть первопричиной своего ухода под землю бегство от христиан, а не от Ена. Солнце со Степаном Храпом они не отождествляли, но легенда казалась такой красивой, что группа «Гиперион» избрала Пера своим талисманом. В сернет-лэбе, названном в честь богатыря, на одной половине стены был изображен могучий рыжебородый охотник с луком и стрелами, а на другой – прикованная к небу солнцеликая девушка Зарань, с грустью смотрящая сверху вниз на своего любимого.

Тугай выбрал для разговора с Зиедонисом этот лэб вовсе не из-за чудесного предания и не менее чудесного рисунка на стене, а потому, что в этом отсеке был высокий потолок. Он был так и задуман, чтобы на самом верху разместить Зарань, а пониже – Пера. И Федор-Абрам мог спокойно стоять и сидеть, не боясь набить себе очередную шишку.

Оба собеседника удобно устроились друг напротив друга в креслах, составляющих единое целое с земельным полом и стеной, но разговор у них никак не клеился. Зиедонис, казалось, слушал и не слышал вопросов, которые задавал ему Тугай, думал о чем-то о своем, порой вскакивал, упирался руками в стену, а затем поворачивался и сам начинал бомбардировать тэдыша вопросами:

– Вот скажите мне честно, как на духу, вами тоже правит самодержец, как в России?

Тугай попытался перевести слово «самодержец» на свой родной язык и получилось «юрла».

– Да, как вы сказали «самодегжес», но не как у вас в Госсии, – прокартавил ученый муж в ответ. – Наш самодегжес не пегедает свою власть сыну или дочеги. Когда он умигает, мы выбигаем нового юглу. Собигается Большой совет и гешает, кто будет новым юглом.

– А если он вас не устроит, если ваш Большой совет поймет, что ошибся, вы можете его как-то переизбрать?

– Такого еще не было. Все юглы нас устгаивали.

Зиедонис принялся расхаживать по овальному лэбу и выспрашивать про устроение Большого совета – кто в него входит, как осуществляется голосование и на основании каких законов проходят выборы.

Оказалось, что никаких законов нет. Божественный Льюис оставил написанные на досках правила поведения, и все уламы до сих их придерживаются. А Большой совет состоит из юрлы, юрася, юрадысей и тэдышей, но не всех, а только тех, кто возглавляет те или иные группы, по-уламски чокоры, ученых мужей. Таких начальников уламы называют веськодами.

– Понятно, у вас действует обычное право, – резюмировал Федор-Абрам. – Но вы ведь как-то поступаете с теми, кто нарушает правила вашего Льюиса? Их ведь как-то надо судить?

Тугай, желавший скорее перевести разговор, неохотно ответил, что, к сожалению, уламы иногда действительно нарушают те или иные правила. Но с ними разбираются в чокорах их веськоды.

– И что с такими делают? – вопрошал Зиедонис. – Как наказывают, например, за воровство?

Тугай двумя руками почесал виски, пытаясь понять смысл вопроса, и, в конце концов, вымолвил:

– Понимаете, у нас нет такого слова «вогоство». У нас пгосто не вогуют, потому что нечего воговать. Но я бы хотел вас спгосить…

Спросить тэдышу не удалось. Зиедонис, самый флегматичный и неразговорчивый в своем кэртасе, на этот раз был не на шутку взволнован и продолжал швырять в Тугая все новые и новые вопросы:

– Хорошо, воровать вы не воруете. А если один улам убьет другого улама, как вы поступите с убийцей?

И снова Тугай задумался, вспоминая, когда в последний раз кто-то кого-то убивал.

– У нас такое случается, но не часто, – выдавил он. – Но давайте поговогим пго ваш кэгтас.

Зиедонис опять пропустил просьбу ученого мужа мимо ушей. Ему, как будущему юристу и революционеру, очень хотелось узнать принципы государственного устройства подземной империи. Немного походив, он сел в кресло, почесал нос и пробормотал:

– Да, наверное, в такой маленькой стране можно обойтись и обычным правом.

И тут же поднял глаза на собеседника и задал еще один вопрос:

– А какова численность населения Уламколы? Сто, двести, триста человек?..

– Вы имеете в виду тысяч или миллионов? – переспросил Тугай. – Ни то, ни дгугое, конечно. По последним данным, нас одиннадцать миллионов.

Вот это да, воскликнул про себя Зиедонис. Ему казалось, что, оперируя сотнями, он значительно завышает число уламов. А их, оказывается, больше, чем в Москве и Санкт-Петербурге вместе взятыми. И как такой оравой можно управлять?

– Как же ваши правители и соправители руководят таким большим народом?

– Никак, – пожал плечами Тугай. Этот жест он перенял от Жакова и других оламов, с кем ему приходилось встречаться и общаться. – Мы живем на разных ягусах, по-нашему, судтах.  Этажи разбиты на чокогы, а внутри них – ичот чокогы – малые группы. Вот как-то так!

Тэдыш уже понял, что пока этот олам не насытится информацией, никакого другого разговора не получится. Поэтому решил, что пусть все идет своим чередом. Зиедонис в свою очередь пытался переварить факт отсутствия законов и государства как такового и припоминал, что нечто подобное читал в статьях Петра Алексеевича Кропоткина, распространяемых подпольно. Получается, что Уламкола – действительно царство анархии, как матери порядка, добра и справедливости, то есть такой, какой ему и представлялось наверху.

– Я заметил, что вы не платите ни за еду, ни за одежду, ни даже за свое жилище. Значит ли это, что у вас действует принцип «От каждого по способности, каждому по потребности»?

– Это то, чего хотят ваши социал-демокгаты? Пожалуй, что – да, у нас габотает именно такой принцип. А, кстати, Лукина можно считать социал-демокгатом?

– Лукин витает в либеральных облаках, – отрезал Зиедонис и снова вскочил. – Но наш принцип предполагает полное равенство. А вот как у вас обстоит с этим дело, если вы живете на разных этажах? Те, что вами правят, находятся ниже, а те, кто трудится, выше. У нас это было бы наоборот. Так, где ж тут равенство?

– Позвольте, позвольте! – после такого наглого заявления Тугай на время даже забыл про Лукина. – А газве наш тгут не габота? Это все габота – и упгавление, и наши исследования. Но не всем дано пгавить, не все способны твогить, и кто-то пусть габотает гуками, а не головой. Все спгаведливо!

– Может вы и правы, – наконец согласился Зиедонис, пытаясь представить, как можно организовать такого рода человеческое сообщество на земле, а не под землей. Построить что ли многоэтажный мир?

ххх

Тугаю так ничего и не удалось вытащить из Зиедониса про Лукина. Немногим плодотворней стала и последующая беседа соправителей с Федором-Абрамом. Высокий и неразговорчивый олам не интересовался Японией, но сообщил, что Российская империя может рухнуть лишь в результате мирового катаклизма (по-уламски, «жугал»), а он сам готов положить свою жизнь на то, чтобы катаклизм случился, и весь наземный люд зажил также счастливо и справедливо, как жители подземного мира. Это признание весьма порадовало Гуддима, но насторожило Майбыра. В языке уламов не было слова «фанатизм», и престарелый юрась никак не мог уразуметь: зачем отдавать свою единственную жизнь ради какого-то жугала?

Об этом он решил расспросить Гараморта, с которым успел подружиться еще во время его прошлых визитов. Он хоть и был моложе Майбыра по годам, но по оламским меркам вступил в возраст зрелости и мудрости.

Мудрый Гараморт

Когда Жаков вступил в многоярусный с уходящим вверх залом подземный дворец, называемый улами «мутас», раздалось гудение, как будто сюда проник огромный пчелиный рой. Гудел весь зал, но издаваемые звуки немного отличались по тембру. Музыкальное ухо Каллистрата Фалалеевича уловило, что где-то вверху он звучит басовито, а внизу легким тенорком. Таким образом подземные жители приветствовали вошедшего в зал автора сказания «Майбыр», которое сегодня им предстояло увидеть и услышать в исполнении тэдышей из чокора «Ворсантор».

Словом «ворсантор» уламы называли любое представление, будь-то спектакль или концерт. А сегодня они пришли на постановку, которая называлась «Майбыр ломтом», что можно перевести как «Испытания Майбыра».  И, конечно же, оно имело самое прямое отношение к соправителю Уламколы.

 ххх

 Жизненный путь Майбыра был хорошо известен жителям подземной страны, хотя линия судьбы соправителя была непростой и извилистой, как коридоры верхних ярусов. Его отец был знатным тэдышем из группы «Кронос». Первоначальное имя этого ученого мужа уже никто не помнит, он более известен как Пармаморт. Так его прозвали за открытия в области предыстории уламов. До него жители Уламколы имели какое-то представление о том, что происходило в жизни их предков после того, как они, преследуемые Степаном Храпом, ушли под землю. Что же было с ними, пока не появился христианский миссионер, никто не имел никакого понятия.    

  Отец Майбыра еще в пору своей молодости решил прояснить эту темную сторону истории своего народа. Для этого он испросил разрешения у тогдашних юрасей давать задания чэрыдеям и получил согласие.  И тогда наблюдатели принялись расспрашивать оламов, что обитали в относительной наземной близости от Уламколы, о том, кем были и чем жили их предки. Однако многие годы чэрыдеи, как ни старались, ничего толком выяснить не могли. Неграмотные оламы сами не имели никакого представления о своих прадедах. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь тогда, когда у этих людишек появились свои тэдыши, пожелавшие узнать прошлое собственного народа, и оно оказалось у них общим с уламами.  Предки и тех и других пришли откуда-то из-за гор и жили в лесу, где охотились на обитавшую с тех местах дичь, собирали грибы и ягоды, в реках ловили рыбу. Лес эти оламы называли «пармой», и это имя взял себе отец Майбыра, родившегося после того, как тэдыш прошел обряд омовения с товарищем по группе «Гиперион» Яганьей.

Слово «майбыр» означает у уламов «счастливый», вот только счастье после рождения ребенка у его родителей не получилось. Ягань тихо скончалась от неведомой болезни, занесенной, как впоследствии установили тэдыши из группы «Асклепий»[i], кем-то из чэрыдеев.

Пармаморт, немного погоревав, прошел обряд омовения с худенькой девушкой-тэдышем из группы «Прометей» по имени Читныл. Взаимоотношения у этой пары не сложились. Читныл не считала своего мужа гением и постоянно уверяла его, что он, как и вся группа «Гиперион», занимается ерундой. Настоящее же дело, как она полагала, у «прометеевцев». Они уже несколько столетий  исследуют разные виды философского камня, и полезное использование их открытий стало основой того, что сами уламы называют словом «пырт», то есть их подземной цивилизации.

Окончательно отношения Пармаморта с женой испортились после рождения Шора. Читныл перестала обращать внимание на Майбыра, хотя поначалу ей очень нравилось, как пасынок играл на чипсане – многоствольной флейте. Пармаморт, в свою очередь, охладел к младшему сыну, который рос ленивым, избалованным своей матерью и совсем не преуспевшим в получении знаний как в группе «Гиперион», так и в «Прометее».

Впрочем, дела эти очень давние. Ни Шора, ни Читныл уже нет в живых. Их унесла та же зараза, что и Ягань. Пармаморт и Майбыр тоже переболели этой болезнью, но Омоль их сохранил, как весьма востребованных уламов.

Всю эту историю Майбыр изложил Жакову во время его первого визита. А Гараморт сотворил из нее сказку про лесных оламов Пармаморта и Ягань. Якобы у них 15 лет не было детей, пока некий седовласый мудрец не сказал ей, что ребенок у нее рано или поздно родится, но она сама после этого не проживет и трех дней. Так оно в сказании и случилось. Родился Майбыр, Ягань скончалась, а Пармаморт вторично женился на Читныл, которая родила ему Шора. Мачеха, как и во многих оламских сказаниях, пасынка невзлюбила, всячески третировала, посылая его то за целебным зубом лесных богов, то за королем белых медведей, то узнать, откуда берутся стада небесных коров, иначе говоря, облаков. Три раза мальчик должен был умереть, но благодаря умению играть на волшебной дудочке, а также знанию языка животных, птиц и природных явлений, Майбыр сумел исполнить все три задания, остаться в живых и даже найти себе невесту.

Свою сказку вместе с другими подобными историями Жаков опубликовал по возвращению на поверхность земли в сборнике своих очерком и сказаний, а когда Адамус доставил книгу в Уламколу и заложил в вочом, ее прочитали чуть ли не все жители подземной страны. Правда, самому Майбыру сказка пришлась не по душе. Ознакомившись с книгой, он поморщился, сказав, что все это блажь и выкрутасы. Однако такая оценка соправителя не помешала Бараморту переложить сказание Жакова для «ворсанторов». И к нынешнему визиту они приготовили постановку по всем правилам своего искусства. 

Уламы ждали этого события с нетерпением, а те, кому удалось попасть на первое представление, считали себя счастливчиками. А их оказалось две с половиной тысячи. Ровно столько вмещал в себя мутас, созданный в незапамятные времена божественным юрлой Редигаром по рисункам, доставленным наблюдателями. Это был мудрый правитель. Ему не нравилось, что уламы живут на разных ярусах, почти не соприкасаясь друг с другом. Но и нарушать древний порядок он не решился, а потому повелел вырубить большую залу, охватывающую практически все этажи подземной империи. А всех тех, кто любил устраивать разного рода лицедейства, объединил в особую группу «Ворсантор».

Попасть в мутас можно было с любого этажа, и каждое представление хотя бы временно сплачивало уламов разных социальных слоев.

 ххх

 Жаков быстро оглядел похожий на цветочную поляну зал. Зрители были разнаряжены в очень яркие и весьма причудливые одеяния. «Гиперионцы» шутки ради ввели моду на платья-колокола, расширяющиеся кверху, провозгласив, что якобы именно так одеваются оламы, причем обоих полов. И это поветрие вкупе с повальным увлечением всем наземным, быстро распространилось сначала среди тэдышей, но затем захватило и верхние ярусы. И вот в таких забавных нарядах уламы явились смотреть представление о жизни их наземных предков, думая, что те именно так и одевались. Между тем настоящие оламы, устроившиеся среди ученых мужей, предпочли привычные им сюртуки и куртки, пусть даже сделанные из пены. Каллистрат Фалалеевич, одетый на этот раз также незамысловато, хотел было направиться к друзьям, но заметил, что с первого ряда ему машет рукой его друг и соавтор Бараморт. Им обоим выпала честь смотреть представление рядом с соправителями, чьи места были еще свободны. Невзлюбивший повесть о самом себе Майбыр решил проигнорировать постановку, а Гуддим предпочитал появляться на подобного рода мероприятиях в самый последний момент. Гараморт, не жаловавший любое начальство, все же уверенной походкой направился к первому ряду, втайне надеясь, что юраси не придут.

Надежда оказалась напрасной. Гуддим в своем обычном серо-голубом халате со звездами в нарушении традиции пришел чуточку пораньше, дабы поприветствовать популярного олама и сообщить ему, что желает пообщаться с ним наедине.

Друзья по кэртасу появления своего старшего товарища не заметили. Зиедонис переваривал в своем мозгу только что полученную от Тугая информацию. Оказалось, что в этом зале нет ни одного представителя самого верхнего яруса, где обитают те, кого жители Уламкалы не считают своими согражданами. Между тем именно они своим трудом, подобно античным рабам, создают основу благополучия тех, кто обитает ниже их. Попадают в верхний ярус в чем-то провинившиеся уламы и заблудившиеся оламы, неведомым путем оказавшиеся в подземной стране.

Брачишников не придал этому факту никакого значения и принялся выспрашивать сидевшего рядом Тугая о том, как у них производятся продукты питания. Ведь не может же под землей расти пшеница или картофель, и здесь нет условий, чтобы пасти коров или овец. Оказалось, что еще как может, только происходит все это на самом верхнем ярусе. Там действует особый световой режим – что-то вроде искусственного солнца, и почва вполне благоприятна для роста растений, коими питаются не только люди, но и животные, прирученные жить, как кроты. Впрочем, в последние годы уламы так продвинулись в изобретении разного рода устройств, что труд верхнеярусников – их называют верами – стал легким и в чем-то даже приятным.  

Лукину тоже хотелось послушать рассказ Тугая про этих самых вер, но к нему подсела сбежавшая с первого ряда Райда. Она не поддалась моде и пришла в мутас в красочном сарафане со звездами, показывающими ее статусное происхождение. Взяв обеими гладенькими ручками ладонь полюбившегося олама, она залепетала, окая, на плохом русском языке:

– Саша, я сейчас хотела сказать тебе что-то очень важное. Мой папа, мне думается, разрешил нам с тобой пройти обряд омовения. Мы будем, как это у вас называется, мужем и женой, живем потом вместе, родим мальчика или девочку, ты станешь знатным тэдышем, тебя назовут Лукимортом… В общем, мы будем счастливы.

Лукин разомлел от нежного прикосновения Райды, но и был немало обескуражен. Он знал, что мужчины в этом мире главенствуют во всем, что касается управления страной и группами тэдышей, а вот создание семьи – удел женщин. Именно они выбирают себе пару, решают сколько у них должно быть соитий и какое количество детей им следует произвести на свет. Такой порядок будущий историк считал вполне справедливым, но как-то не думал, что он будет применен к нему самому. Конечно, Райда надежно поселилась в его сердце, и он искал способ, как ее завоевать, но оказалось, что завоевывать и не надо. Она сама его себе выбрала. Вот только остаться навеки под землей, даже с любимой Дюймовочкой, да еще и стать каким-то Лукимортом, он не был готов.

Болтовня Райды с Лукиным вызвала волну шушуканья среди тэдышей. Возникший неизвестно откуда слух о том, что дочь соправителя положила глаз на молодого олама, находил подтверждение, и теперь ученые мужи обоих полов гадали, что изменится в их мире после того, как эта парочка пройдет обряд омовения. Юные особы жалели Тугая, потерявшего невесту, но в глубине души подумывали о том, как бы поскорее прибрать к рукам освободившегося мужчину, дабы его не перехватили соперницы.

ххх

Шушуканье тэдышей, лепет Райды, беседу Брачишникова с Тугаем, раздумья Зиедониса прервало начало действа. Свет, изливающийся со стен и потолка, приутих, на сцену, находящуюся на одном уровне с рядами ученых мужей, вышли несколько музыкантов с весьма причудливыми инструментами – колотушками, дудочками, рожками, шуршащими шарами и заиграли нечто веселое.  Мелодию в общей какофонии уши оламов распознать не могли.

Всю эту разноголосицу прервал лившийся отовсюду звук, похожий на органный. За спинами музыкантов сам по себе возник экран с чередующимися картинами густого леса и его обитателей. Публика восторженно загудела, но замолкла, когда с экрана раздался голос рассказчика, сообщившего, что сейчас будет показана история, которая могла бы приключиться, если бы всеми любимый юрась Майбыр жил не под землей, а в ужасном и несправедливом наземном мире.

Когда экран погас, на месте музыкантов обнаружились актеры, играющие роли мудрого Пармаморта и красавицы Ягань. В руках женщина держала голую куклу, имея в виду, что это маленький ребенок. Оба персонажа говорили друг другу, как они счастливы, поэтому своего малыша они нарекут Майбыром.

Лукин, пока не в совершенстве освоивший уламский язык, поморщился. Но не потому, что плохо понимал диалог главных героев. С этим как раз было все в порядке. Ему очень не нравилось, как играют актеры. Там-наверху он охотно тратил свои нехитрые сбережения на посещение спектаклей Художественного театра, когда тот приезжал с гастролями в Петербург. С далекой галерки он видел, что происходящее на сцене очень похоже на то, что творится в жизни. Театр был лишен театральности, и если артисты пребывали в декорациях нищенской ночлежки в пьесе Горького «На дне», то возникало ощущение, что и сам оказался среди бездомных обитателей жалкого клоповника.

А теперь будущий историк сидел на прекрасных местах и наблюдал, как актеры-уламы заламывают руки, говорят с пафосом, давая понять, что к реальной жизни их искусство не имеет никакого отношения. Наверное, так играли в Древней Греции, успокоил себя Лукин.

Между тем в самый разгар диалога Пармаморта и его женщины о счастливом будущем их сына, Ягань вдруг замолчала, схватилась за голову и чуть не уронила «ребенка», коего тут же подхватил ее муж. Освободившуюся руку она приложила к сердцу и патетически заявила, что умирает, оставляет сына на любимого Пармаморта и верит, что тот сумеет сделать из него хорошего человека.

После этого снова зажегся экран, вновь возник сплошной лес и голос за кадром пояснил, что Пармаморт долго горевал, но потом все-таки прошел обряд омовения со злой Читныл, которая родила ему второго сына. Лукин про себя отметил, что никакого обряда омовения во время бракосочетания в их мире не делают, а также и то, что античный мир не знал синематографа, а, значит, творение уламов никакого сходства с Эсхилом и Сафоклом иметь не может.

Все дальнейшее действо так и развивалось в двух плоскостях. На сцене ядовитая Читныл придумывала для пасынка все более и более невыполнимые поручения, безвольный Пармаморт передавал их Майбыру, зажигался экран, и там сказочный герой покорял игрой на дудке лесных жителей, встречался с великанами, разговаривал с птицами и белыми медведями. Правда, птицы и медведи были такими же куклами, как и сам Майбыр сразу после своего рождения. И маленькие актеры не очень-то походили на наземных жителей. Эта неестественность огорчала Лукина и забавляла Брачишникова. Боже, какая любительщина, раздумывал репортер, по привычке сочиняя рецензию, в которой на этот раз не было никакой надобности.

А вот зрителей-уламов представление привело в восторг. Они по-детски бурно реагировали на каждое событие: негодовали, когда Читныл задумывала очередную подлость и громко подсказывали Майбыру, как надо действовать.  После того, как злобная мачеха, уразумев, что боги против нее, закалывала себя тупым ножом, зал во весь голос радостно загудел. А уже в самом конце, когда Майбыр появился на сцене со своей невестой, уламы повыскакивали с мест, принялись задорно кричать на своем языке, приветствуя счастливый и справедливый финал сказочной истории.

Жаков не в первый раз присутствовал на представлении в большом мутасе, а потому ничему не удивлялся и не огорчался, что его сказку представили не слишком талантливо. Он радовался тому, что она пришлась по душе местным жителям. Гараморт понимал, что театральное искусство Уламколы развивалось изолировано, местным жителям неведомы ни размышления француза Дидро в «Парадоксе об актерах», ни эксперименты русского купца-театрала Алексеева, взявшего псевдоним Станиславский. Но чем-то отдаленно увиденное здесь напомнило Каллистрату Фалалеевичу японский синтетический театр кабуки, чье выступление ему довелось совсем недавно лицезреть в Токио. Тамошние актеры играют также неестественно – иногда поют, иногда пританцовывают, но делают это весьма технично. И как было бы хорошо, если бы уламы подробно ознакомились с театральным опытом востока и запада. В следующий раз он обязательно принесет с собой книги на эту тему, хотя, конечно, лучше один раз увидеть, чем семь раз прочитать.

 ххх

 С небес под землю философа вернул сидевший рядом Гуддим.

–  Уважаемый Гараморт, мне понравилась ваша сказка, – вежливо на чисто русском языке произнес соправитель. – Но если вы не устали, то я хотел бы предложить вам спуститься немного вниз, в сернит-лэб. Там мы с вами отлично побеседуем. А завтра в сернит-лэбе вас будет ждать главный герой вашей замечательной истории.

Жаков кивнул в знак согласия, понимая, что разговора с юрасями не избежать, хотя он сам предпочел бы начать с не явившегося на премьеру Майбыра.  

 Не явившийся на премьеру

 Юрась Майбыр предпочел не появляться на публике до тех пор, пока не сумеет разрешить проблему: давать ли добро сомнительному плану «Омоль йором», для осуществления которого будут мобилизованы все полукровки и отправлен на наземную родину олом Лукин, или воспротивиться новым веяниям? В последнем случае этого юношу, как весь новоявленный кэртас, к радости Райды, могут оставить в Уламколе, поскольку соправителям нужны советчики. И тогда обряд омовения отцовской любимицы с этим молодчиком станет неизбежным. А родниться с оламом Майбыру ох как не хотелось. И на это у него была вполне себе весомая причина.

Злосчастная сказочка Гараморта заканчивается тем, что юный Майбыр возвращается домой со светозарной девушкой Йольныл. Между тем злоключения будущего юрася с этого только начинались. Хотя это была так давно, что почти никто из ныне живущих об этом не помнит.

Отцом Йольныл был тэдыш из группы «Кронос», созданной еще богоподобным Льюисом для того, чтобы хранить память о своих предках, а также блюсти течение времени в подземном мире, где не видны закаты и рассветы, где не бывает ни зимы, ни лета. И это оказалось делом непростым, учитывая, что в распоряжении ученых мужей далеко не сразу появилось устройство вочом, а потому записи делались на ненадежных досках. В какой-то момент, а, может быть, таких моментов было несколько, они безнадежно сбились со счета. О чудовищной ошибке они узнали от французского олама Альфреда Резона. 

По расчетам «кроносцев», с того года, как уламы скрылись от Степана Храпа и ушли под землю, и ко времени появления Резона в Уламколе должно было пройти 216 лет. Оказалось же, что миновало 436 годков, если, конечно, отсчет времени на поверхности земли не изменился. Резон уверял, что нет, хотя один их христианских правителей ввел новый календарь. Но Россия к нему не присоединилась, да и отличался от старого он не на годы, а всего лишь на дни.

Огорошены были не только «кроносцы», но и почти все тэдыши. Им представлялось, что средняя продолжительность жизни уламов составляла 60-70 лет, но выяснилось, будто они живут в два, а то и в два с половиной раза дольше. Не удивились этому факту только ученые мужи группы «Асклепий». Они легко объяснили столь длинную продолжительность жизни тем, что уламы не подвержены вредному воздействию солнца. Позже они установили, что на них влияет невидимая сила, исходящая от философских камней, а также особый подземный воздух, в котором не было избытка кислорода, как в земной атмосфере.

Резона не оставили в самом верхнем ярусе среди веров, а поместили к тэдышам после того, как узнали, что этот смуглый олам разуверился в Христе и мечтает о том, чтобы нести всем народам свет революции. Это трудно выговариваемое слово никак не переводилось на уламский язык, но тогдашние соправители поняли, что там, наверху, он делал нечто очень славное и полезное.  В составе большого войска рядовой Резон вступил в Российскую империю, но потерпел неудачу и попал в плен. Его с другими французскими оламами отправили далеко на север, поселили в лачугах среди зырян, но Альфреду удалось бежать. Следовать на юг опасно, да и возвращаться домой с поражением было стыдно, а потому он подался на север. Его влекло врожденное любопытство. Он краем уха слышал, что где-то там есть неведомая страна Гиперборея. Но ее он не нашел, а попал во второй плен. На этот раз его подцепили наблюдатели Уламколы и сопроводили под землю, дабы пополнить ряды веров.

Резон быстро освоил язык уламов, весьма схожий с зырянским, который он успел освоить за сто дней в плену, а потому его определили к тэдышам группы «Кронос». Решили, что там с его помощью сумеют разобраться в летоисчислениях. А после того, как худо-бедно разобрались и послушали его рассказы о многочисленных войнах и этих самых «революциях», тогдашние соправители повелели перевести его в группу «Гиперион». Однако он вскоре и там исчерпал себя. Тогда ему нашли место среди «прометеевцев», где он произнес еще одно загадочное и совершенно непроизносимое слово – «электричество» и объяснил его смысл.

Выведав наработки тэдышей в области практического применения философских камней, Резон нашел способ, как можно из них получать то самое электричество. И придумал, как использовать его энергию для освещения подземного царства. Так стены в Уламколе «научились» давать тепло и свет. Постепенно ушли в прошлое ставшие привычными сартасы – допотопные светильники и обогреватели из трудно добываемых дерева и масел. И хотя белесые глаза уламов давно уже приспособились к темноте, а тело к прохладе, новое изобретение они встретили с радостью.

В группе «Прометей» специально для Резона создали подгруппу, которой он сам дал имя «Феб[ii]». В нее сразу запросились десятки, потом сотни и даже тысячи тэдышей, и подгруппа «Феб» превратилась в полноценную группу. Так солдат потерпевшей поражение армии стал веськодом, большим человеком по меркам верхних людей, и получил новое имя Резонморт.

Человек с таким умом, пусть даже олам, заслуживает уважения, а не ненависти. И Майбыр готов был склониться перед гением, но беда в том, что Резоном увлеклась Йольныл, и именно с ним прошла обряд омовения. Для Майбыра это был удар, от которого он не скоро оправился.

В те годы молодой тэдыш был красив, умен, прекрасно пел и играл на разных инструментах, а потому сразу несколько уламок захотели жить с ним и рожать от него детей. Майбыру представилась редкая возможность выбирать себе спутниц по жизни. И он этой возможностью воспользовался, но простить предательство Йольныл не смог. Всю свою дальнейшую жизнь он стремился сделать так, чтобы она пожалела, что отказалась от него. Для этого он последовательно спускался вниз по карьерной лестнице, став сначала веськодом чокора «Гиперион», а затем пошел еще ниже до уровня юрася.

Жалела ли Йольныл о своем выборе, он так и не узнал. Ему было лишь известно, что она и Резонморт произвели на свет троих дочерей и младшего сына Никодимуса. Этим именем его нарек отец, хотя по традиции это должна была сделать мать. Резонморт признался товарищам по «Фэбу», что Никодимом звали древнего олама, написавшего книгу про то, как Христос, спустился под землю, где, по мнению его последователей, находилось ужасное место, куда попадают плохие люди после смерти. И он вывел оттуда случайно оказавшихся там хороших людей. Судьба Никодимуса была прямо противоположной. Повзрослев, он добровольно поднялся наверх, чтобы самому разобраться, кто там плохой, а кто хороший. 

Постаревшему Резонморту – оламы и под землей приходят в негодность раньше уламов – очень не хотелось отпускать своего любимого сына. Однако напоследок веськод подарил ему устройство, воплотившее в себя все наработки группы «Феб». Внешне оно представляло из себя кольцо с небольшим философским камешком. Научиться пользоваться им было нетрудно, а вот как его изготовить, знал только отец Никодимуса. Свой секрет Резонморт унес в жаркое пламя, уничтожившее его тело, ставшее бесполезным после смерти веськода вследствие глубокой старости.

К этому времени овдовел и Майбыр. Но к Йольныл он уже не питал никаких чувств. Всю свою любовь и нежность он отдал Райде и мечтал лишь о том, как будет держать на руках ее детей. Но он и помыслить не мог, что это могут быть джыны.

 ххх

 По своим обязанностям соправитель Майбыр присматривал за внутренней жизнью Уламколы, а то, что творилось наверху, его мало интересовало. Но без его согласия план «Омоль йором» осуществляться не будет. И, видимо, придется одобрить эту затею, дабы избавиться от четырех оламов, приглашенных Гуддимом. Но он сделает это лишь в том случае, если самолично убедиться, что в результате реализации этого плана не последует ответный удар от верхнего мира. Ведь что может за этим произойти? Проиграем – конец всему. Выиграем – тоже конец, потому как будем обнаружены. Прежняя жизнь кончится, новая ничего хорошего не несет. Поэтому вариант один – Российская империя должна рухнуть сама, погребя под собою христианство. Задача чэрыдеев – лишь подточить основы.

Майбыр не поленился снова подняться на ярус ученых мужей, чтобы побеседовать с Брачишниковым, а затем с Зиедонисом и, наконец, с тем самым Лукиным. Пришлось брать с собой Тугая, потому как поздно ему учить язык русских оламов. И вот что он от кэртаса узнал. Все трое мечтают обновить Россию, но каждый понимает это по-своему. Брачишников хотел бы поменять правителя, чтобы был не тряпка, как нынешний, а сильный и справедливый. Зиедонис мечтает взорвать весь мир, а Лукину нужна какая-то конституция. Тугай разъяснил смысл еще одного непонятного и трудно произносимого слова: это некие основополагающие правила. Выходит, там наверху живут без правил, а, значит, никакого порядка нет и быть не может. А если нет порядка, то и рухнуть может все в одночасье. Это соправитель знал по опыту управления драгоценной Уламкалой, живущей на разных этажах по железным правилам, хотя нигде и не прописанным. Они для каждого яруса свои, и он, Майбур, для того и поставлен, чтобы блюсти их.   

Вот с такими тяжелыми мыслями поднимался юрась в шор-сернит-лэб, чтобы встретиться там с Гарамортом.

  Шор-сернит-лэбом уламы называли комнату для переговоров представителей одних этажей с другими. Таковых было несколько, и они располагались между ярусами. Для рядового жителя спуститься на полступеньки вниз было большой честью, чаще всего это делали веськоды. Для олама же посещение шор-сернит-лэба – вообще неслыханная милость. Брачишников, Лукин и Зиедонис были ее не достойны. Жаков – другое дело. И соправители договорились, что дважды пригласят туда Гараморта, чтобы каждый из них мог поговорить с ним с глазу на глаз. Майбыру это было не по душе – мало ли о чем Гуддим может договориться за его спиной. Но другого выхода не было: Майбыр сам желал побеседовать с этим тэдышем верхнего мира наедине, дабы получить от него ответы на все мучающие соправителя вопросы. А еще узнать, что стало с Японией после того, как она, открывшись миру, сумела одолеть два больших государства. И что станет с Уламколой, если она поступит также?

 ххх

 Однако все пошло не так, как предполагал юрась.

Гараморт явился в шор-сернит-лэб в состоянии раздражения и воинственности. Он был смертельно обижен на Майбыра за его отсутствие на представлении о нем самом. Но еще более Каллистрата Фалалеевича возмутил Гуддим, с которым он свиделся днем ранее. Этот юрась ни о чем спрашивать не стал, а сразу заговорил о том, что христианство якобы себя изжило, что Российская империя висит на волоске, и Жакову вместе с кэртасом выпала великая честь этот волосок оборвать. Юрась был уверен, что, если Гараморту нравится Уламкола и он признает их богов, значит должен ненавидеть Христа и его последователей. И, конечно же, желать гибели Российской империи.

Гуддим так и не понял, какую он совершил ошибку, а Гараморт не стал ее объяснять. Он просто с неслыханной наглостью развернулся и покинул шор-сернит-лэб. А когда день спустя в эту комнату вступил Майбыр, то застал Жакова расхаживающим вдоль серых стен. Соправитель ни о чем не успел его спросить, Каллистрат Фалалеевич заговорил сам.

Он даже не говорил, он проповедовал, продолжая шагами мерить шор-сернит-лэб. Гараморт, отлично знавший язык подземной страны, иногда употреблял совсем не знакомые Майбыру слова, а потому юрась не все понимал, хотя и старался.  Жаков вещал, что христианство есть высшая форма духовной эволюции, а религия Уламколы – низшая.  Одно не должно уничтожать другое. Христос – это тот же Ем, а потому необходим синкретизм[iii] двух религий. Христианство переживает кризис, а верование в Омоля может его вывести из омертвелого состояния. В то же время и жители подземной страны теряют своего бога. Спастись от духовной спячки Уламкола сможет только в том случае, если откроется верхнему миру. Изолированное положение двух цивилизаций рано или поздно приведет к гибели обеих.

Майбыр хотел было спросить Гараморта о Японии, но тот сам заговорил про нее. Он заявил, в качестве примера, что после того, как эта страна избавилась от своего кокона и открылась остальному миру, она, подобно бабочке, совершенно преобразилась, взяв все лучшее из культуры европейцев, сохранив при этом свою. Ее недавняя война с Россией была нелепой случайностью, и виновны в ней исключительно российские дельцы, пожелавшие у костра погреть руки, генералы, соскучившиеся по бойне, и высокопоставленные чиновники, решившие, что маленькая победоносная война пойдет Российской империи на пользу.

Соправитель не разобрал значение сказанных на чужом языке слов «эволюция», «синкретизм», «кокон», «дельцы», «чиновники», но общий смысл был ему ясен. Гараморт жаждет стереть грань между верхним и нижним мирами. Его совершенно не заботит, что это может кончиться тем, что верхний мир, как более сильный, разрушит весьма хрупкий мир нижний. Страшно подумать, что случится, если этот олам сумеет внушить свои опасные идейки уламам. А ему могут поверить, ведь его здесь полюбили, его слушают, смотрят представление по его безумным фантазиям. Гараморта надо как можно скорее отправить туда, наверх. Пусть проповедует среди своих то, что хочет, не выдавая тайну подземной империи.

Когда Жаков окончил проповедь, Майбыр осторожно поинтересовался: его молодые друзья думают также? Ответ Гараморта соправителя поразил. Эти прекрасные юноши увлечены науками и переживают за свою страну. Но, по молодости лет, часто влюбляются, причем почему-то в одних и тех же барышень. Вот и сейчас их поразила любовь, да не к кому-нибудь, а к Райде, младшей дочери Майбыра. И произошло это не далее, как вчера, во время представления. А сегодня утром Брачишников заявил Каллистрату Фалалеевичу, что он намерен остаться в Уламколе, поскольку любит Райду и хочет быть рядом с ней. Беда, правда, в том, признался журналист, что те же чувства к ней испытывают Лукин и Зиедонис, но все они – люди цивилизованные, а потому предоставят девушке право самой решать, кто более всего из них ее достоин. Лукин похвастался, что Райда уже сделала выбор в его пользу, но он, как считает Брачишников, еще не окончательный, девушка может и передумать.

 ххх

 Райда еще много раз передумает, а вот ее отец решил бесповоротно: он согласен на план «Омоль йором», но при условии, что все четверо оламов покинут Уламколу. И сегодня же Майбыр оповестит об этом Гуддима и самого Кора.

 Согласие на план

 Кор и соправитель Гуддим с разных сторон вошли в Ыджик. На этот раз заседание Большого совета проходило в укороченном составе, и юрла привычно пересчитал собравшихся – все четверо знатных улама, не считая его самого, были на месте. Не пришел только старый Майбыр, сказавшийся больным. Он, видите ли, даже на представление о нем самом не явился, хотя был обязан это сделать. Кор тоже не присутствовал на этом важном культурном мероприятии, но он не только не должен, а, наоборот, обычай не позволяет ему подниматься вверх выше своего отсека. Иначе ослабнет его божественная связь с Омолем. А потому всю сказочку про соправителя юрла проглядел на иллюзорном экране в своей рабочей комнате, из которой он управлял всей подземной империей. Представление ему не понравилось, показалось подозрительным, что это действо устроили про Майбыра, а его, правителя, проигнорировали. Хотя Гараморт и про Кора сотворил небольшое сказание со стихами. 

Отсутствие Майбыра на Большом совете Кор не посчитал слишком важным. Накануне он лично переговорил со стариком, и тот дал свое добро на реализацию плана «Омоль йором». Ни на что другое он в данном случае был не нужен. Тем более, что Кора давно уже раздражал обычай принимать окончательные решения по таким вопросам лишь в единстве с соправителями.

Постоянно пребывая один в своей отшельничьей норе – обычай запрещал правителям заводить друзей, а также проходить обряд омовения с женщинами и иметь детей, дабы не тратить силы на повседневные заботы – Кор по многу часов изучал по вочому жизнь верхнего мира. И испытывал глубокую зависть к наземным правителям. Нет, не в том, что они позволяют себе многочисленные соития с женщинами, заводят детишек, которые затем наследуют их место во главе страны. Юрле нравилось другое: очень многие из них могут принимать единоличные решения, строжайше обязательные к исполнению их подданными.  Нелепая традиция без согласия юрасей ничего не предпринимать давно уже устарела, но, чтобы ее изменить, нужен весомый повод. И Кор ждал, когда он появится. А потому возлагал большие надежды на план «Омоль йором». Если он сработает, юрла получит второе имя Вичко, то есть Божественный. Такового за всю славную историю Уламколы удостаивались лишь единицы правителей. Вичко может делать все, что ему заблагорассудится – ведь его поступками руководит лично Омоль.

 ххх

 После приветственных хлопков по коленям и поднятия рук, можно было начинать, но Кор не спешил, а поглядывал на пришедших. Ему в последнее время очень нравилось смотреть на уламов снизу верх. Так он чувствовал свое величие. Как-то в воче он прочитал, что оламы в таких случаях смотрят сверху вниз, и долго смеялся. Трудно придумать что-то более нелепое. Бог находится внизу, поэтому взгляд сверху вниз может означать только одно: свое повиновение, но никак не гордость. И вот сейчас, с такой покорностью, на него, правителя, глядят веськод Тунныр и тэдыш Тугай со второго яруса, юрадысь Таракутто с первого и совсем близко, чуть выше от правителя – Гуддим.

Повисла томительная пауза. Наконец, насладившись моментом, Кор начал беседу:

– План обсуждать не будем, с ним все ясно. Поговорим про четверых загостившихся оламов. Слушаю ваши соображения.

– А что тут соображать? Кэртас отправить наверх, а Гараморта кончить, – проговорил Гуддим. – Он нам не нужен.

– То есть как это – кончить? – удивился правитель.

– Как у них там наверху кончают, так и мы сделаем, – невозмутимо ответил соправитель. – Подарим ему легкую смерть и предадим тело огню.

И опять повисла пауза. Такого рода решений не принимал ни полный состав Ыджика, ни укороченный. Уламы еще не выносили никому смертные приговоры, даже такого словосочетания в их языке не водилось. Таракутто, Тунныр и Тугай не понимали, как на это реагировать, а потому ждали, что скажет правитель.

Кор между тем не торопился, и, глядя в пол, выждал какое-то время, затем поднял глаза и поинтересовался:

–  Все так думают? Начнем с Таракутто.

Юрадысь потер свои щеки, стараясь сосредоточиться, и замямлил:

– Не знаю… Я не знаю. Такого мы не делали, правильно ли нас поймут?

– Чего тут понимать? Мы сделаем это тихо и бескровно, – по-прежнему невозмутимо возразил Гуддим. – Как будто он заболел и умер. Тэдыш Тювэ из группы «Асклепий» снабдит всем необходимым и будет молчать.

– Будет молчать? – засомневался Кор. – Разве тэдыши умеют молчать? Так, Тунныр?

Веськод вздрогнул и тут же заговорил:

– Нет, тэдыши молчать не умеют. Тювэ рано или поздно проговорится, и тогда все узнают, от чего умер Гараморт. Не надо его кончать, ни в коем случае. Он очень ценный олам, он много знает и многое еще может нам поведать.

Тунныр повернулся к Тугаю, как бы спрашивая, согласен ли он, и тот кивнул в ответ. А правитель тем временем перевел взгляд на Таракутто.

– И все-таки, что ты думаешь? – спросил Кор юрадыся.

Таракутто внимательно посмотрел на правителя, быстро взглянул на соправителя и, сообразив, в какую сторону склоняется юрла, неуверенно произнес:

–  Я думаю так. Там-наверху, Гараморт будет нам полезен. В его жилище бывают разные оламы. К нему приходят те, кого они называют бунтарями, сотрясателями основ. То есть те, кто нам пригодится при осуществлении плана «Омоль йором». Да, он нам нужен, Тунныр прав.

– Все равно Гараморт не наш человек, – твердо сказал Гуддим. – И не забывайте: он тоже тэдыш. Значит, и молчать не умеет. Рано или поздно разболтает оламам про нашу Уламколу и наш план.

– Однако до сих пор не разболтал, – донесся сверху голос Тугая, который никогда не картавил, если говорил на родном языке и был уверен в том, что говорил. – А про план он ничего не знает. Да если бы и знал, кто бы ему там поверил. Гараморт мне признался, что про нас оламы рассказывают сказки, будто бы мы – какие-то чуди и ушли под землю, чтобы умереть. Они это называют «сами себя похоронили». Мы для них давно умерли. И стали древними преданиями.

Кор, как и Тунныр с Тугаем, не хотел смерти Гараморта. Он надеялся, что там-наверху он напишет про правителя Уламколы большое сочинение и прославит его среди оламов. Пусть даже в качестве наземного царя. Поэтому объявил свою волю:

– Олам Жаков будет живым возвращен наверх.  Вопрос только в том – с кэртасом или без. Майбыр настаивает, чтобы дружки Гараморта ушли вместе с ним. Он боится, что его Райдочка сойдется с одним из этих – с Лукиным. Жаль, конечно, несколько джынов от этой парочки нам бы не помешали. Меня, однако, интересует, где оламы кэртаса более полезны – здесь или там-наверху? Что эти три недоучившихся верхних тэдыша могут сделать для нашего плана? Начнем с Тугая.

Тугаю не хотелось ничего говорить про эту троицу, неожиданно влюбившуюся в его Райду, о чем ему уже успел поведать Майбыр. Ученый муж понимал щепетильность своего положения. Если он скажет, что – да, их надо отправить наверх, низшая власть решит, что он неискренен, желает избавиться от соперников. Но он действительно так считал.

– Кэртас надо отпустить на поверхность, – уверенно произнес Тугай после короткого раздумья. – Да, они молоды, и даже полноценными тэдышами их пока назвать нельзя. Но они уже сейчас занимаются тем, что у них называется «политикой». Они хотят изменить существующий у них порядок, поэтому сами собой будут работать на план «Омоль йором». Каждый по-своему. Олам Брачишников – понемногу расшатывать устои. Цель таких, как он, замена правителя Российской империи. Кого бы они хотели видеть на этом посту, они и сами не знает. Олам Лукин мечтает ограничить власть правителя, а то и вовсе его смести, заменив на тех, кого выберут российские оламы. У них для этого существует довольно сложный порядок, оправдавший себя в других землях, где он утвердился, кстати, далеко не сразу. Поэтому и у российских оламов сразу не получится. Начнутся бунты, какие у нас иногда случаются среди веров, устои рухнут, и тогда свое слово скажут такие, как Зиедонис. Их называют «социалистами». Это слово никак не переводится на наш язык, а означает оно крушение всего, в том числе и христианской веры.

– Таракутто и Тунныр с ним согласны? – спросил Кор, переведя взгляд на юрадыся.

Веськод утвердительно кивнул, а командир чэрыдеев догадался, какого ответа ждет от него правитель, и заговорил на этот раз твердо и бойко:

– Полностью согласен. Я лично просмотрел все сообщения от Никодимуса. Он передал, что эти трое пользуются уважением среди оламов. Уже через год они станут полновесными тэдышами и займут нужные нам места среди бунтарей. Мы через чэрыдеев будет влиять на них, а они – на общую обстановку в Российской империи. План «Омоль йором» замечателен, и тот, кто его задумал достоин…

– Понятно, – перебил юрадыся правитель, не желая загадывать вперед. –   Надеюсь, и Гуддим не возражает.

– Не возражаю, – ответил юрась, обрадованный как тем, что его подопечный юрадысь окольным образом похвалил его, автора плана «Омоль йором», в присутствии юрлы, так и тем, что мудрый Кор не дал ему высказаться до конца. Прямая лесть ему сейчас не на руку, не стоит вызывать ревность юрлы. – Вот этих троих, в отличие от Гараморта, как раз-таки и надо сохранить, отослав их наверх. Я лично переговорил со всеми тремя. Толковые парни. Они, кстати, дружно возжелали дочь нашего Майбыра, но это даже хорошо. Пусть любят ее на расстоянии и работают на нашу бесценную Уламколу. Я их для того и пригласил к нам, чтобы они стали нашими друзьями.

Опытный Кор быстро взвесил и оценил то, что сказали участники беседы. Гуддим позволяет себе быть наглым, но предан правителю. Таракутто труслив, вечно заискивает. Толку от него немного. Однако в его руках все нити чэрыдеев. Жаль, но без него пока никак. С Тунныром и так все ясно – веськод на своем месте, а вот Тугай умен, тщеславен и этим опасен. На первых порах в топку его гордости стоит подбросить дровишек. Для этих целей лучше всего подойдет Райда, а также новая должность. Пусть подойдет поближе к нашему ярусу, а там посмотрим. А вот кто нам совсем не нужен, так это старый дуралей Майбыр. Но его и нет среди нас. Сам не изволил явиться. Позже за это поплатится.

Прокрутив в голове мысли о своем окружении, правитель помолчал, как бы раздумывая о судьбах нижнего и верхнего миров, а затем выдал окончательное решение:

– Если я вас правильно понял, все готово для следующего решительного шага в осуществлении нашего с вами плана «Омоль йором». Поэтому указания будут такие. Тунныру и Тугаю – сформировать подгруппу «Эриний». Так, кажется, богоподобный Льюис называл бога мести?

– Богини мести, их было много, и они звались эриниями, – подправил веськод.

– Хорошо, пусть будут богини, – согласился Кор. – Подгруппе «Эринии» поручается не просто собирать воедино все, что мы уже знаем и еще узнаем о верхнем мире. Они должны все эти знания разложить по полочкам: отдельно их богов, отдельно порядки в Российской империи и других странах, отдельно сколько в них гор, рек и лесов…  В том порядке, в каком понадобится для осуществления нашего плана со своими толкованиями. Все это заложить в отдельный вочом, доступ к которому будут иметь лишь присутствующие в этом зале. И заносить туда советы, что должны предпринимать наблюдатели в тех или иных случаях. Но только через Тунныра, Таракутто и Гуддима. Чокором «Эриний» руководить будешь ты, Тугай. Пройдет время, и подгруппа станет полноценной группой.

–  Понятно, – согласился тэдыш, скрывая свою радость от неожиданного понижения. Пусть даже на пол ступеньки.

–  Таракутто должен будет отыскать, привлечь и отправить наверх для выполнения плана «Омоль йором» всех без исключения джынов. Незачем им прохлаждаться под землей, пусть поработают в качестве чэрыдеев. Посмотрите, кто из веров может пригодиться. Их не просто надо привлечь, а собрать в один кулак, как предлагал Адамус. И даже не в один кулак, а в несколько. У каждого такого кулака будет свой веськод. А управлять кулаками должна голова. Это головой ставлю тебя Таракутто. А Гуддим будет отвечать за работу всех направлений по нашему плану. Всем понятно?

– Только один вопрос, – робко заикнулся Таракутто. – В какой кулак должен войти Никодимус? И что с ним сделать, если он откажется?

– Ничего не делать, – ответил правитель. – Никодимус и кэртас будет отдельным кулаком, и управлять им поручаю Гуддиму. Если кэртас распадется, Гуддим, лично за это ответит. Уверен, это будет самый тяжелый кулак.

 [i] Асклепий – в древнегреческой и древнеримской мифологиях бог медицины.