Часть 2. В поисках Льюиса. 1942-43гг.

 Одна в постели

 Мина возлежала одна на широкой двуспальной кровати, застеленной белоснежным бельем, отражающем фрагментами лучи весеннего солнца. Одеяло и подушки – мечта каждой хозяйки – Мину совсем не радовали. Она успела отвыкнуть от этих, совершенно не нужных, на ее взгляд, вещей. Поэтому девушка, раскинув по привычке руки и ноги, отбросила в сторону и одеяло и подушку.

И такой ее застал усатый красавец-полковник, осторожно, но без стука заглянувший в комнату.

– Простите, Марфа Ионовна, – увидев обнаженное тело девушки, полковник тут же отвернулся.

Чего он стесняется, лениво подумала Мина. Ведь я же ему нравлюсь. 

Однако лень, как и греховные, с точки зрения верхних людей, мысли были отброшены тут же.
Мина встала, не спеша прошла мимо полковника в ванную комнату, тщательно умылась и быстро оделась. Почувствовав на себе легкое платьице в горошек, Мина сразу стала другим человеком – эффектной московской дамочкой.

– А где же Лаврентий Павлович? – с легким кокетством поинтересовалась Мина.

– На этот раз, Лаврентий Павлович просил передать свои извинения, его вызвали к САМОМУ. Но вас ждет завтрак и еще вот это, – полковник протянул  оранжевую коробку с прорезанными углами на обертке и набором духов «Красная Москва». Мина не любила духи, но улыбнулась в знак глубокой благодарности и положила их в сумочку.

Более трудное испытание ждало ее в столовой.  Большой стол был сервирован всего на одного человека, на расписных тарелках располагались всевозможные деликатесы – крабовый салат в нежно-розовом соусе, черная икра, тонко нарезанные ранние помидоры. Снова пришлось изображать восторг измученной голодом женщины, привыкшей есть на завтрак в лучшем случае зажаренную на воде яичницу из яичного порошка.  Но съела она всего по чуть-чуть, объяснив обслуживающей ее сорокалетней женщине в цветастом халате, что надо беречь фигуру.

Возле крыльца особняка на Малой Никитской ее ждала машина и усатый полковник, вежливо открывший ей дверь:

– Марфа Ионовна, вас на работу?

– Что вы Рафаель Семенович, сегодня выходной. Я хочу погулять. Пусть меня отвезут… ну, предположим, в парк.

– В Измайловский, парк Горького, Сокольники?

– Только не в Сокольники.  Лучше в Измайловский имени товарища Сталина.

Полковник закрыл дверцу и помахал рукой. Зашумел двигатель, но как только машина отъехала, Мина чуть капризно приказала водителю:

– А лучше все-таки в Сокольники.

ххх

Парк, формально закрытый еще осенью 1941 года, был безлюден. Мина прошлась по аллеям и выбрала не самую тихую, а именно ту, где группа гогочущих мальчишек соревновалась: кто дальше плюнет. Мина уселась неподалеку от хулиганьчиков, положила локти на спинку скамейки и подставила лицо весеннему солнцу. Спустя минуту, к ней подсел элегантный низкорослый мужчина с горбатым носом и матово белесыми глазами.

– Любезная Мина, я могу тебя поздравить, – произнес мужчина, слегка улыбнувшись. – Я уже поспешил доложить Ульвану, что первая часть задания выполнена более чем успешно.

– А ты, Никодимус, значит, уже все знаешь, – как можно спокойнее произнесла Мина, не поворачивая головы. – Всю ночь, значит, торчал на Малой Никитской и подслушивал с помощью своего изумруда. Не доверяешь?

– Почему сразу же – не доверяешь?.. Я за тебя волновался.

– А я за тебя волнуюсь, Никодимус! – девушка сняла руки со спинки скамейки и повернулась к собеседнику. – Ведешь себя как вон те мальчишки, – Мина кивнула в сторону плюющихся детей. – Мишус уже донес на тебя Ульвану. И Ульван нервничает: говорит, что ты завалишь дело.

– Ну-ну-ну-ну… Ну, конечно, конечно. Я уже почти тридцать лет наверху, и много ли дел завалил?

– Пока ни одного. А сейчас тебя разыскивает вся московская милиция и НКВД. У Лаврика на столе лежит твой словесный портрет. Они почему-то тебя называют Льюисом.

– Я не Льюис. Но явление Льюиса – это, знаешь ли, плохой знак.

– А почему не спрашиваешь: откуда я узнала? Я тоже, к твоему разумению, могу проходить через стены. Не ты один на это способен… Ну, хорошо. Не умею я проходить сквозь стены, куда мне до вас – гениев!  Ночью Лаврика вызвали к Хозяину, и я незаметно пробралась в кабинет. Не волнуйся, вся охрана была снаружи. Меня никто не мог ни видеть, ни слышать… Ладно, вру. Нет там никакого листка. Про Льюиса Лаврик мне сам рассказал. Это правда, что ты спас его сынка?

– Спас, – виновато подтвердил Никодимус, спокойно выслушав бурный поток речи девушки.

– А зачем?

– Жалко, знаешь ли, стало парня.

 – Лаврик сыночка обожает. Но благодарности от него ты не дождешься.

Последних слов Никодимус уже не расслышал. Он вдруг вскочил со скамейки, подошел к детворе и стал показывать, как надо плеваться. Одним своим плевком на глазах восторженных пацанов он вдвое перекрыл рекорд самого удачливого «спортсмена». Но и этим Никодимус не ограничился. Он решил продемонстрировать умение плеваться на точность и тут же послал слюну в урну, расположенную в метрах десяти. Ребятам это так понравилось, что они сразу же переключились на эту урну, очень быстро заплевав ее со всех сторон.

– Дитя оно и есть дитя, – со вздохом сказала Мина, когда мужчина сел на место. – Вернусь и попрошу Ульвана тебя отозвать.

– Не надо меня отзывать, я еще тут, знаешь ли, не наигрался.

– За тридцать лет не наигрался! Ну, вот скажи: почему ты – родился в нижнем мире – а хочешь жить наверху? А я родилась наверху, а меня все-таки тянет в нижний мир?

– Я, наверное, в отца. Он же, как тебе известно, из верхних. А внизу мне скучно. Там не жизнь – все слишком тихо и спокойно. Жизнь здесь – войны, революции, заговоры, перевороты… Я без всего этого уже не могу жить.

– Очень жаль, – еще раз вздохнула Мина и встала. – Передай Ульвану, что и вторую часть задания я выполню. Все будет хорошо. Я люблю тебя, Никодимус!

– И я люблю тебя, Миночка.

Мина нежно поцеловала Никодимуса в лоб и зашагала прочь. Но, сделав несколько шагов, снова подошла к скамейке и сунула ему в руки набор духов «Красная Москва»:

– Это тебе подарок – от меня и нашего дорого друга Лаврентия. Тебе ведь нравятся эти штучки.

Затем она повернулась и зашагала еще быстрее.  На какой-то миг ей захотелось еще раз обернуться, но в глаза ударил яркий свет майского солнца. Пойду-ка я спать, решила Мина.

Свет в тоннеле причудливой судьбы

– Не спать! – ударил в уши крик следователя, и тут же глаза ослепило ярким светом настольной лампы.
Анна Петровна вздрогнула и закрыла лицо руками.

Следователь схватил ее за руки, оторвал их от лица и сказал чуть спокойнее:

– Скажешь, кто такой Льюис, и пойдешь спать в камеру.

Допрос шел уже вторые сутки подряд.
Следователи менялись через каждые шесть-семь часов, и в памяти Анны Петровны их лица расплывались и сливались в единое целое. Она еще помнила, как ее привезли на Лубянку, завели в кабинет на четвертом этаже и принялись задавать вопросы, на которые она не знала, да и не могла знать ответа.
Поначалу ей казалось, что сейчас, ну буквально вот-вот что-то проясниться: они поймут, что ошиблись, арестовали не того человека. Но капитана сменял старший лейтенант, затем приходил еще кто-то в форме капитана. И все спрашивали про какого-то Льюиса. Анна Петровна плакала, божилась, что ничего про него не знает. Тогда очередной следователь брал в руки книгу, направлял на нее лампу и спокойно принимался читать, не обращая никакого внимания на ее мольбы и слезы. А она десятки и десятки раз повторяла, что недавно вернулась из Ашхабада, из эвакуации, увидела, что дом на Ордынке, где она жила в последнее время, разбомбила немецкая авиация, а квартира оказалась разграбленной. Правда, никаких ценностей в ней и не было, но все оказалось перевернутым верх дном. До ее отъезда никакой Льюис в этой квартире с ней не проживал. Такое имя или кличку, насколько ей известно, никто из ее друзей или знакомых не носил.

Все до единого следователи к ее объяснениям оставались глухи.

Однако нынешний решил сменить тактику допроса. Он не стал читать книгу, уперся локтями в стол и, скрестив ладони, принялся вразумлять подозреваемую:

– Вы, наверное, плохо понимаете, Анна Петровна, куда попали, и что мы можем с вами сделать. Пусть мы даже не сможем доказать, что вы завербованы Абвером. Мы вас все равно отсюда не выпустим, – следователь вновь перешел на крик. – Ты у меня писать кровью будешь, пока не признаешься, что работала на Льюиса.  У тебя, гадина, муж – враг народа, немецкий шпион, пытался убить товарища Сталина…

– Он мне не муж, – тихо ответила Анна. Она уже не могла плакать – слез не осталось, поэтому говорила негромко и даже почти равнодушно. – Мы с ним развелись шесть лет назад. Он уехал в Сыктывкар, а я в Москву и больше его не видела.

– Ти зачем от мужа отказываешься, – услышала Анна сзади себя приятный голос с легким грузинским акцентом. – Твой муж – очень хароший человек.

Анна оглянулась и увидела только что вошедшего небожителя в пенсне. Это был человек, которого она только раз видела своими глазами на трибуне мавзолея и много раз его портрет в газетах. Сердце Анны Петровны судорожно застучало, сон сняло как рукой. Захотелось броситься небожителю в ноги, каяться за то, что отреклась от мужа и даже признаться, что работала на Абвер и какого-то там Льюиса. Но ничего этого делать не пришлось.

– Товарищ Берия, – следователь вскочил и встал по стойке смирно, – эта сучка…, простите, гражданка Лукина не хочет признаваться, что является вражеским шпионом.

– Канешно, не хочет, – спокойно сказал Берия, подойдя к столу. – Патаму што она не является вражеским шпионом. И ее муж никогда не хател убивать товарища Сталина. А ты, Сергеев, за недазволенные методы допроса будешь наказан. А сейчас убирайся отсюда!

Капитан мигом испарился, а Берия занял его место. Первым делом он выключил настольную лампу, и заговорил вкрадчивым голосом:

– Дарогая, я ведь знаю, что вы развелись с Алегом Александровичем Лукиным не по своей воле. Вас заставили. Ведь, правда?

– Правда.

– Ну, признайтесь, дарогая, что вы его по-прежнему любите.

– Люблю, – дрожащим голосом еле вымолвила Анна. Ее трясло, она не понимала, куда клонит этот всесильный человек, и за что она, всего лишь младший научный сотрудник института философии, литературы и истории – теперь филфака МГУ – удостоилась такой чести – разговаривать с кремлевским небожителем.

Анна не могла говорить – во рту пересохло, нарком это понял и участливо подал ей стакан воды:

– И правильно делаете. Ваш муж – замечательный ученый и прекрасный человек. Сейчас его труды с критикой академика Марра изучает лично товарищ Сталин. Вы можете себе представить, дарогая: идет страшная война, у товарища Сталина каждая минута на счету, а он находит время, чтобы заняться вопросами языкознания! Это еще раз говорит о великой мудрости нашего вождя и учителя. И товарищ Сталин признал правоту товарища Лукина. Вы должны понимать: кто ваш муж.

– Я понимаю…

– И очень харашо. Ваш развод мы аннулируем. И заживете счастливой саветской семьей. Ты наражаешь ему детей, будешь варить ему вкусный борщ, а он будет трудиться на благо нашей советской Отчизны.

– Да-а... А где он сейчас? – после неожиданного перехода Берии на ты, Анна с трудом нашла в себе силы поднять глаза и посмотреть на наркома. Но не увидела его глаз, только линзы пенсне слегка сверкнули.

– Он в Маскве. Вапрос о его реабилитации можно считать почти решенным. Палучил хорошую квартиру на Новой Басманной. Сейчас тебя к нему атвезут. Ты сагласна?

– Согласна, – безвольно ответила Анна, понимая, что другого ответа от нее не ждут.

– Вот и харошо. Только адна очень маленькая просьба. Пока абвинение с твоего мужа не снято, мы далжны знать все о его жизни. С кем он встречается, над чем работает, о чем думает? Обо всем этом и падробно ты должна рассказывать нам. На это ты тоже сагласна?

– Согласна. И на это.

– И это харошо. А сделаем мы вот что. Ти падружишься с женщиной по фамилии Маргунова. У вас будут харошие рабочие контакты. Ей и будешь дакладывать. Я думаю, мы даговорились.

Берия куда-то позвонил и почти тут же в кабинете появился усатый полковник. Нарком встал из-за стола и спокойным голосом приказал:

– Саркисов, атвезешь Анну Петровну на Новую Басманную.

Уже в машине туман в голове Анны немножко развеялся, но в самом сердце ныла тревога: как она предстанет перед Олегом? Что скажет? А что ей скажет сам Олег? Может быть, он не захочет ее видеть. Наверное, она совершила страшную ошибку, согласившись на предложение Лаврентия Павловича Берии. Лучше бы ее расстреляли как немецкую шпионку. Она все равно виновата. Виновата не перед абстрактной родиной, а перед конкретным человеком, ее бывшим мужем Олегом Лукиным.

Пока они поднимались на шестой этаж большого старого дома по улице Ново-Басманная, Саркисов участливо поддерживал ее за локоть. Ноги не гнулись, сердце стучало все сильней и сильней. Полковник сам нажал на кнопку звонка, но, когда услышал поворот ключа, тут же покинул лестничную клетку и, топоча сапогами, спустился вниз, оставив Анну совершенно беззащитной перед судьбой.

В дверях стоял Олег, слегка полноватый, круглолицый, в махровом халате и домашних тапочках и как-то странно улыбался. Такой родной и такой далекий, вроде даже и не изменившийся за эти шесть лет. В руках он держал исписанные бумажные листочки.

Анна хотела сказать: «Здравствуй, Олег. Меня послал Берия, он наш покровитель», но звуки застряли где-то в глубине горла. В голове опять помутнело, она перестала что-либо видеть и потеряла сознание, упав на руки своего вновь обретенного супруга. 

Обретение покровителя

  Ученые мужи послали Спиру приглашение в мутас на новое представление мистерии. Он про себя называл такие представления оламским словом «муть» и видеть не хотел. Но долг обязывал.

Мистерией уламы называли повествование о жизни богоподобного Льюиса. Сюжет никогда не менялся. Актеры в масках рассказывали о том, как подземные боги прислали предкам уламов человека, назвавшего себя Льюисом, наградив его такими знаниями, которыми не обладал, да и не мог обладать ни один живущий на земле или под землей человек. Он запросто мог объяснить, например, почему летают птицы, отчего солнце появляется с одной стороны Земли, а уходит спать в другую.

В то очень далекое время уламы еще не ушли полностью под землю. Они таились в глубоких землянках, часто выходили на поверхность, где пасли скот и собирали грибы и ягоды. Но могли скрыться сразу при появлении воинов злодея Степана Храпа, пытавшегося силой заставить их отречься от поклонения подземным богам, и верить в единого Бога небесного. Поверив пришельцу, они объявили его своим небесным покровителем. И верили ему безоговорочно.

Льюис не разрешал работать каждый седьмой день. Говорил, что боги приказывают людям время от времени отдыхать. А чтобы уламы в этот день не скучали, он устраивал с детьми представления о некоем южном мальчике, которого родила простая женщина, но зачат он был без соития – сами боги послали его в виде зародыша в чрево матери. Послали для того, чтобы мальчик вырос и принес людям свет и новые знания. Эти представления Льюис называл мистериями.

Древние уламы были убеждены, что таким образом Льюис решил рассказать им о себе и поведать тайну собственного рождения, но ни один из них не осмелился заговорить об этом.

Они нашли философский камень через много-много лет, когда Льюис совсем состарился. Но у него были ученики – самые мозговитые из уламов.  Он называл их учеными мужами, а на языке уламов тэдышами, и работал с ними глубоко под землей, где обнаружился загадочный камень в немалом количестве. Этот камень, если его сначала вынести на солнце, мог и под землей сохранять солнечный свет и даже оставлять отпечатки на листах, и сам испускать лучи, которые проходили сквозь листы.

Но однажды произошло то, чего и следовало ожидать. Льюиса не было с учеными мужами, он работал наверху, а сами ученые мужи глубоко под землей продолжали изучать свойства философского камня. И вдруг возникло необычайно яркое свечение, внутри которого появился Льюис. Он сказал своим ученикам, что очень скоро их покинет, его уже позвали боги, но тэдыши должны продолжить работу над философским камнем. Этот кропотливый труд принесет счастье маленькому народу. Только этим счастьем нельзя делиться с другими людьми. Поэтому уламы должны навсегда уйти под землю, оставив наверху только своих наблюдателей, чэрыдеев, с единственной целью, не впускать чужаков в их маленький мир. А если уж впустили, то обратить в свою веру и не выпускать.

После того, как видение исчезло, потрясенные ученики долго не могли прийти в себя, пока к ним не пришел сам Льюис – живой и невредимый. Но ученики ничему не удивились, а только страшно огорчились. Они знали по преданиям своих предков, что тот, кто явился им в свечении философского камня, был орт – двойник Льюиса. Такие двойники часто приходят к людям, предвещая смерть реального человека.

А вот сам Льюис ничему не удивился и не огорчился. Он сказал ученым мужам, что выполнил свою миссию и готов к смерти. А уламы должны в точности выполнить все, что завещал им орт. И еще предупредил, что ежели орт Льюиса появится когда-нибудь после его смерти, и не под землей, а на ее поверхности, то пусть они знают – это очень плохой знак. Орт Льюиса будет означать скорое приближение конца света.  А случится это только в том случае, если люди очень сильно обидят богов, испоганят природу, сами по своему неразумению оборвут нить, связывающую человека с потайным невидимым миром.

Льюис умер в тот день, который сам объявил нерабочим. Возле его мертвого тела ученые мужи разыграли мистерию о далеком южном мальчике, родившемся от самих богов без соития мужчины и женщины, и впервые назвали мальчика настоящим, как им казалось, именем Льюис.  С тех пор мистерии разыгрываются регулярно, но рассказывают они не только о рождении богоподобного мудреца, но и о его появлении среди уламов, о явлении орта, о последнем напутствии Льюиса и его величественной смерти.

Сюжет мистерии не меняется, хотя ученые мужи давно уже расшифровали записи своего великого учителя. Оказалось, что зовут его вовсе не Льюис, а Бруно Галеотто. Но правду о нем ученые мужи решили сохранить в тайне, для всех остальных уламов он до сих пор остается богоподобным Льюисом. А, дабы поддерживать легенду, чокор «Ворсантор» из года в год разыгрывал в мутасе мистерии, на котором присутствовали обитатели всех ярусов.

ххх

Спиру покровительствовал тэдышам, и знал правду о Галеотто-Льюисе. Но на приглашение откликнулся не только для того, чтобы в очередной раз увидеть разыгранную учеными мужами легенду. Все дело в том, что хотя людей, изучающих свойства подземной и земной природы или пытающихся воспроизвести их в особых изображениях, называют учеными мужами, половину из них составляют женщины. И одна из таких ученых мужей женского рода давно привлекла внимание соправителя. 

Ее звали Фора. В этом имени нет ничего удивительного, ученые мужи давно уже взяли за моду давать детям не традиционные имена уламов, а называть их по своему усмотрению. Родители Форы знали древние языки оламов, и, видимо, решили, что их дитя похожа на цветок. У оломов – флора. А, может быть, ее назвали в честь Флоренции – родины богоподобного Льюиса. В любом случае, имя самым магическим образом повлияло на девушку. Она прекрасна как оранжерейный цветок, выращенный под землей, и умна, как положено последовательнице учения великого выходца из далекого южного города.

А еще верхнее имя носила группа ученых мужей, непосредственно связанных с изучением свойств философского камня. Ее в незапамятные времена богоподобный Льюис назвал «Прометей».

Сегодня группа «Прометей» – это тысячи уламов, десятки реакторов и установок, работающих на жизнеобеспечение нижнего мира. У этой группы есть ядро, так называемый «Малый Прометей» – десяток выдающихся умов, генератор идей для все новых и новых способов использования философского камня. И накануне представления новой мистерии Спиру попросил собраться «Малому Прометею» для важного и сугубо секретного дела.

ххх

Когда Спиру вошел в расположенную возле мутаса «мозговую комнату» – так ученые мужи называли свой зал для научных совещаний – «прометеевцы» уже собрались вокруг большого стола. Сидеть во время научных споров ученые мужи считали недостойным, поэтому все стояли, положив на стол по небольшому шару.

Спиру не любил церемоний, поэтому сразу после того, как тэдыши воздели руки книзу в знак приветствия, выставил вперед свои ладони, что означало – ритуал окончен – и коротко произнес:

– Слушаю ваши идеи.

– Величественный! Мы, как всегда, к единому мнению не пришли, – начал глава группы Иов. – Лично я склоняюсь к традиционной практике…

– …и тогда советская империя получит «Божью искру» лет так через сто, если германская империя ее к тому времени полностью не похоронит, и нас вместе с ними, – перебил Иова Илля.

– Что вы предлагаете? – Спиру, хорошо знавший честолюбивый характер ученых мужей, всегда старался дать возможность первым высказаться самому агрессивному.

–  Надо забыть про так называемую тяжелую воду, – продолжил Илля. – В качестве замедлителя частиц, называемых нейтронами, вполне подойдет обычный графит, который у советских уламов имеется в избытке.

Тут же раздался шквал голосов, заговорили сразу все десять, но Илля слегка потер свой шар, и из него тут же полетели формулы – совсем не такие, какие сам Спиру показывал двум оламам-патриотам Лукину и Зиедонису. У уламов сложилась своя, понятная только им самим, система знаков. И как им казалось, гораздо более удобная, чем у верхних людей.

Стоило Икете слегка пожонглировать формулами и моделями атомов, как все притихли. Действительно, выходило, что графит надежнее жидкости, созданной, выражаясь языком оламов, соединением того, что верхние люди называют кислородом с дейтерием.

Однако тишина длилась недолго. Слово взял Фади – самый скромный из ученой элиты:

– Если мне будет позволено сказать, то я хотел бы предложить вариант использования в качестве философского камня нового материала, недавно открытого оламами. Они назвали его плутоний. Его критическая масса значительно ниже нашего камня, а, значит, мощность при взрыве будет значительно выше. Для создания такой «Божьей искры» советским оламам понадобится не более двух лет.

И снова посыпались формулы и модели, но их появление вызвало такой гвалт, что Фади вынужден был замолчать, поняв, что спорол глупость. Его формулы мигом исчезли, и слово взял Макарус. Он был выше ростом своих коллег, ибо рожден был верхней женщиной, весьма образованной, бежавшей из северной ссылки и попавшей таким образом в нижний мир. Макаруса она родила от одного из ученых мужей, и он быстро стал любимчиком всего ученого мира. К тому же Макарус отличался изящными манерами, всегда был весьма вежлив и деликатен, а идеями сыпал самыми неординарными.

– Я хочу вам предложить довольно-таки оригинальный вариант «Божьей искры», – сложив пальцы обеих рук кольцами, начал доклад Макарус. – Искра совсем небольшая, а эффект потрясающий. Все живое гибнет, а дома и даже личные вещи оламов остаются в целости и сохранности. Маленький взрыв вызывает мощный поток так называемых нейтронов. – Макарус лихо колдовал формулами и моделями атомов, и коллеги, а также сам Спиру невольно залюбовались им. Стало ясно, что другие варианты предлагать бесполезно.

Наступило молчание, которое, однако, длилось недолго. Слово взял Аникус, тоже не из чистых уламов, только кровь верхних людей текла в нем по отцовской линии. В отличие от Макаруса, Аникус был грубоват.

– Слухайте мой вариант, – пробасил докладчик. – Наши наблюдения за солнцем с помощью верхних установок привели меня вот к какой мысли. Искра должна быть искрой, и долбануть так, чтобы проклятые германские оламы навсегда забыли про чужие земли. Вы знаете, что в недрах далекого от нас Солнца находится несусветное количество элементов, называемых оламами водородом, сжатых до предела и при безумной температуре. Так вот, ядра водорода сталкиваются друг с другом, превращаются в новый элемент и выделяют такое количество энергии, что…

Аникус тут же принялся показывать. Из его шара полетели изображения моделей атомов, который он просто сжимал в кулаке, растирал между ладонями и демонстрировал выделение в результате энергетического потока.  

Тэдыши снова загудели. Одним идея очень нравилась, другим не очень, третьи не воспринимали ее совсем. Гудение длилось недолго. Спиру поднял руки верх ладонями и сказал:

– Беседа окончена, идем смотреть мистерию.

ххх

Уже в мутасе Иов все-таки спросил Спиру:

– Вы что-то выбрали из наших идей?

– Конечно. Водородный вариант слишком громоздкий, а нейтронный – больно уж бесчеловечен. Советские оламы будут использовать графит в качестве замедлителя нейтронов, а под философский камень пусть попробуют употребить этот самый плутоний. Тогда через два года наша штучка заискрится божьим светом.

 Светлые мысли

 Искорки света блеснули в пенсне Лаврентия Берии. Он, сидя в своей столовой за обеденным столом, с увлечением слушал физика Зиедониса, хотя и не все понимал.

– Немцы, если верить разведке, для замедлителя нейтронов используют так называемую тяжелую воду, – размеренно вещал Алексей Федорович, даже не притрагиваясь к еде. – Но ее получение слишком сложная штука, поэтому мы предлагаем графит. Поверьте мне, физику, это вполне возможно, а главное очень экономично. Мы также предлагаем в качестве исходного материала использовать плутоний. Этот элемент открыт совсем недавно. Американцы научились получать его из урановых руд. У плутония очень низкая критическая масса, поэтому взрыв получится значительно мощнее. Таким образом, при определенных условиях мы сможем создать новое оружие уже через два года. Правда, я уверен, немцев за это время мы успеем разбить, но…

– Дарогой, про какие условия вы гаворите? – мягко перебил Берия. Он знал о катастрофическом поражении советских войск под Харьковом, поэтому не питал иллюзий, будто война скоро закончится.

– Первое условие – работы должны возглавить лично вы, Лаврентий Павлович. Только с вашей энергией и организаторским гением можно в кратчайшие сроки получить это оружие.

– Какой льстец! – усмехнулся Берия, повернувшись к другому собеседнику – Олегу Лукину, который в это время без зазрения совести уплетал мидии в нежно-розовом соусе. Впрочем, нарком понимал, что не такая уж это и лесть. Он знал себе цену, и не представлял, кто из высшего советского руководства смог бы справиться с этой сложнейшей задачей. Но если ее удастся решить, то Берия войдет в историю не как руководитель карательного ведомства, а как создатель совершенно нового вида оружия. Кто помнит изобретателя копья или меча, винтовки, наконец? Зато во всех учебниках имя Лаврентия Берии будет ассоциироваться со сверхмощной бомбой, спасшей мир от фашистской угрозы.

– Ну, а втарое условие? – продолжил нарком.

Алексей замялся, тогда на помощь пришел Олег.

– Видите ли, Лаврентий Павлович, – заговорил Лукин, аккуратно вытерев рот салфеткой. – В одной шараге такую бомбу не построить.

– Где-где не построить?

– В шараге или шарашке. Так заключенные называют спецлагеря, в которых работают ученые вроде Зиедониса, – невозмутимо ответил Олег.

– Как же богат русский язык! – усмехнулся Берия.

– Так вот, создание нового вида оружия потребует колоссальных интеллектуальных и материальных ресурсов, – продолжил Зиедонис. – Нужно привлечь к работе десятки и сотни ученых, нужны средства на создание атомного реактора. Понимаю, война страну обескровила, но если немцы применят против нас свою бомбу, а нам нечем будет ответить, то мы можем проиграть войну.

– Саветский народ не может праиграть войну, даже думать так не смейте, – резко оборвал нарком.

– Мы и не сомневаемся, – исправил оплошность Лукин. – Мы верим, что советский народ способен создать бомбу на ядерной основе.

После этого разговор вновь вернулся в практическое русло. Обсуждались вопросы, где строить реактор, кого из известных физиков привлечь к работе, и, самое главное, кто должен стать научным руководителем проекта. Зиедонис предложил своего учителя Петра Леонидовича Капицу:

– Его научный потенциал безграничен, его авторитет…

– А вот авторитетные ученые нам как раз-таки и не нужны, – заметил Берия. – Работы будут засекречены, научного руководителя никто не должен знать. Так что хотите вы или не хотите, а другой кандидатуры кроме Зиедониса я не представляю.

– Опять же простите, Лаврентий Павлович, – вновь вмешался в разговор Лукин. – Но такой проект не может возглавлять заключенный.

Берия рассмеялся:

– Панимаю, на что вы намекаете… Ладно, сегодня же еду с докладом к Сталину. Если он даст добро, я добьюсь реабилитации и для Зиедониса.  А пока вы, Алексей Федорович, астанетесь в Москве. Не беспокойтесь, в Лефортово вас не повезут. Местом временного заключения я назначаю квартиру по улице Ново-Басманная, а надзирателем – товарища Лукина. Ему я полностью даверяю. Надеюсь, возражений нет?

 ххх

 

Когда приятели вышли на оживленную площадь Дзержинского, у Зиедониса слегка закружилась голова. Трудно было поверить, что он в Москве и фактически свободен, пусть даже временно. И без конвоя, если, конечно, не считать Лукина. Однако «конвоир» быстро о себе напомнил:

– Алеша, я думаю, ты не очень торопишься в Ново-Басманную камеру? Нет? Тогда прогуляемся по Москве.

Такое мог предложить только настоящий друг – о чем же еще мог мечтать зэк? И они отправились на Ордынку. Олег уже две недели находился в Москве, но именно сейчас ему приспичило побывать в доме, где он провел последнюю ночь любви со своей женой, приехав всего на сутки в командировку из Сыктывкара.

Этот дом уже был почти восстановлен после бомбежки, и все же вызвал у Олега грусть. Ему почудился в этом определенный символ: вот так безжалостно неведомые силы разрушили его прежнюю жизнь, а сейчас строят заново. Важно, что не он сам строит, за него это делают другие. Как, собственно, и этот дом.

 Дверь в бывшую квартирку в цокольном этаже распахнулась без труда, и перед приятелями открылась совсем безрадостная картина – разломанная мебель, разбросанные вещи. Посередине комнаты валялась в разбитой рамке и отпечатком чужого сапога фотография – их с Аней, с далекого и счастливого 1935 года, когда они еще жили в Ленинграде. Олег подобрал ее и попытался очистить лицо Анюты от грязи, но услышал сзади чужой и резкий голос:

– Стоять на месте, руки поднять вверх, вы арестованы.

Олег оглянулся и увидел трех сотрудников НКВД с направленными в их сторону револьверами. «Я гибну – кончено – о, Донна Анна!» – пришли в голову пушкинские строки. И сразу все стало ясно: игры с НКВД двум интеллигентам противопоказаны. Их тайная связь с нижним миром давно раскрыта, Берия, разумеется, все знал, но решил поиграть в кошки-мышки.  Сейчас их снова повезут на Лубянку, начнутся допросы, пытки. И все будет гораздо страшнее, чем в 1937 году, ибо тогда им признаваться было в не чем, а сейчас есть что порассказать. В существование нижнего мира они, конечно, не поверят, но сочтут за германских шпионов и расстреляют как бешеных псов.

Все эти мысли промелькнули в голове Олега за несколько секунд, а сам он повернулся к Зиедонису, уже стоявшему с поднятыми верх руками и негромко сказал:

– Фенита ля комедия.

Зиедонис ничего не ответил. Пока их выводили во двор и сажали в черный воронок с бронированными окнами, Олег вспоминал Анюту и горько сожалел, что тогда, в 1937, его не расстреляли. Тогда некому было сожалеть, а теперь придется огорчить ее своей смертью. Задняя дверь машины захлопнулась, стало темно, и Лукину, частенько воспринимавшему жизнь как спектакль, показалось, что именно в эту минуту закрылся занавес его жизни.

  За закрытым занавесом

 «И, если мне придется кого-нибудь огорчить своею смертью, сделай так, чтобы в эту минуту закрылся занавес», – два раза повторила эти слова, написанные на листе бумаги, отважная девушка-подпольщица Дуня. Один раз сбивчиво и негромко, а второй раз с некоторым пафосом, приставив к груди револьвер. Но выстрела не прозвучало, вместо этого в полной тишине закрылся занавес.

Спектакль "Двадцать лет спустя"

В темноте зрительного зала Серго Берия незаметно взял за руку Любашу Вольпину. Любаша не посмела ее одернуть, чему Серго не удивился. Он теперь не школьник, а фронтовик, лейтенант связи, буквально вчера вернулся с Северного Кавказа, где идут самые суровые бои, решается судьба Отчизны. Кому достанется так необходимая каспийская нефть, тот и победитель. Серго обеспечивал связь генерала Штеменко с Генеральным штабом, а сейчас прибыл Москву для получения нового задания. И, конечно же, первым делом с утра помчался на Ордынку.

На этот раз все обошлось более чем счастливо. Любаша недавно вернулась из эвакуации и очень обрадовалась встрече со школьным приятелем. И даже не отказалась погулять с ним, тем более что на работу в госпиталь она заступала только вечером.

Серго повел ее в театр на генеральную репетицию популярной среди молодежи пьесы «Двадцать лет спустя».  Они были единственными настоящими зрителями увлекательной и поэтической истории времен гражданской войны, где действовали комсомольцы и мушкетеры – спектакль про знаменитых героев Дюма герои-подпольщики разыгрывали в целях конспирации. И, казалось, только для двух молодых людей играют в этот день актеры и распевают песни на стихи знаменитого поэта Михаила Светлова. Серго широким жестом настоящего грузина дарил этот спектакль своей возлюбленной, которая пока еще не подозревает, что она его возлюбленная.

На самом деле все было проще и прозаичнее. Отец дал задание во время кратковременного отпуска вновь встретиться с актером Воропаевым, исполнителем главной роли – подпольщика Сашки Сергеева. Но нельзя, да и незачем говорить девушке об этом, он привел ее сюда, чтобы доставить ей радость. И, кажется, доставил.

В эпилоге пьесы действие переносилось на двадцать лет вперед – в 1940 год в Москву. Год их с Любашей вынужденного расставания. У самой Кремлевской стены стояли часовые – дети тех, кто погиб в далеком двадцатом. И Серго подумал, что Любаша обязательно должна родить от него ребенка, поскольку с этой войны, более страшной, чем гражданская, он, наверное, не вернется.

Занавес вновь закрылся, режиссер громко выкрикнул из зрительного зала: «Всем спасибо!», а Серго, повернувшись Любаше лицом, загадочно произнес: «А хочешь, я тебя познакомлю с самим Воропаевым?» И не дожидаясь ответа, он снова взял ее за руку и повел прямо на сцену.

За закрытым занавесом рабочие уже разбирали декорации. Молодому Берии бросился в глаза один из монтировщиков – невысокий, с очень грубыми чертами лица и матово белесыми глазами.  Чем-то неуловимо он напоминал того самого Льюиса (а, может, и не Льюиса?), что освободил его несколько месяцев назад от странных людей, напавших в той злосчастной комнате, что располагается рядом с квартирой Любаши и ее мамы.

Серго, задержавшись буквально на секунду, на всякий случай запомнил лицо странного типчика и, выяснив, где находится гримерка Воропаева, повел подругу в этом направлении. Им пришлось долго плутать по театральным лабиринтам, но, в конце концов, они вышли в коридор, где располагались артистические уборные.

Звезда советского театра и кино делил гримерную комнату с никому не известным артистом, уже успевшим привести себя в порядок после генерального прогона. Воропаев же продолжал медленно и с особой тщательностью и нежностью снимать с лица грим. Увидев Серго, он широко и радостно улыбнулся:

– Что вас привело сюда, друг мой?

– Михаил Ефимович, моя подруга Люба давно мечтает с вами познакомиться.

Люба густо покраснела, а Воропаев слегка огорчился, но не подал виду. Однако Серго заметил перемену, и это его немного расстроило. Молодой Берия никак не мог понять, как к нему относится знаменитый артист. Его не очень смущало, что человек, которого по ролям в театре и в кино весь советский народ представляет как сильную и мужественную личность, в жизни был человеком изнеженным. Артист он и есть артист! Если он умеет так перевоплощаться, значит, он действительно талантлив. Но как объяснить, что при встрече он почему-то всегда старается притронуться к Серго, как бы невзначай поправить его волосы, а на прощание посылает воздушные поцелуи. Этот артистический мир останется для Серго вечной загадкой.

Они немного поговорили о спектакле, и Люба, преодолев смущение, призналась, что пьеса ей очень понравилась, а особенно игра Михаила Ефимовича. Она собралась уже было уходить, потянув за руку своего друга, но Воропаев неожиданно повернулся к своему коллеге и сказал:

– Валентин, а ты случайно не хочешь показать девушке наш театр.

– С удовольствием, – согласился Валентин.

– Только смотри, не отбей девушку у лейтенанта, – пригрозил артист пальчиком.

– У такого красавца отобьешь!

Валентин с Любашей ушли, а Воропаев, наскоро вытерев лицо от грима, заговорил мягким голоском, сильно отличающимся от того, каким он совсем недавно вещал со сцены:

– Милый Серго, не хотел тебя огорчать, но у твоего папы появилась любовница, которая является разведчиком Кора.

Серго нахмурился. Разговоры о любовницах отца он всегда считал домыслами и резко обрывал, если кто-то говорил ему о них. Но на этот раз ему пришлось выслушать всю правду.

– Я уже говорил тебе, что в нашей труппе работает их человек. Тот самый, что бежал от немцев из Белоруссии. Он обещал рассказать обо всех, и обещание выполняет. Сожительницу твоего отца зовут Марфа Ионовна, она работает в бахрушинском музее. А ее подельника – Дмитрий Календер. Я думаю, ее надо арестовать и допросить. Я вам помогу разоблачить всю эту банду. Будут новости, я дам знать. Встретимся на Чкалова. Надеюсь, ты придешь туда без своей подруги?

– Хорошо.

ххх

Серго вышел из гримерки и пошел в сторону сцены, размышляя, как построить ему разговор с отцом. Три раза сын наркома встречался с артистом Воропаевым, и ничего серьезного о разведчиках Кора не узнал. Отца гораздо больше заинтересовал Льюис и те, кто напал на Серго на Ордынке. Трупы нападавших тщательно исследовали, но ни один патологоанатом не смог установить причину их смерти. На телах не обнаружили ни пулевого, ни ножевого ранения. За домом на Ордынке поставили наблюдение, а сообщениям про шпионов Кора отец и сын уже не верили – мало ли что придумывает артист, которому хочется поиграть в героя не только в кино и на сцене, но и в жизни. Сегодня можно было бы доложить, что наконец-то обнаружен член тайной организации. Только как это сделать, если придется вести речь о любовнице отца? Выход, пожалуй, только один: самому встретиться с Марфой из бахрушинского музея и выяснить хотя бы, является ли она отцовской любовницей?

Так, размышляя, Серго подошел к двери с надписью «Выход на сцену». Но не успел ее открыть – она распахнулась сама, и из нее прямо навстречу вышли Валентин и Люба.

– Возвращаю вам вашу девушку в целости и сохранности, – с некоторой торжественностью сказал актер. – Показал ей костюмерную, декорационный цех, бутафорскую…

– Тебе понравилось?

– Да, очень.

– Любовь Васильевна, можете теперь сами провести экскурсию для своего друга.

– Непременно. Пошли!

Люба взяла Серго за руку и повела куда-то в темноту театральных лабиринтов. Ощущение ее ладоней заставило лейтенанта тут же забыть о непонятном разговоре с Воропаевым, и, увидев, что они одни, Серго аккуратно взял подругу за плечи, прижал ее к себе и осторожно поцеловал. Правая рука молодого человека как-то сама собой сползла с плеча, и очутилась на талии, а затем поползла ниже и оказалась на той заветной части ее изящного тела, которая так волновала его во время школьных уроков. И вновь он не удержался и сжал это вожделенное место, причем сильнее, чем во время того самого школьного вечера. Девушка не стала отводить его руку, а только сильнее впилась губами.

Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Серго, осипшим от волнения голосом, тихо произнес:

– Люба, я хочу, чтобы ты родила мне сына.

Люба ничего не сказала, а только положила на плечи лейтенанта свою голову.

 Вопрос о рождении сына

 Спиру нежно погладил головку Форы, лежащую на его плече, и негромко, но с ноткой торжественности сказал, глядя сквозь темноту своими белесыми глазами:

– Божественный Кор дал согласие – вопрос о рождении сына решен. Ты готова?

– Когда?

– Сегодня. Сейчас. Ты согласна?

– Да.

Спиру встал перед девушкой на колени и обнял ее ноги, а она воздела руки книзу. Жест у уламов имеет не меньшее значение, чем слова, поэтому любое важное решение необходимо подтвердить определенными телодвижениями.  Позы, которую приняли величественный Спиру и ученый муж Фора, означали, что они готовы совершить акт божественного соития с тем, чтобы появился в результате новый гражданин подземной империи Уламкола.

Побыв в этом состоянии с минуту, Спиру поднялся, и они оба, не касаясь друг друга, вышли из жилища Форы в кабину горизонтального лифта, который очень быстро довез их до обрядовой комнаты.

К обряду уже все было подготовлено. Жрец в цветастом одеянии и длинным жезлом стоял возле небольшого углубления в самом центре комнаты. При входе Спиру и Фора на пару секунд задержались, подул теплый воздух, и они стали обнаженными, как первые люди на земле. Спиру остался стоять на месте, а Фора подошла к жрецу, наклонившись, поцеловала жезл и легла в углублении на живот.  Жрец медленно опустил жезл, и вокруг девушки загорелось синеватое пламя, не обжигающее тело, но наполняющее его жизненной энергией, идущей из глубоких недр.

Огонь горел примерно полчаса, и все это время Спиру и жрец в полной тишине смотрели на девушку. Когда же пламя угасло, жрец вставил свой жезл в специальное углубление в стене, перешел на другую сторону, туда, где у девушки находилась голова, наклонился, аккуратно перевернул ее тело, взял из углубления другой жезл и снова зажег им огонь. Затем также спокойно, не нарушая торжественности минуты, вложил в углублении и этот жезл и удалился.

И только после этого Спиру подошел к любимой, чтобы слиться с ее телом в единое целое.

 ххх

 Большой сернит-лэб был забит до отказа тэдышами. Когда Спиру и Фора в необычайно ярких и цветастых одеяниях появились на возвышении, раздались оглушительные хлопки. В знак приветствия одни уламы хлопали в ладоши, другие друг друга по спине, третьи себя по коленкам.

Терпеливый Спиру выждал окончания приветствий и немного взволнованно объявил:

– Многоуважаемые мои друзья! Я похищаю вашу Фору, она будет жить на нижнем ярусе.

После этого раздались такие хлопки и такой радостный гул, что впору было затыкать уши. Соправители нередко поднимались на верхние ярусы и совершали акты соития с местными девушками. Чаще это делали после определенного водного огненного обряда. В этом случае рождения нового улама не происходило, но любой юноша считал за особую честь соединиться с этой девушкой, чтобы она именно от него произвела на свет ребенка. Изредка юраси могли себе позволить кому-нибудь родить от них непосредственно. Таких детей берегли, но воспитывали наравне с остальными. Отцы редко интересовались их судьбами, да и не стоило их выделять, дабы не вызывать ложных чувств у соплеменников.

Но если женщину после акта соития забирали на нижний ярус, то рожденный ею сын имел шанс попасть в число будущих возможных соправителей. Воспитание его начинали еще в утробе матери, что, впрочем, сводилось лишь к тому, чтобы плод развивался не только в соответствии с законами природы, но и насыщался энергией подземных богов.

Фора не ожидала такой чести и невольно заплакала. Спиру вытер руками ее слезы и легонько подтолкнул вниз. Женщину с зачатым ребенком, которой предстоял спуск в нижний ярус, должен был потрогать каждый из соплеменников. Фора была всеобщей любимицей, и ее с радостью касались сотни рук и губ.

Спиру восхищенно наблюдал это действо со своего возвышения, когда к нему подошли Гулень и Ульван.

– Мои поздравления, конечно, но надо обсудить сообщения от Никодимуса. Одно плохое, второе очень плохое, – ровным и казалось безразличным тоном начал Гулень.

Спиру подозревал, что Гулень не откажет себе в удовольствии испортить праздник, но не подал виду, что смущен:

– Начните с очень плохого.

– Говори, Ульван.

– Прости меня, Величественный! Никодимус сообщает, что среди оламов объявился Льюис.

– Ха-ха, – Спиру невольно рассмеялся, подумав про себя: этот Гулень до того туп, что не придумал никакой другой гадости. – Вы до сих пор верите сказкам об орте и конце света! Да, к вашему сведению, Льюис – очень распространенное имя среди англоязычных оламов.

– Еще раз прости меня, Величественный. Никодимус сообщает, что Льюис не похож на обычных оламов и знает наш язык.

– Значит так, защита от оламов – это по вашей части, так что занимайтесь своим Льюисом сами. Какое второе сообщение.

– Лукин и Зиедонис схвачены, – сказал Гулень.

– Когда? – На этот раз Спиру насторожился.

– Сразу после разговора с Берией. Взяли его же сотрудники. Возможно, он что-то заподозрил. 

– Кто-то может попросить за них? Есть хоть одна зацепка?

– Величественный, зацепка только одна – Анна, так называемая супруга Лукина, – заговорил Ульван, желая показать себя все знающим и не зря возглавляющим подразделение верхнего наблюдения. – Она, правда, очень запугана, но знакома с Берией…

Дальше говорить Ульван не мог – шум заглушал столь важную беседу. И все трое быстро покинули ярус ученых мужей. Да, для Анны – это большое несчастье, пожалел счастливый Спиру неизвестную ему женщину.

 Счастье и несчастье Анны

 Анна где-то прочитала, что счастье – это короткий промежуток между двумя большими несчастиями. А, может, она эту фразу вовсе нигде не вычитала, а придумала сама? Во всяком случае, сегодняшняя ночь заставила ее убедиться в истинности этого изречения.

Ее вновь обретенный муж вскоре пропал. Ночь близилась к концу, а Олежа, ушедший утром по какому-то важному делу, дома не появился, не позвонил, а где его искать, Анна не представляла.

В первый раз она потеряла его в 1937 году. Она даже не видела, как его арестовали, потому что к тому времени они год, как жили врозь. Олега отправили на работу в Сыктывкар, а ей настойчиво порекомендовали перебраться из Ленинграда – вотчины академика Марра и его «Нового учения о языке» – в Москву. В тот страшный год он побывал по каким-то своим делам в столице, заехал к ней на Ордынку и шесть лет с тех пор она его не видела.  После его ареста последовал настоящий кошмар: собрание в институте и требование отречься. Вскоре арестовали трех институтских сотрудников, причем один из них – секретарь парткома – как раз был тот, кто требовал, чтобы она отреклась от Олега и развелась с ним. Но ее участь от этого только усугубилась, поскольку последовало новое собрание, и вновь ей напомнили о постыдной связи с врагом народа. А потом аресты, как и последующие собрания, стали регулярными. И все время она оказывалась среди тех, кого следовало осудить. Так продолжалось до тех пор, пока Анна не сдалась. Только после официального развода ее оставили в покое.

Почему-то Анна не верила, что счастье, обретенное с Олегом, может повториться с кем-то другим. Она не вела монашеский образ жизни – в ее новое жилище на Ордынке нередко захаживали мужчины. Но никто из них долго не задерживался. Анна не могла забыть Олега, как ни старалась.

В конце 1938 года появилась надежда. Во главе НКВД стал интеллигентный с немного одутловатым лицом грузин в пенсне. О нем когда-то много и восторженно рассказывал Олег после возвращения из учебной командировки по Грузии. В институте по углам шептались, что все эти аресты – лишь перегибы, новый нарком все исправит. И, действительно, несколько сотрудников вернулись, с них сняли все обвинения. А вот секретарь парткома, требовавший от нее отречения от мужа, не вернулся. Его расстреляли, и в этом – большой грех, конечно – Анна видела знак судьбы. И тихонько верила: вернется и Олег.

Она тихо и про себя молилась на нового наркома, носила его портрет на первомайской демонстрации. Иногда ей даже грезилось, что зазвенит звонок, она откроет дверь и увидит волшебника в пенсне, который скажет ей: дорогая Анна, я возвращаю вам вашего мужа. И тут же из-под спины наркома появится Олег.

Она знала реальность и гнала эти грезы.

Невероятно, но факт – все случилось почти так, как ей грезилось. По идее, сердце должно было выскочить из груди от счастья. Но не выскочило. Счастью мешало чувство невероятной вины за предательство, за то, что не ждала по-настоящему, изменяла со случайными мужчинами.

Он про них не спрашивал. Олег больше говорил сам.

Муж поведал ей о попытке побега вместе с физиком Зиедонисом. Рассказал, как нашли их в бессознательном состоянии в одном из штреков шахты «Восточная». Но наказания за побег не последовало. Наоборот, их наскоро подлечили и отправили по этапу в Москву. Олега привезли прямо на Лубянку лично к товарищу Берии. А Зиедонис, как выяснилось, попал в спецлагерь в Саров, где заключенных содержат совсем не так, как в других лагерях. Их хорошо кормят, и они выполняют важные правительственные задания. Олег намекнул, что знает про них и про эти задания, но распространяться запрещено.

А ее эти задания не интересовали. Главное, что муж бы рядом, его даже можно потрогать, погладить, приласкать. Вот только нормальные супружеские отношения за эти три дня пока не наладились. Что-то случилось с этим половым хулиганом – так в шутку она называла его в самом начале их семейной жизни. Сказывалась долгая разлука и годы пребывания в лагере.

Только и это призрачное счастье, видимо, рухнуло. Уже почти утро, его нет, а она одна в большой квартире, лежит на кровати, не сняв домашний халат, купленный совсем недавно. Олег, с которого еще не снята судимость, вероятно, вновь арестован. Жизнь снова потеряла смысл.

Ее размышления прервал звонок. Абсолютно уверенная, что пришли за ней и сейчас будет обыск, она наскоро переоделась в лучшее, хотя и очень скромное платье, и пошла открывать дверь.

То, что она увидела, вызвало смех и слезы одновременно. В дверях стоял ее интеллигентный муж, но от несло перегаром, как от жалкого выпивохи. При этом он еще поддерживал высокого и худого мужчину, который просто повис на Олежиных плечах. А сам Олег лепетал нечто невнятное:

– Анечка, прости меня, ради Бога. Я сегодня вохровец, а этой мой личный зэк – Алеша Зиедонис. Мы оба пьяные, поэтому охрану заключенного Зиедониса я поручаю тебе…

Анна помогла уложить Зиедониса на диван, а Олега повела в ванную, где окатила его голову холодной водой из душа, затем отпоила его чаем. Только после этого муж смог объяснить, что же с ними приключилось.

 ххх

 Оказалось, что их невинная затея посетить квартиру, где когда-то жила Анна, и где они всего одну ночь были счастливы, закончилась тем, что их почему-то приняли за шпионов Абвера, привезли на Лубянку, тут же каждого в отдельности повели на допрос, спрашивали про какого Льюиса. Олег заявил, что расскажет все, но только лично товарищу Берии.

Берия появился около полуночи, расхохотался и приказал передать арестованных под его собственное поручительство. Он был в очень хорошем настроении, и они покатили в коммерческий ресторан «Арагви». Там, в отдельном кабинете, их обслужили по высшему разряду. Лаврентий Павлович поднял тост за товарища Сталина, а потом сообщил потрясающую новость: доклад у хозяина прошел успешно, и товарищ Сталин сказал замечательную фразу: «Что ж, будем делать». «Но об этом – тс-с – никому ни слова», – приказал Олег жене.

В общем, пили до утра – Лаврентий Павлович вино, а они с Зиедонисом водку. После этого Берия поехал на работу, а заодно их, в доску пьяных, завез на Ново-Басманную. Все идет замечательно и он, Олег Лукин, счастлив.

Сказав это, Олег впервые смачно поцеловал свою жену и принялся бесстыдным образом лапать ее грудь, намекая на желание немедленно заняться любовью. И как раз в это время вновь раздался звонок.

Олег сам пошел открывать дверь. Долго возился с замками, а когда, наконец, открыл – протрезвел окончательно. В квартиру бесцеремонно вошла и тут же начала снимать с себя пальто молодая красивая женщина с золотистыми волосами.

– Мина! – воскликнул Олег. – Ты как здесь…?

– Меня, Олег Александрович, зовут не Мина, а Марфа Ионовна Моргунова. И я пришла не к вам, а к вашей супруге.

Затем также бесцеремонно Мина прошла на кухню и обратилась к Олежиной жене:

– Здравствуйте, Анна Петровна. Я работаю в театральном музее имени Бахрушина. Моя фамилия Моргунова. Наши работы пересекаются по тематике, и нам есть о чем поговорить.

С этими словами Мина закрыла дверь в кухню, давая Олегу понять, чтобы он ушел подальше и не подслушивал.

Но разговор был недолгим. Через десять минут Мина в хорошем настроении вышла из кухни и заглянула в большую комнату, где спал пьяный Зиедонис и сидел за столом растерянный Олег.

– Ребятки, вам несказанно повезло, – помахала рукой Мина. – Мы еще увидимся, привет вам от Никодимуса. Вы его не знаете, но я вас с ним как-нибудь познакомлю.

Сказав это, Мина тут же удалилась.

Привет Никодимусу

Никодимус давно уже считал несказанным везением, что Ставка Верховного главнокомандования советских войск во время бомбежек перемещалась под землю близ станции метро «Кировская». Родившийся в нижнем мире, он в любых подземных тоннелях и переходах чувствовал себя как дома. Добывать сведения о военных планах советских правителей ему представлялось делом несложным, поэтому о положении дел на фронтах он и правители его родной Уламколы знали даже лучше многих советских генералов и тем более простых советских граждан.

А то, что Никодимусу удалось узнать сегодня, советским гражданам уж точно знать не полагалось. Советская армия оказалась на грани краха. Бездарное и непродуманное наступление войск Юго-Западного фронта в районе Харькова привело к тому, что большая их часть попала в окружение. Еще хуже дела шли в Крыму, который почти полностью перешел в руки германцев. Керчь ими захвачена, до падения Севастополя остались считанные дни. Сколько времени осталось до падения советской империи, неизвестно. Несколько месяцев? Полгода? Год?

«Божья искра» могла реально спасти эту империю. Только работы по созданию нового оружия необходимо ускорить. Кор, если он действительно хочет помочь Сталину, должен в приказном порядке прекратить споры среди ученых мужей.  Они просто обязаны сосредоточить все силы вокруг одного проекта, и как можно быстрее представить советским оламам готовые чертежи, а также не поскупиться и выделить необходимую для сверхбомбы начинку из обработанного философского камня. Если эта «искорка» спалит один только Берлин, германцы прекратят войну на восточном фронте.

С этими мыслями Никодимус брел по темным тоннелям московского подземелья, которые уже успел основательно изучить. Сейчас он выйдет к «Кировской», смешается с толпой, доберется до своего жилища и переправит сведения, а также свои соображения в нижний мир. Затем он отправится в Сокольники, где его ждет встреча с Миной. Эта встреча приятно грела душу. Они поговорят по душам, просто так. И в процессе беседы Никодимус поручит ей вновь забраться в постель к большому человеку Лаврентию Берии. И там за женскими чарами она нашепчет, что, как ей кажется, Зиедонис с товарищами способен создать сверхмощное оружие за считанные месяцы, только ему надо помочь.  Напрячь все силы государства.

До станции оставалось метров сто, когда он обнаружил, что за ним следят. Перстень правой руки выдавал явственные звуки чужих шагов. Слева находилась не очень толстая стена, и Никодимус, выставив вперед руку с перстнем, аккуратно и бесшумно вдавился в стену и оказался в другом тоннеле.

Способностью проходить сквозь стены обладал он один. Его отец, ученый муж Альфред, занимался этой проблемой всю свою жизнь, а когда узнал, что сына отправляют наверх наблюдателем, подарил ему изумительный перстень с печаткой, заключавший в себе небывалые возможности. В том числе – проходить сквозь стены.

Через тоннель, в котором Никодимус оказался, попасть на «Кировскую» было невозможно, он вел прямиком в Кремль. Однако идти в гости к товарищу Сталину в его планы не входило. Впрочем, опытный наблюдатель знал проход, через который можно было выйти к его любимой станции «Площадь революции», где застыли фигуры каких-то ужасных людей с собаками, винтовками и наганами. Эти фигуры напоминали Никодимусу его детство на ярусе тэдышей, в бесчисленных коридорах которого стояли странные изваяния людей и животных, которых сами ученые мужи никогда не видели, но знали о них по сообщениям чэрыдеев.

Никодимус уже подходил к проходу, когда кольцо с «изумрудом» засигналило о преследовании. Никодимус резко ускорил шаг и почти добежал до желанного прохода, но оттуда из темноты мелькнули два белесых глаза. Его преследуют не оламы, а значит дело обстоит гораздо хуже.

Никодимус вновь вдвинулся в стену, что было сущим безумием, поскольку знал – толщина ее составляет не менее трех метров, а такие окаменевшие пространства преодолевать ему еще не приходилось. Им двигали воля и отчаяние, и он почти вышел из стены и чуть не нарвался на пролетающий с грохотом поезд. Его спасла природная реакция, он сумел вовремя остановиться, но в результате ненадолго застрял среди кирпича и бетона.

Когда поезд умчался, Никодимус начал медленно освобождаться от каменного плена. Первым делом требовалось вытащить правую руку с кольцом. Только этого он сделать до конца не успел. Из противоположной стены показались белесые глаза, а затем вышло и все тело невысокого и некрасивого человека в грубом синем халате, который носят столяры, плотники и монтировщики сцены в театре.

– Привет, Никодимус! – крикнул незнакомец, перекрывая шум уходящего поезда.

– Привет, любезный «Льюис»! – ответил Никодимус уже не так громко, поскольку шум поезда смолк, и наступила тишина. – Я правильно тебя назвал? Это ведь ты появился, чтобы известить миру о конце света?

Никодимус догадался о совсем недобрых намерениях незнакомца, но не мог освободить руку с кольцом, а потому старался оттянуть время. Ну а тот, кого он назвал Льюисом, явно не торопился.

– Ты верно угадал мои намерения, – продолжил незнакомец, теперь уже не повышая голоса. – Но я только предвещаю конец света, а ты делаешь все, чтобы он наступил. Ваша «Божья искра» спалит к хрене весь этот окаянный мир и нашу общую родину – красивую и божественную Уламколу. «Божью искру» нельзя доверять никому из оламов.

– Так может, договоримся.  Германские оламы ее уже почти получили, давай попробуем им помешать.

– Нам не о чем договариваться.

Никодимус с трудом освободил правую руку и вместе с ней все тело. Но воспользоваться свободой не успел. Он увидел, как на левой руке ее соотечественника сверкнуло точно такое же кольцо и тут же почувствовал слабость во всем теле. Тот, кого он назвал Льюисом, мгновенно исчез, а с правой стороны полился яркий свет и покатился грохот приближающегося поезда.  За одно мгновение Никодимус увидел запомнившийся с детства красивый и чудесный подземный мир, куда он больше никогда не попадет, дорогая и горячо любимая им Мина, Марфа Ионовна, которую он уже вряд ли увидит, и почему-то спасенный им юноша Серго Берия. Ему на миг почудилось, что они обязательно встретятся.

Встреча с Марфой

Музей Бахрушина

Как только Серго Берия открыл дверь театрального музея имени Бахрушина, прямо на него налетела красивая высокая женщина с золотистыми волосами. Женщина куда-то очень спешила, но, увидев юношу, остановилась. Серго тут же воспользовался паузой и спросил:

– У вас работает Марфа Ионовна?

– А вас, наверное, зовут Сергей Лаврентьевич? – молодая женщина на миг забыла, что торопится.

– Да, откуда вам это известно?

– Серго, миленький! – Мина подошла к юноше и, не взирая на его военную форму, чисто по-матерински погладила его по волосам. – Прости меня, пожалуйста. Я страшно виновата перед тобой и твоей мамой. Нина Теймуразовна – прекрасная женщина, и я никогда не позволю себе увести у нее мужа. Я – дрянь, стерва, мне нет прощения, и все-таки прости меня, если можешь. У нас был грех с твоим отцом, это я, я его соблазнила. Ну, так получилось, это долго объяснять. Скажу по секрету: я работаю на твоего отца, выполняю его задания.  Так ты меня прощаешь?

– Ну, хорошо, прощаю, – пробормотал Серго, после чего Мина прижала его к своей груди через распахнутое пальто и поцеловала в лоб.

–  Ну, вот и славно! А теперь, еще раз извини меня, мне надо бежать. Если хочешь, мы еще можем встретиться. Приходи прямо сюда, в музей, я буду рада.

Мина выпорхнула на площадь Павелецкого вокзала и исчезла в толпе. Серго некоторое время смотрел ей вслед, сохраняя в памяти ощущения от ее тела, и думал про себя: «Боже! Какая женщина! Отца можно понять, я бы перед ней не устоял». И никакая она не шпионка неведомой, а, скорее всего, рожденной актерскими фантазиями Воропаева, таинственной организации. Она такой же секретный сотрудник моего отца, как и этот актер. К тому же и Марфа и Воропаев – из одного театрального мира. Серго не раз слышал от Берии-страшего, что сплетни и интриги в этом мире почище, чем в коридорах власти. К тому же Воропаев – женоненавистник, вот и решил наговорить на эту королеву.

А, все-таки жаль, что она соблазнила отца, а не меня, вздохнул про себя Серго, но тут же вспомнил про свою Любашу, про ночь, проведенную с ней. И успокоился. Негоже жениху вздыхать о посторонних дамах. А сегодня вечером он придет к ней на Ордынку.

ххх

Вечером Мина быстрым шагом зашла в дом на Ново-Басманной, поднялась на шестой этаж и принялась отчаянно жать кнопку дребезжащего звонка. Дверь открыл Олег:

– Марфа Ионовна, вы, наверное, к Анне Петровне?

– Я к вам Олег Александрович. Надеюсь и Алексей Федорович дома?

Они прошли в большую комнату. Анне Мина дала хлебные карточки, денег и отправила в магазин сообразить на ужин.

Когда Анна ушла, Мина безвольно опустилась на скрипучий диван и произнесла:

– Плохо дело, ребятки. Все потеряно.

Мина поведала, что здесь, в Москве, единственный человек, связывающий их с нижним миром, это Дмитрий Александрович Календер, он же Никодимус. Сегодня она должна была встретиться с ним в Сокольниках. Прождала его два часа, хотя он всегда был точен. На попутках Мина с трудом добралась до Тропарево. Там, неподалеку от Востряковского кладбища, находится его подземное жилище. Оно тщательнейшим образом замаскировано, только Мина и Никодимус знают, как попасть в место обитания этого чэрыдея. До встречи с Миной, он должен был выйти на связь с Ульваном. Как он общается с подземным миром, Мина не понимает. Ничего похожего на новейшие радиостанции у него нет. Но Мина догадалась сразу, что сегодня у него никакой связи с Ульваном не было. Не было потому, что он не появлялся в жилище. Это было заметно по обстановке.

– Мина, подожди, еще не все потеряно, – пытался успокоить ее Олег. – Не появился сегодня, появится завтра. Может у него какое-то другое срочное задание…

– Нет у него никаких других срочных заданий, – резко оборвала Мина. – Никто, никто лучше меня не знает Никодимуса. И я уверена, с ним случилось что-то страшное.

 ххх

 В том, что она лучше всех знает Никодимуса, Мина была абсолютно права. Они встретились очень давно, ей тогда было лет восемь.

В деревне Гавриловка, где она родилась и росла, в тот год случился страшный голод. Какие-то люди приходили и отбирали хлеб. Зачем они это делали, Марфа не понимала, только последствия деятельности этих людей почувствовала на себе очень скоро. Мать отдавала ей и ее четверым братишкам и сестренкам последнее, что еще оставалось в доме, сама питалась невесть чем и умерла в страшных муках. Похоронив жену, отец Иона начал пить все, что содержало алкоголь. Где он добывал самогон и сивуху, никто понять не мог. А Марфа с братишками и сестренками днем уходила в лес в поисках съедобных корешков.

Как-то летним вечером она вернулась и еще в сенях обнаружила гостей. Это были пришельцы из соседней такой же голодающей деревни. Они просили отдать им Марфу, еще не совсем отощавшую, как она поняла, на съедение. Все равно ее кормить нечем, и смерть девочки неизбежна. А взамен обещали Ионе бутыль самогона.

Марфа услышала этот разговор, находясь в сенях, и не стала ждать своей страшной участи, тут же убежала из дома, несколько дней плутала по деревням, выпрашивая еду. Давали крайне редко, в дом не пускали. В конце концов, она добралась до железнодорожной станции, где ее подобрали такие же голодные беженцы разных возрастов, и с ними она поехала в сытую, как они говорили, Москву. До столицы, естественно, не добрались. Всех ссадила милиция в чистом поле, и ничего другого не оставалось очумевшим от голода людям, как на маленьких полустанках подбегать к поездам и выпрашивать хлеб у пассажиров.

Однажды к ней подошел невысокий щеголеватый господин, отвел в сторонку, чтобы никто не видел, и дал целый бутерброд с колбасой. А затем затащил ее в купе проходящего поезда, заплатил за проезд прямо проводнику, отвез в сытую Москву и привел ее, почти бессознательную и, наверное, умирающую,  в свое подземное жилище. 

Недели две он ее отпаивал одному ему ведомыми напитками, пока не появился на щеках румянец.  И постоянно рассказывал ей сказку про красивый и загадочный мир, который находится очень далеко и очень глубоко. Там люди не голодают и не убивают друг друга. Там каждый может получить все, что ему пожелается. И пообещал Мине – так он сразу назвал девочку, а сам представился как Никодимус, – что она обязательно когда-нибудь будет жить в этой подземной стране. А пока им нужно на нее поработать.

И Мина работала с увлечением. Под видом заблудившейся деревенской девчонки забиралась на военные аэродромы, где испытывали новоиспеченные самолеты. Пребывала настороже, ожидая Никодимуса на улице, пока он пробирался в какие-то штабы и учреждения. Иногда и сама забиралась в кабинеты, чтобы прочитать и запомнить содержимое хранящихся там бумаг.  Кстати, грамоте Никодимус ее обучил быстро, а заодно натаскал и языку далекой и глубокой страны.

Мина повзрослела, и ее потянуло к мужчинам.  Никодимус решил и эту проблему. Он показывал ей дядек, с которыми надо сблизиться, а также объяснял, как это делается. Сейчас она даже и не помнит всех тех, с кем ее объединила постель и все, что она узнала от них или сама сумела нашептать. Известно ей только, что сейчас никого из них в Москве нет. Все они сгинули, а ее совсем не интересовало, есть ли в этом ее вина. Ей хотелось в обещанный подземный мир. И когда над Москвой с таинственным гулом появились вражеские самолеты, начались оглушительные  бомбежки, Никодимус испугался за свою воспитанницу и сложными путями переправил ее туда, в страну под название Уламкола, пожелав ей на прощание, чтобы она родила там шестерых детей от двоих мужчин.

Нижний мир Мину ничуть не разочаровал, только грызла душу тоска по Никодимусу. Поэтому сразу после того, как у нее увели Олега и Алексея, она сама попросила вернуть ее в верхний мир, чтобы вновь встретиться с любимым мужчиной. Встретиться и быстро его потерять.

 ххх

 Но ничего этого она Олегу и Алексею не рассказала. Здесь, наверху, Мина научилась сжимать волю в кулак, не позволять появляться слезам, даже если хочется лезть на стенку от горя. Она только спросила:

– Той информации, что вам передали, достаточно, чтобы за полгода сделать ваше новое оружие?

Оказалось, что совсем недостаточно. Олег предлагал не спешить и не волноваться, возможно, на них выйдут другие наблюдатели, и связь с нижним миром восстановится. Ведь в саровскую шарашку им сумели передать последние идеи ученых мужей.  Алексей молчал, потирая лоб, а затем заговорил сухо и размеренно:

– Все гораздо хуже, чем нам кажется. Давайте разберемся с этим чертовым Льюисом. Сначала взяли Анну, думая, что она его шпионка. Потом нас приняли за его же шпионов. Власти грешат на Абвер, но только мы с вами знаем, что Льюис – это что-то вроде Христа у уламов. Значит, хотим мы того или нет, нижний мир работает против нас. Мы в западне. Кто-то из ваших нижних правителей не хочет, чтобы ядерное оружие появилось в Советском Союзе. Если мы срочно не исчезнем, они и до нас доберутся. Если они сумели убрать опытного резидента…

– …наблюдателя, – уточнила Мина.

– Какая разница, пусть наблюдателя. Тем, кто убрал вашего Никодимуса ничего не стоит расправиться с нами.

– Я сделаю так, чтобы вас надежно упрятали, – грустно пообещала Мина, а про себя подумала: прости меня Серго, но мне опять придется спать с твоим отцом.  Впрочем, это случилось бы в любом случае.

– Но машина завертелась, – заговорил Олег.

– Какая машина?

– Сталин дал добро на создание ядерного оружия. Его можно сделать без нас и без них?

– Лет за двадцать можно, – пожал плечами Зиедонис. – Если привлечь к работам Иоффе, Капицу, Ландау, Курчатова, и… В общем и целом, если напрячь все силы, и вместо танков и самолетов строить лаборатории и ядерные реакторы. А это возможно в стране, где идет война?

– Но война идет не во всех странах. Может Америка? Она, правда, пока воюет с Японией, но, в общем и целом, наш союзник.

– А ты уверен, что там уже не работают над ядерным проектом? Спиру что-то говорил об Оппенгеймере. Да и не только об Оппенгеймере. Насколько мне известно, в Штатах собрались лучшие физики Европы, бежавшие от фашистов – Нильс Бор, Энрико Ферми, Бруно Понтекорво… В общем и целом, если они захотят, они ее сделают.

– Подожди-ка, ты сказал про Понтекорво…,  – еще более разволновался Олег. – Это действительно хороший физик?

– Лучший ученик самого Ферми, занимается исследованиями замедления нейтронов...

– Так, я его знаю! – Лукин неожиданно повеселел. – Мы встречались в Москве на научном конгрессе в 1935 году. Я еще был студентом, меня отправили туда помогать организаторам. Но и он был молод, говорил, что в восторге от нас, мы – лучшая страна в мире и коммунизм обязательно победит. Если он не изменился, то должен помочь нашей стране.  Его можно убедить!

– А кто его будет убеждать? Ты что ли? Письмо ему напишешь?

– Ребятки, – вслед за Олегом немного оживилась и Мина. – Проблемой вашей встречи займусь лично я.  Обойдемся без Спиру, Гуленя, Ульвана и даже этого Божественного Кора.

Мина решила про себя, что в память о единственном мужчине, она обязана сделать все возможное, чтобы довести до конца то, чем он занимался в последнее время. А в последнее время все мысли Никодимуса были заняты «Божьей искрой».

 Последние мысли о «Божьей искре»

 Спиру, Гулень и Ульван осторожно вошли в рабочий отсек Божественного правителя. Самый скромный из всех отсеков нижнего яруса. Кор и в молодости не любил роскошь, а ныне и вовсе перестал терпеть всякие излишества. Сотворенные еще в незапамятные времена изображения богов на стенах потускнели, но юрась и слышать не хотел о том, чтобы восстановить их прежний облик. В небольшом углублении располагалось удобное, наполовину опрокинутое кресло – лучшее место для работы. Считалось, что оно находится в самой нижней точке Уламколы, и подземные боги диктуют свою волю тому, кто в него садится. Никому, кроме Божественного, садиться в это кресло не позволялось.

Каждое утро Кор заходил в свой рабочий отсек и устраивался в кресле поудобнее. Перед ним тут же возникал иллюзорный экран, наглядно демонстрирующий жизнь поданной империи сразу во всех отсеках. Только он не догадывался, что ему показывают вовсе не то, чем живет нижний мир в данный момент, а лишь тщательно отредактированную Гуленем запись вчерашнего дня. Он видел, как уламы работают или развлекаются, а в это время они уже спали, потому что Гулень и Спиру сместили для страны день и ночь.

Но было в этом смещении для самих соправителей одно неудобство – они не могли ночью спать как все. Впрочем, к этому неудобству Гулень и Спиру быстро привыкли, поскольку плюсов все равно было больше. Стареющему правителю опасно доверять всю полноту власти, а теперь он фактически находился в их руках. Получая информацию раньше Кора, у них появилась возможность упредить его реакцию. Любое указание Божественного выполнялось не тут же, а лишь спустя некоторое время. И, опять же, если само указание представлялось соправителям неразумным, они находили способы сделать так, чтобы оно не исполнялось вовсе или исполнялось не полностью.

На этот раз Гулень и Спиру шли с информацией, на которую реакцию Божественного предвидеть нетрудно. Это будет гнев и гнев яростный. Поэтому решили они ярость правителя поделить на троих и взяли с собой Ульвана – единственного представителя более верхнего яруса, кому позволялось спускаться на самый низ и даже заходить – но только в присутствие других соправителей – в рабочий отсек Кора.

Мудрый и опытный правитель, увидев троицу, догадался сразу, что пришли они с недобрыми вестями. И, действительно, подойдя к Божественному, они одновременно вытянулись перед ним, подняв головы вверх – в знак глубокой и непоправимой вины. Первым заговорил Спиру:

– Божественный! Нам нет прощения. Дело по «Божьей искре» завалено. Говори, Гулень.

– Да, Божественный, нам нет прощения, хотя мы сделали все, что смогли. Дела шли отлично, ученые мужи разработали вариант «Божьей искры». Замечательный вариант – его через нашего лучшего наблюдателя Никодимуса передали Зиедонису и Лукину – тем самым оламам, о которых мы говорили. Они уже заручились поддержкой Берии, оставалось только получить согласие советского правителя Сталина, все в выигрыше, но… – затараторил Гулень и внезапно замолчал, предоставив, в свою очередь, слово Ульвану.

– О, Божественный! Никодимус погиб, оламы Зиедонис и Лукин взяты под стражу. Пропала чэрыдей Мина, работавшая с Никодимусом. Савус и Мишус искали ее и не нашли. Дело по «Божьей искре» завалено. Можно, конечно, начать сначала. Только потребуется время и немалое…

Все трое стояли в гнетущем молчании, задрав кверху головы, а разъяренный Кор метался по рабочему отсеку. Время от времени он подбегал к троице и то криком, то шепотом повторял:

– Я вас накажу! Всех накажу! Крепко накажу! Сурово накажу!..

Набегавшись, он остановился и резко произнес:

– Все будете наказаны, а сейчас пошли вон!

Не ожидавшие ничего другого Гулень, Спиру и Ульван повернулись и медленно зашагали прочь, пока их не остановил голос юрлы: «Постойте!»

Выругавшись, Кор задумался: как он будет управлять своей империей без них? Надо наказать кого-то одного. А кого? Спиру работает с тэдышами, а именно они составляют основу процветания нижнего мира. Гулень знает все, что говорят и думают на всех ярусах подземной империи. Остается Ульван. На него, непосредственно отвечающего за действия наблюдателей, списать всю вину несложно, но ситуация наверху очень опасная. Кстати, а какая наверху ситуация?

– Доложите о военных действиях оламов, – приказал правитель, когда все трое застыли в ожидании.

Гулень подтолкнул Ульвана, и тот подобострастно заговорил:

– А вот тут все хорошо, о, Божественный! Мы уже докладывали, что советские оламы разбили германцев возле своего главного города Москвы. А сейчас они успешно наступают под городом Харьков. Пройдет совсем немного времени, и советский правитель Сталин от германских оламов не оставит и следа.

– Так и «Божья искра» не понадобится?

– Да, Божественный, не понадобится, – согласился Спиру.

– Наказание отменяется. «Оставьте меня одного», – грустно произнес Кор.

Все ушли, а Кор еще долго сидел в своем кресле в глубокой задумчивости, отчаянно сожалея, что не сумел сделать тайный подарок  правителю советских оламов.
                       
                                            * * *