Днем в городе было пустынно и скучно. Куда интересней были вылеты ранним утром или ближе к вечеру. В это время года светало поздно, а темнело рано. Так что Федору приходилось думать о безопасности полета. Темные шнуры, висящие меж столбами и домами, вроде бы и мешали, но, с другой стороны, так же как и ветви деревьев, позволяли удобно устроиться прямо перед прямоугольными отверстиями гнезд и заниматься любимым делом — изучением разучившихся летать птиц, которые сами себя называли детьми, человеками, девочками, людьми, женщинами, мамами, девушками, мужчинами, парнями, тунеядцами, мальчиками, пацанами, кисами, жуликами, хрюшами, педерастами, лапоньками, бабулями, старушками, пьяницами, дедулями, бабушками, суками, дедушками, ворами, проститутками, голубками, папами, цветочками, стариками, шуринами, кумами, друзьями, стервами, коллегами, однополчанами, сослуживцами, счастливчиками, дармоедами, сопляками, живодерами, тещами, тестями, дебилами, красавцами, слесарями, козлами, секретутками, гуляками, светом очей моих, скупердяями, хозяйками, милыми, любимыми...

У Федора кружилась голова от множества наименований одного и того же подвида птиц, имеющего однозначно, как в природе принято, всего два пола — самка и самец. При всем этом, он усвоил довольно быстро, что даже легкое изменение интонации придает произнесенному, судя по реакции называемого, множество явно отличающихся друг от друга значений.

И, хотя Федор и гордился тем, что все услышанное в правильном порядке раскладывалось по полочкам в его небольшой голове, но предчувствовал, что существа эти еще на неопределенно долгое время останутся для него загадкой.

Так, к примеру, он никак не мог определить какую-либо природную закономерность в отношениях между самцами и самками.

Брачный ритуал, в некотором смысле, соответствовал известному в мире птиц, намеренных найти себе пару на всю жизнь. Оба пола перед встречей прихорашивались, купаясь, укладывая красиво или удаляя перья на голове и даже в других менее заметных местах и надевая на себя то, что в будние дни обычно не надевалось. Правда, самцы вместо сухих веточек или перышек для строительства гнезда приносили самкам зачастую срезанные где-то и, таким образом, обреченные на гибель цветы.

В отличие от природных навыков, брачный ритуал не завершался непосредственно половым актом с целью продления рода, а скорее содержал целый ряд предварительных актов, не имеющих последствий и определяющих, вероятно, возможность или невозможность совокупности телесных данных и правильность выбора партнера. С одной стороны, Федор видел в такой процедуре некую целесообразность, но, с другой стороны, считал такой подход для участвующих опасным в отношении изношенности чувств и дальнейшей привлекательности для других возможных партнеров в случае отрицательного исхода текущего очередного эксперимента.

Если такая пара спустя некоторое время все еще говорила о любви, то, приодевшись в особый наряд и собрав вокруг себя себе подобных, они посещали два, а иногда и три заведения. Федор знал, что отражающееся на лицах и слышимое из клювов после посещения первого называется улыбками, смехом и счастьем.

Далее, большинство молодоженов стремилось отметить этот знаменательный день походом в сооружение, которое Федор уже не раз навещал и считал местом таинства и волшебства. Вознесшийся к небу шпиль, украшенный неизвестным ему знаком, как бы говорил жителям города о том, что здесь творятся обряды, не имеющие ничего общего с повседневной жизнью.

Это Федор мог подтвердить. Многие из тех, кто заходил в это место, зажигали тонкие белые палочки, обращали лица к изображенным на стенах ликам, уверяли их в своей подобности и в своем подражании им, усердно просили о чем-то под руководством хорошо упитанного сказочного существа, время от времени размахивающего дымящимся, одурманивающе пахнущим волшебным предметом. И, едва выйдя на улицу, тут же начинали жить по-прежнему. Иногда вопреки уверениям, произнесенным с чистосердечным пылом.

Не раз Федор слышал, как пред вратами старушки говорили о том, что построил сие место встречи с богом какой-то местный богач, дабы замолить грехи свои и дабы благодать небесная снизошла к нему. За тем же сюда наверняка заглядывали и пары, дающие при этом очень серьезные обещания и добровольно окольцовывающие друг друга. О благодати небесной Федор знал, но не мог себе представить ее нисходящей к кому-либо в этом заведении.

Все эти впечатления всякий раз заставляли Федора задуматься. Он считал, что для знакомства с благодатью небесной этой стае необходимо просто опять научиться летать.

В третье по счету место ему доступа не было. Но он освоил одну почти касающуюся окна ветку, откуда прекрасно были видны стол, за который обычно усаживали счастливую пару, часть зала с ровной площадкой и стоящие рядом с ней другие столы. Тут со свежeобрученными и другими членами стаи происходило что-то неожиданное и странное.

Сначала счастливые, держась за крылья, кружились одни под ритмичные, местами приятные, но слишком громкие звуки и под похлопывание крыльев и крики многочисленных присутствующих, в основном пар, уже прошедших эти испытания, и таких, чьи помыслы, возможно, стремились к ним. Затем все сосредоточенно принимали пищу. По ходу этого дела из стаи регулярно вылетало одно и то же слово. Осведомленный о дальнейшем развитии сожительства многих пар, Федор не переставал удивляться использованию такого пророческого слова как «Горько!» в столь ранний и еще счастливый час. Эти выкрики подхватывались всей стаей, поднимающей в воздух прозрачные сосуды с какой-то жидкостью, и принуждали молодых совершать на глазах у всех обряд, нежность и интимность которого до и после этого дня принадлежали им одним. Самка и самец, крепко сцепившись клювами, замирали в этой позе, а стая считала продолжительность деяния, оценивая по ней убедительность силы выставленной напоказ любви.

Многократное повторение этой процедуры преследовало, очевидно, еще и иную немаловажную цель. Каждый раз по завершении очередного публичного любовного акта в клювы опрокидывалась жидкость. Частота принятия влаги на единицу времени сказывалась на скорости изменения поведения этих птиц, вызывая у самцов восторг от ощущаемого всем телом знакомого эффекта, а у большинства самок — попытки предотвратить слишком быстрое наступление предсказуемого результата.

Эффект этот становился все более очевидным по ходу действия. Кружения на площадке, доставляющие самкам особое удовольствие, давались самцам все труднее и труднее. Им приходилось прижимать к себе партнерш все крепче и крепче. Самцов пошатывало. Но не только. Зрение некоторых из них ухудшалось настолько, что они ошибочно хватали чужих самок и принимали их в объятия еще более азартно, чем своих. Большинство самок не оказывало решительного сопротивления, находя, по всей видимости, определенную прелесть в проявлении телесной мужской силы, подчеркивающем индивидуальную биологическую привлекательность самки. Что, опять же, не оставалось без внимания самцов чужих самок.

С этого момента имеющий определенный опыт присутствия на таких торжествах Федор ожидал развития целого ряда сценариев.

Начало одного из них было приблизительно таким. Считающий себя ущемленным в своих правах и достоинствах самец направлялся не совсем уверенным шагом к вызывающей порицание паре. Ноги, для большей стабильности, слегка согнуты в коленях. Крылья приподняты к груди и развернуты кверху. Голова клювом вверх выдвинута вперед, словно при попытке рассмотреть из еще видящих уголков глаз правомерность и целесообразность намерения.

За редким исключением, разветвление данного сценария зависело от телосложения соперников и меры их отдаленности от финального тонуса. Близость к последнему придавала даже более мелкому ущемленному самцу чрезмерно большую смелость и решительность. Мобилизовав весь свой потенциал, ему обычно удавалось раздвоить вращающееся одно. Продолжение зависело от того, насколько участвующие могли в это решающее мгновение вспомнить о взаимоотношениях до этого вечера и о причине присутствия здесь.

Если самке, двумя-тремя правильными и с безупречной интонацией произнесенными словами и ласкающим касанием крыла, удавалось убедительно выразить свою неопровержимую приверженность к нему единственному, то напряженная ситуация обычно находила завершение во всеобщем обнимании.

Возможны были и другие исходы. Наиболее потрясающим и непредусмотренным в правилах природы был выход не поладивших особей на улицу. После короткого словесного обмена, выражения которого Федор с трудом улавливал, но не понимал, они начинали наносить друг другу удары, норовя попасть в голову. Сила, вкладываемая в такой удар, нарастала с каждым следующим.

Федору были известны примеры таких столкновений, когда кто-то защищал свое гнездо, пищу или первенство в кругу самок. Но в таких случаях борьба обычно прекращалась по первому признаку преимущества одной из сторон. Попыток изувечить кого-либо так, что его жизнь ставилась под вопрос, он ранее не наблюдал.

Здесь же присутствовала пугающая уверенность в том, что потребленная жидкость где-то в глубине этих индивидов медленно, но уверенно отодвинула засов решетки, выпуская наружу изголодавшуюся по признанию и обиженную невниманием креатуру. Она жаждала удовлетворения нанесенных ей жизнью обид. Она жаждала крови.

Бесспорно, такие индивиды были в стае в мизерном меньшинстве. Но присутствие в них рвущейся наружу опасной доминанты, свободно читаемой в каждой черточке лица, заставляло большинство молчать, потакать или всячески избегать контакта с ними.

Остальные сценарии были менее потрясающими, но не менее удивительными. Одни продолжали вращаться на площадке, делая все большие круги, другие совершали половой акт в кустах при самых неблагоприятных для этого условиях, третьи извергали принятую пищу, а отдельные падали там, где до этого стояли, и засыпали или теряли сознание, чтобы хоть на время покинуть праздник жизни.