Увидеть глаза и ...

Снег тяжелыми  мокрыми хлопьями лениво опускался на измученную многодневными дождями столицу, скапливаясь рыхлыми кучками на скамейках, пучках потоптанной травы, на крышах домов...

- Илья ! Качаев ! Кончай курить. Настоятель идет.- заметался под куполом голос церковного сторожа, и тут же растаял, осел на резных пилястрах высокого дубового иконостаса, золоченых балясинах и перильцах хоров,  опоясывающих все строение храма.

Илья недовольно поморщился, загасил о  занозистую доску лесов недокуренную сигарету и, пройдясь влажной губкой по испачканным темперой пальцам, направился к лестнице, круто уходящей вниз.
Иеромонах Александр Рощин, новый настоятель храма, седой старик в простенькой черной рясе и серебряным нагрудным крестом поверх нее,  молча ожидал появление художника и не торопясь осматривал практически завершенную отделку церкви.
- Здравствуйте, отец Александр, - вздохнув, проговорил Илья и щелкнул выключателями.

Люстры и многочисленные светильники осветили собор. С оконных простенков, изящных подпружных арок и овальных медальонов, обрамленных тонкой гипсовой лепниной, с грустью и любовью смотрели  выписанные в древней, византийской манере мудрые апостолы, шестикрылые Серафимы,  и много терпеливые великомученики.   
Двенадцать  снежно-белых  стройных колонн с легкостью  возносились ввысь, поддерживая на себе тяжелые паруса, расписанные почти полностью  законченным изображением четырех евангелистов. Девственная белизна парусов, служащая законченным фоном для этих фресок, невольно притягивала взгляд к самому центру, зениту главного купола храма, где среди полупрозрачных облаков, разбавленных бесконечной голубизной небес, в безмерном человеколюбии распростер руки  Пантократор, Иисус Вседержитель.

Монах  трижды осенил себя крестом старательно и четко, и только после этого спросил, сухим, негромким голосом:
- А что с ликом? Когда предполагаете закончить? Близится Рождество,  на освещение храма предполагается приезд митрополита...
Иеромонах, взглянув, наконец, на художника, вновь принялся рассматривать росписи храма, необычайно талантливые и легкие.
- Не знаю. Ничего не знаю! - В отчаянии почти прокричал Илья и, обхватив себя руками, словно в ознобе,  забился в угол.

- Я не вижу его! Я глаз его не вижу... Что толку пытаться писать Христа, когда его нет  в душе моей!? Вернее,  не так.... Когда он не смотрит на меня...Когда глаза его смотрят сквозь меня, мимо меня...Куда угодно, но только не на меня... Я так не могу... Я должен увидеть его глаза...Должен...А иначе все это, вся эта красота так и останется красивенькой, пустой, бездушной халтурой.
- А вы Илья, молиться не пробовали?- сквозь собственный крик услышал он спокойный и ровный голос настоятеля храма.
- А? Что? Простите, нет, не пробовал...- Качаев  исподлобья посмотрел на иеромонаха, и устало выдохнул: - Нет. Честно говоря, не пробовал...
- А вы помолитесь, Илья. Как можете, как помните... И смею вас уверить, что Господь повернется к вам, и вы брат мой, обязательно увидите его глаза...И еще...Пожалуйста, не курите в храме. Я понимаю, что вы работаете сейчас на верху, на лесах, и вам наверное, трудно каждый раз спускаться и подниматься...Но я вас прошу, в храме больше не курите...
Старик ушел, а Илья еще долго и долго задрав голову, смотрел на своего Спасителя, в голубых  развевающихся одеждах  парящего под самым куполом, с нимбом тончайшего сусального золота вокруг пустого, серо-белого, залапанного, испачканного карандашом и ластиком  овала, будущего лика  Христа.
                                                 
                                            1.

Снег стаял, оставив после себя холодные грязные лужи, легкий запах свежеразрезанного огурца и гнусную тоску, прочно осевшую в душе возвращающегося домой художника.
У ресторана «Прага» Илья свернул на Арбат  в надежде, что там, на недавно уложенной брусчатке, часто пересеченной бетонными желобками для спуска воды будет, несколько суше, чем на шумном, безликом, вечно переполненном приезжими с сумками и пакетами Калининском проспекте.
Арбат, как всегда жил своей несколько наигранной, бутафорской, папье-машевской жизнью. Вплотную к стенам  расположились елочные базары, где к привычным, нашим, родным, рано осыпающимся елям, прибавились модные в последнее время импортные хвойники в контейнерах, отпугивающие покупателей своими заоблачными ценами. По центру и вдоль улицы шла бойкая торговля солдатскими шинелями времен гражданской войны и  шлемами - буденовками, пошитыми, быть  может, вчера  смуглыми пальчиками среднеазиатских  швей.  Ряды лакированных матрешек с   легко узнаваемыми лицами политических лидеров всяческого толка  соседствовали с позеленевшими самоварами и древними, изогнутыми досками икон.

Почти в самом центре Арбата вблизи театра  пьяный старик, размахивая истрепанной книжонкой в мягком переплете, плохо и бездарно декламировал, по всей видимости,  свои, столь же плохие и бездарные стихи. Брошюра постоянно выскальзывала из неверных его пальцев,  и измученной, израненной белокрылой горлицей падала на грязную мостовую. Старик наклонялся, жалко приседая и подобрав книжицу,  уже с другой строфы, а то и с совершенно другого стиха вновь принимался за декламацию. Редкие прохожие  не останавливались   и даже не замедляя шага  пробегали мимо  по своим предновогодним делам.

 Старик заметил Илью и недобро, неестественно улыбаясь, подошел к нему:
- Купите книжку, молодой человек. Я по глазам вижу в вас творческую личность. Купите, не пожалеете...Это конечно не Фет, но и не Маяковский. Купите...Всего тридцать рублей и мой автограф совершенно бесплатно, можно сказать, как бонус... Ну как, решились, купите? Нет!? Ну и не надо! Не очень то и хотелось...
 Он, явно работая на публику, заводясь и входя в раж, разодрал надвое свою злосчастную книжонку и, протянув Илье половину, громко прокричал, плюясь в лицо:
- Читайте, читайте бесплатно мои стихи!

- Ох, жид, и разошелся...- начал было проходящий мимо Ильи интеллигентного вида мужчина, в мягкой шляпе и дорогом плаще, но заметив что-то недоброе в лице художника, замолчал и поспешил за угол ювелирного.

-Ну, вы как, выпустили пар? - Улыбнулся миролюбиво Качаев, попридержав пьяненького поэта за лоснящийся рукав старенькой куртки... - Может быть, сходим куда-нибудь, перекусим?
- Да пошел ты!- неизвестно отчего остервенел поэт и с силой высвободился из рук Ильи. - Тоже мне, меценат нашелся... Уж на порцию пельменей я  худо-бедно  за день как-никак, а заработаю.... Пошел!
- Ну-ну,- повернулся было Качаев, но в этот миг  яркие, схожие с крупными стразами лампочки вспыхнули на фасаде дома, где весь первый этаж занимал ювелирный магазин, и их дрожащий, холодный свет озарил старое  небритое  лицо пьяного торговца стихами...
И вдруг Илья увидел его глаза.

- Боже!-  в голове художника, в его душе, давно и безрезультатно алчущей увидеть глаза Иисуса, что-то огромное, бесконечно-усталое и безнадежно-тоскливое, словно болезненная чужеродная опухоль  наконец-то лопнуло, озарив все его  человеческое существо, озарив изнутри  каждую косточку, каждую клеточку организма, не понять, каким чудом сотворенную по образу и подобию...
- Нашел! Нашел!- мысленно ликовал Илья, уже совершенно отчетливо видя перед собой светлый, неземной красоты, законченный  лик  Пантократора, а руки Качаева, тонкие, но сильные руки художника уже выдернули плачущего пьяными слезами старика-еврея из недоброжелательно зароптавшего круга немногочисленных зевак, остановившихся посмотреть на бесплатное представление, на самоуничижение пусть бесталанного, пусть совершенно бездарного человека, но человека, несомненно, ранимого, тонко чувствовавшего  грани прекрасного...

- Пошли отсюда, скорее, прочь...- Качаев легко повлек за собой почти не сопротивляющегося поэта вдоль темного, застроенного домами еще царской постройки « Серебряного переулка».
- Да постойте же вы!- вскричал старик, вырываясь и бегом возвращаясь на Арбат. - Экий вы быстрый молодой человек... А тележечка моя как же?
И правда, возле театральной тумбы, оклеенной  морщинистыми, промокшими афишами, стояла небольшая тележка о двух колесиках, груженая стопками тех самых сборников со стихами, уже слышанными Ильей возле театра.

- Это что, весь ваш тираж? -  Илья с трудом вкатывал довольно тяжелую тележку по крутым, выщербленным ступеням. Автор, покачиваясь, двинулся следом, опираясь для верности о влажные кирпичные стены...

- Да...- Грустно кивнул он. - Так называемый самиздат... Сам издаю, сам читаю, сам продаю... А впрочем, это неважно...Куда мы идем, таинственный юноша?
Илья остановился и, протянув руку, представился:
-Качаев Илья.
- Ну а меня зовут Михаил Семенович... Можно просто дядя Миша... Но все ж таки, куда мы направляемся? Если не секрет, конечно...

- Да, какой секрет, - улыбнулся Илья.- Здесь рядом неплохое кафе,  "Ивушка" называется. Сейчас перекусим. Вы отогреетесь. Мне показалось, что вы озябли, и я, если не возражаете, сделаю с вас пару набросков...Можно было, конечно,  пригласить вас к себе домой, но дома я почти никогда не ем, у меня даже холодильник отключен...
Так что лучше уж в кафе....
- Так вы художник?- Михаил Семенович вновь заспешил вслед за Качаевым.
- Ну, если быть более  точным, то иконописец, - Подтвердил Илья.- Сейчас я расписываю один из пределов  в недавно отремонтированном храме  в Медведкове... Роспись практически закончена, остался разве что лик Иисуса... Я к нему уже более двух недель подступиться никак не смел... Не видел я его, не чувствовал...А вот сегодня глаза ваши увидел и понял, все понял, от начала и до конца : какой у моего Пантократора должен быть взгляд...Скорбный, все понимающий, все прощающий и самое главное, необычайно добрый. Спасибо вам...
Дядя Миша тихо  рассмеялся шелестящим, скорбным смехом и, приоткрывая стеклянные двери кафе, обернулся к Илье...
- Странный вы человек, Илья. Ну как с меня можно такое писать? Да я и в Бога - то скорее всего не верую... Нет...Не того натурщика вы для себя подобрали...Нет...Я уж лучше наверное сейчас на Арбат вернусь...Мало ли...Вдруг читатель какой пойдет?

-Успеете вы на свой Арбат. Никуда он от вас не убежит. - Бросил рассеянно Качаев, осматривая ярко освещенный зал в поисках свободного столика...- Успеете.-

                                                            2.

...Дверь, повинуясь тугой стальной пружине, хлобыстнула громко и безапелляционно нагло.
-Замените пружину, Олег Иванович. Слишком тугая. Она нам всех прихожан распугает.- Услышал Илья знакомый голос настоятеля и, перегнувшись через перила лесов, увидел  стоящих внизу иеромонаха Александра  Рощина и церковного старосту. - Уже иду!- крикнул Качаев и   поспешил к лестнице.

Иисус Христос  с высоты рукотворных небес не отрываясь  смотрел на них, онемевших от восхищения и восторга.  Смотрел глазами простого  поэта,  полными скорби, застывших слез и бесконечной любви. Любви  и к этим троим, в безмолвии застывшим  людям, и через них, несомненно, и ко всему   остальному, столь грешному, и столь неразумному  человечеству.
- А что с нимбом?- первым нарушил молчание церковный староста. - Насколько я помню, мы с вами говорили о золоте на нимбе...И вы получили несколько пачек...Или я ошибаюсь?
- Нет, Олег Иванович, вы не ошибаетесь...- Илья  слегка поморщился, но продолжил, глядя, впрочем, в глаза монаху.
- Вы не ошибаетесь. И в смете, и на эскизе, да что там, на эскизе, у меня уже и там (он махнул рукой к куполу) вокруг головы Пантократора  был золотой нимб, украшенный стрелами и растительным орнаментом.  До вчерашнего дня... Да вот и отец Александр в прошлый свой приход видел... Но я понял, отчего-то именно сегодня утром понял, что в данном случае золото скорее только все испортит...Иисус и так настолько велик, что будь он изображен вообще без нимба, почитание к нему и благоговение людское   от этого нисколько не уменьшится... Вот я и решил золото убрать, а нимб сделать чуть заметным... Почти невесомым...Да вот смотрите, вы сейчас сами убедитесь, что я прав.

Илья схватил пачку сусального золота, упакованную в пергаментную бумагу,  лежащую на ближайшей скамеечке и торопливо поднялся на верх, на покачивающиеся леса... Нетерпеливо заскочив  на табурет, поставленный непосредственно под ликом  Христа, Качаев аккуратно вскрыв упаковку, и не вынимая нежнейших  и капризных золотых листочков, прижал ее к потолку, дабы стоящие внизу люди воочию убедились в его правоте.  Он гордо улыбнулся, увидев поощрительное помахивание головы иеромонаха, и шагнул вниз. Крайний трап, под ногой художника с  резким  протяжным  скрипом прогнулся и Илья, отпрянув,  ухнул вниз на слегка присыпанный опилками серого мрамора пол.
Резкая боль, отбросившая сознание Ильи в плотную, непроницаемую тьму, закончилась неожиданно скоро и странным образом переродилась в радостную, легкую, сияющую тишину, полную бесконечного добра и ожидания чего-то прекрасного...Да и сам свет, наполняющий эту тишину, был не безлико-белым и холодным, а трепетно-теплым, словно свет множеств одновременно зажженных свечей...

Впрочем, чего-чего, а  зажженных свечей и в самом деле было в  достатке. Не менее сотни прихожан, по внешнему виду из крепких крестьян, с трудом умещались в битком забитом, от души протопленном храме. Седенький священник, неожиданно густым басом напутствовал о чем-то собравшихся, а церковный хор, невидимый отсюда, снизу, старательно выводил праздничные псалмы. Что-то из доселе виденного вдруг поразило Илью, и он уже более внимательно огляделся вокруг. Залапанные снизу , а выше украшенные виноградной лозой колонны, уходили в изобилующий фресками полумрак, с трудом разжиженный светом лампад и свечей. В самом зените барабана купала, неизвестным, но несомненно необычайно одаренный художник изобразил «Спаса в Силах», сидящего на троне и благословляющего прихожан  правой, старательно выписанной  рукой.

- Да! Да! Я угадал! - радостно толкая соседей закричал в голос молодой иконописец. - Ну конечно я угадал. Смотрите, смотрите, у него точно такие же глаза... Разве вы не видите...Окружающие Илью люди невольно посмотрели на верх, откуда на них, добрыми грустными глазами арбатского поэта взирал Пантократор.
Полный, багроволицый городовой в распахнутой по случаю духоты шинели, внимательно посмотрел на Качаева и вдруг словно чему-то поразившись небрежно перекрестился и, работая локтями начал пробиваться сквозь плотную толпу по направлении Ильи...  - Милостивый государь,- начал было он, протягивая руку, но тут Качаев опомнился, дернулся и, застонав открыл глаза.

                                                           3.

- Ну, ты и счастливчик, Илюша.- Заглянув на минутку к  своему молодому соседу по коммуналке, завистливо охала Баба Клава, всю жизнь проработавшая билетершей в Вятских банях. - С такой верхотуры упасть и ни одного перелома...А синяки, что синяки?...Они пройдут...Неделю -другую и все, нет их, синяков-то...Главное, живой...Нет,  Илья, ты точно у Бога в любимчиках.. Точно-точно...
Соседка уходила, оставив после себя чистый запах банного мыла, березового веника и пару апельсинов на столе, сияющих, словно два маленьких солнышка.
-Живой...- также поражался и он, с усилием, превозмогая боль, поворачиваясь набок и засыпая...- Живой...

                                                             4.

Синяки и в самом деле прошли довольно быстро...Уже через несколько дней, Качаев с крахмальным скрипом подминая ногами снег, лепил малышне, ходившей за ним по пятам, высоких, необъятных размеров  снежных  баб и строил зубчатые крепости  с башенками и фанерными флюгерами...

...В первых числах марта  ближе к ночи  дверной звонок   в квартире Ильи судорожно выдал нечто похожее на соловьиное коленце, после чего как обычно простужено заскрипел и смолк. Соседка его баба Клава   с работы  домой возвращалась, как правило,  поздно  и Качаев, невольно ругнувшись, как был в одних только трусах и стоптанных шлепанцах, зашлепал к входной двери.
В дверях стоял иеромонах отец Александр, в насквозь промокшем, линялом плаще накинутом поверх обыденной рясы.

- Проходите, Александр Семенович -  Илья посторонился, пропуская позднего гостя. - Прошу прощения за мой вид. Я вас не ожидал,  сейчас переоденусь, поставлю чайник.
- Не волнуйтесь, Илья, переодеваться, право же, не стоит, вы у себя дома. Тем более, что я  ненадолго. Вот за чайник спасибо. Продрог, твратная погода: зима не зима, весна не весна, а так, непонятно что...
Иеромонах повесил плащ на приоткрытую дверь в ванную и не торопясь, аккуратно и основательно принялся за свои калоши, в коих ходил почти круглый год. Расчесав свою реденькую бородку, настоятель Александр  Рощин прошел на кухню следом за художником.

- Я вот почему к вам заглянул, Алеша. Мне передали, что вы уже более или  менее поправились  и могли бы вновь преступить к работе. Прихожане преподнесли  в дар несколько древних (хотя я могу и ошибаться) икон и одну картину, выполненную на холсте... Требуется ваша помощь и как консультанта, и как мастера...

Качаев отрешенно глядя в темное окно, не оборачиваясь к собеседнику, качнул головой.
- Не знаю, отец Александр, не знаю... Боюсь, что мне придется отказаться от предложенной вами работы...
- А что так? -  просто поинтересовался монах. - Нашли новое место, поближе и ...

- Нет! Все не так... - Илья забрался на подоконник, отодвинув в сторону горшок с уродливо изогнутым, чахлым  столетником. -... Все вокруг твердят одно и тоже: Ах счастливчик, ах Божий любимчик...

-А разве это не так? - Иеромонах вышел из-за стола и сам себе заварил чай.- Бог как нельзя очевиднее показал вам свою любовь и огромную бесконечную милость,  сохранив вам жизнь.  Вы могли уйти  без покаяния, не исповедавшись...Что может быть ужаснее?  А вы живы... Вы молоды, красивы, талантливы... Вы Илья, с вашими способностями еще так много успеете сделать и во славу Божию, и во славу самого обыкновенного человека, вашего соседа, вашего товарища...Детей ваших будущих...Ведь у вас обязательно будут дети...Красивые, добрые...

Илья спрыгнул с подоконника,  подбежал к холодильнику и рывком сбросил с него свернутый  в трубку ватман. - Он сохранил мне жизнь? Да на что мне теперь такая жизнь? На что!?-

Священник развернул бумагу и подслеповато щурясь, принялся рассматривать многочисленные наброски карандашом: рисунок  женской кисти, сломанная роза, разбитый граненый стакан на фоне пожухлого кленового листа...

- Ну что? Убедились? - Качаев сел напротив своего гостя...- Я ничего не могу...Это дилетантство, чистой воды дилетантство...Бог сохранил мне жизнь, лишив меня того, что я единственно умел по настоящему...Он лишил меня всего...

- Не богохульствуйте,  мой мальчик. Мне трудно оценить эти наброски...Я не профессионал. Но мне кажется, вы слишком драматизируете  произошедшее. Известны случаи, когда в человеке после серьезной травмы просыпаются необычайные способности, доселе в нем дремавшие...Кто-то начинает писать стихи, кто-то свободно разговаривает на неизвестном ему языке...Божья милость безгранична. Наверное в этих случаях происходят неизвестные пока науке изменения в головном мозге человека...Но, раз эти доселе дремавшие способности могут просыпаться, то теоретически я вполне допускаю, что какие-то напротив ...Скажем так, засыпают...А проснутся они или нет, кто знает? Разве что только он, тот о котором вы сейчас говорили так  невоздержанно...Бог...

- Вы знаете, Илья. Я к вам прихожу уже не впервые. Но в прошлый раз вы играли во дворе в  окружении детей,  и я видел, с какими глазами они смотрели на вас...Дети...Их не обманешь...Они человека чувствуют своими сердцами...Кто знает, а может быть именно талант общения с детьми в вас и проснулся...Поверьте, это нисколько не меньший дар, чем дар иконописца...
   Иеромонах Александр Рощин  уже давно ушел, шаркая своими старомодными калошами, а Илья все стоял и стоял у темного  кухонного окна.

                                                     5.

...Ветер, радуясь погожим  сухим денечкам, весело гонял по асфальту сухие  осенние листья, то раздувая, то напротив, задувая  дымные огни костерков, на которых дворники в оранжевых безрукавках сжигали собранную листву.

Прозвенел звонок, и коридоры школы для одаренных детей взорвались  детскими криками и топотом сотен детских ног, и только в классе живописи под руководством Ильи Качаева, как обычно,  царила тишина, лишь иногда прерываемая шорохом карандашей, да нетерпеливым шуршаньем ластика по бумаге...