А за окном шел дождь
...А за окном шел дождь, мелкий и пакостный, какой частенько бывает осенью в Москве. Я люблю такую осень: серую и невзрачную, что обязательно приходит на смену ярко-золотым, солнечным и листопадным денькам. В такую волглую погоду хорошо гулять по старым Московским улочкам, тем, которые не успело обезобразить наше безжалостное время. Тем самым, где еще сохранились остатки настоящей мостовой, а возле подъездов, зубными осколками все еще торчат, глубоко ушедшие в землю, каменные столбики-коновязи. Гулять одному, в тишине и непременно без зонта. А иначе все очарованье подобной прогулки быстро перерастет в самое обыкновенное перемещение из пункта А в пункт Б. Гулять, всей грудью вдыхая запахи прелой листвы, мокрой штукатурки старинных домов, озябшей мостовой с расплющенным папиросным окурком. Гулять, медленно но, верно промокая, но что бы потом, плюнув на непредвиденные расходы, можно было зайти куда-нибудь обогреться, да хоть в самую обычную, полупустую чебуречную, выпить горячего чаю, а еще лучше кофе.
Я сидел у окна в небольшой кофейне Starbucks, что расположилось в бывшем доме причта, на перекрестке Покровки и Потаповского переулка и с тоской смотрел на промокший сквер, на месте которого еще в 1936 году стояла красивейшая церковь Успения Пресвятой Богородицы. Церковь горячо любимая Федором Михайловичем Достоевским.
Построенная в стиле « Нарышкинского барокко», она, если верить тем старым фотографиям что мне попадались, была и в самом деле хороша. Белокаменные кружева, на фоне темно-красного, плотного кирпича.
« Дела рук человеческих делал именем Петрушка Потапов».
Сбили. Первым делом сбили этот своеобразный автограф создателя храма. Приложили, черт возьми, руку, веселые, уверенные в своей правоте, вооруженные скарпелями, кувалдами и отбойными молотками, строители светлого будущего.
Должно быть, тяжко шла работа по уничтожению этой Божественной красоты: русские мастеровые работали качественно. Кирпич, отмеченный ромбами производителей, сутки вымоченный в цементном молоке, клали только в теплое время года, старательно расшивая швы и отмывая темно-красные поверхности, пеньковыми мочалами. Известь же, та самая, кипелка, что применялась для приготовления штукатурки под фрески, выдерживалась в яме не менее двадцати дней. И все для того, что бы основание под роспись приобрела в последствие гладкость полированной слоновой кости и прочность камня.
А они по ней, скарпелью. По росписи-то, по фрескам, по святым ликам...
...Где-то здесь, в переулках, если верить рассказам моей матери, некогда располагалась небольшая городская усадьба Кудрявцевых. Фамилия дворян Кудрявцевых появилась еще в начале шестнадцатого века. Один из них, Степан Борисович, в свое время был якобы дьяком Посольского и Челобитного приказов. Но постепенно фамилия захирела, обеднела, и один из последних Кудрявцевых, плюнув на заложенный и перезаложенный за долги дом, на нескольких подводах, вместе с самыми преданными дворовыми мужиками отправился за Каменный пояс, в Николаевские степи, в урочище реки Тобол, под крылышко оренбургского Генерал-губернатора Крыжановского.
У местных казаков, буквально за копейки купив отменный кусок земли на высоком берегу реки, этот самый Кудрявцев довольно скоро возвел большой саманный дом под железной крышей, на кирпичном фундаменте и с колоннами, много больший, чем оставленная в России усадебка. Уже через год, оштукатуренный и выкрашенный в голубое с белым, господский дом, ознаменовал появление нового в этих кустанайских землях, помещичьего рода.
...Я пил горький кофе и вспоминал синие губы моей матери-сердечницы. Она, когда я навещал ее, рассказывала много и долго о своих предках, называла имена и отчества, указывала даты, стараясь поделиться семейными преданиями. А я, легкомысленно пологая, что все это еще успею записать в следующий раз, глубокомысленно кивал, с важным видом ссылаясь на свою, якобы хорошую память.
Не успел. Не записал.
...Чужие дети растут быстро.
Казалось, вот только как приехали, а старшая дочь уже вышла замуж.
Средний сын, закончив в 1909 году первый в России учительский институт, неожиданно ударился в народничество и с двумя девицами из местных немок, отправился по кишлакам, учить черноглазых и неумытых казачат «великому и могучему».
Младший же сын, окончив Оренбургское казачье юнкерское училище, присягнув царю и Отечеству, в четырнадцатом году ушел на первую Мировую, и в родных местах появился лишь летом восемнадцатого года, под знаменами атамана Дутова. А ранней весной, двумя годами позже, где-то в Семиречье, был повешен на деревенских воротах, сподвижником Михаила Фрунзе.
Муж старшенькой дочери, некто Обухов, как-то прогуливаясь вдоль Тобола со своей молодой женой, заметил, что в теплых и чистых заводях, среди цветущих желтых ирисов в изобилии плавают медицинские пиявки, или если по латыни, то Hirido medicinalis. Перед Первой Мировой, гирудотерапия была в моде и молодожены быстро наладили свое дело. Бязевые мешки с влажным торфом, в котором пиявки прекрасно переносят длительные перевозки, упаковывались в картонные коробки и отправлялись в аптеки Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и даже Парижа. Позже, на Тобол пришли большевики, и всем сразу стало не до пиявок.
Мимо моего столика, взявшись за руки, протиснулась парочка уже не молодых, пестро одетых мужчин. Я проводил взглядом влюбленных педерастов, безнадежно вслушиваясь в их беглый английский язык.
Какой же я все-таки бездарь. Мой далекий предок - народник, кроме практически обязательного французского, в совершенстве освоил казахский язык. А я кроме My name is Vоvа и I am fifty six -,пожалуй, ничего и не вспомню.
Кстати о народнике. Шел он (по-моему, его звали Валерием, но твердой уверенности у меня нет) по степи ночью и вдруг его нагоняют два казаха на верблюдах. Связав Валерия, они расположились возле небольшого костерка, саксаул да перекати поле (в степи с дровами туго) горят неохотно.
- Жаке, капірді қалай өлт1реміз?Атып тастаймыз ба әлде түйелермен жыртамыз ба?*
Широкое лицо с узкими, припухшими глазами в свете костра казалось улыбчивым и добрым.-Оқтарды орысқа рәсуа қылып не
керек, Қарлғаш?
** - Удивился его товарищ и приподнялся.
- Говорите по-русски Ақсақалдар***Я вас прекрасно понимаю, ведь я учитель, иду в Кузяш. Кстати там я вас и видел, ведь это ваших сыновей я уже год как учу русскому языку....
Впрочем, Валерий все равно вскорости погиб, правда, не от рук басмачей, а за лагерной колючкой. Где-то на северах. Статья 58 УК РСФСР - десять лет без права переписки.
Я вышел их кофейни и, направляясь в метро, вспугнул ненароком стайку мокрых сизарей, которые усевшись на черный чугунный парапет, тот час же исписАли его белыми разводами помета.
А я шел и думал, что, наверное, есть какой-то смысл, мной пока еще не понятый, в том, что большая семья, практически вся, за исключением разве что моей матери, так или иначе, сгинула, попав под праведную и беспощадную длань новой власти. И что, сколько по огромной России, отпрысков дворянских, купеческих, казачьих, фамилий, детей священнослужителей, предпочли погибнуть на Родине, в России, чем жить и умереть в свой начертанный природой и Богом срок,
где-то за бугром, в эмиграции?
Я шел к метро, шел чему-то, улыбаясь, вглядываясь в хмурые лица москвичей, не замечая, что моя обувь уже основательно промокла.
- - - - - - - -
Так как мы поступим с неверным, уважаемый Жылкыбай? Расстреляем или порвем верблюдами?*
Зачем тратить на русского пули, Карлыгаш?**
Старики***