Часть 4. Провал. 1949-53 гг., XXI век

 Нас не отыщут

 Анна Петровна не находила себе место, когда в квартире раздался похожий на выстрел звонок. Дрожащей рукой она открыла дверь, ожидая самого худшего. И обманулась в своих ожиданиях. Неизвестно, правда, в лучшую или худшую сторону. В дверях стоял и смотрел на нее измученными глазами в распахнутом пальто, через которое проглядывал изысканный в тонкую белую полоску костюм, ее верный муж Олег. Он только мельком взглянул на супругу, молча зашел в дом, не раздеваясь, прошел в большую залу, опустился на стул и только тогда устало произнес:

– Меня уже в третий раз внезапно арестовывают и в очередной раз внезапно отпускают. Это уже не смешно.

ххх

 Если бы Анна Петровна была математиком, она определила бы свою семейную жизнь как синусоиду. Сплошные взлеты и падения и сплошная таинственность. В годы войны она не могла понять, почему филолог Лукин занимается физическими проблемами, в которых ничего не понимает? Почему их обоих из института языка и литературы перевели в качестве вольнонаемных в секретный спецлагерь в городе Саров, где, как она поняла, работают над неким новым видом оружия. Затем последовала еще более загадочная командировка мужа в Америку со знаменитыми евреями Михоэлсом и Фефером. Олег вернулся из командировки веселым и загоревшим, как после курорта. И вдобавок с наградой – орденом Красной звезды.

Только 6 августа 1945 года, когда она прочла в газете о чудовищном взрыве американской атомной бомбы в японском городе Хиросима, о десятках тысяч сгоревших заживо, она стала догадываться, какое оружие готовили в той шарашке. Но к этому времени ее муж уже занимался своим привычным делом – более чем успешно защитил диссертацию по сравнительному языкознанию, получив сразу степень доктора наук. И все пошло как по маслу – лекции в МГУ, на которые стекались студенты со всех курсов, многочисленные публикации в научных журналах, в том числе и иностранных. Пришло признание. Но он сам все испортил.

Какой-то чертик, сидевший в этом полноватом и добродушном человеке, дернул его опубликовать в журнале «Проблемы лингвистики» статью с критикой «нового учения о языке» академика Марра. Ему показалось мало, что до войны за выступление против своего учителя он угодил в ссылку, а затем был арестован. Она плакала, умоляла не писать или, по крайней мере, не публиковать статью. Академик Марр в языкознании – это все равно, что Маркс, Энгельс и Ленин в философии. Он – краеугольный камень советской лингвистики, его нельзя критиковать. В ответ Олег что-то бурчал про научные истины, которые «дороже друга Марра». И добился такого шквала критики в свой адрес, что не приведи Господь!

Его должны были прорабатывать в том же актовом зале, где когда-то от нее требовали отречения от мужа. Только сам Лукин на собрание не явился. Накануне его вызвал Берия, теперь уже заместитель Председателя Совета министров СССР, и устроил ему еще одну загадочную командировку – на этот раз в казахстанский город Семипалатинск. Анна сидела в зале, переполненном светилами советской лингвистики, как затравленная мышь. С трибуны говорили о «лукинщине» в языкозна­нии, как о «лингвистической разновидности менделизма-вейсма­низма-морга­низма», которое надо вырвать как сорняк, чтобы не засорял советскую науку».

Анна уже не ждала возвращения мужа, была убеждена, что его арестуют прямо там, в далеком Казахстане. Однако он вернулся как ни в чем не бывало. По-прежнему веселый и, не успев снять пальто, включил радио. Передавали сообщение ТАСС с опровержением появившихся на Западе клеветнических измышлений о якобы имевшем место испытании ядерного оружия в СССР. Судя по иронической ухмылке мужа, Анна поняла, что это вовсе не клеветнические измышления, и Олег ездил именно на эти испытания. Чуть позже он поведал, что, вызвав к себе, Лаврентий Павлович сказал не терпящим возражений тоном: «Паедешь со мной в Семипалатинск, увидишь сам, что мы тут сатворили с тваей помощью».

А еще позже, когда они возвращались слегка пьяные, отметив с языковедами тридцать вторую годовщину Октябрьской революции, Олег рассказал ей со смехом, как в глухой степи в каменном бункере к нему подошел лысый очкарик, которого они оба знают по шарашке, и поинтересовался: а правда ли, что они с Берией привезли два приказа? Один – об аресте всех участников испытаний – на случай неудачи. Второй – о крупных наградах, если «изделие» сработает. Олег рассмеялся и заявил, что все это чепуха. Однако высокий богатырь Игорь Васильевич Курчатов, которого за глаза называют Борода, жутко нервничал, расхаживал по бункеру, почти не разговаривая с Берией. Но как только ЭТО случилось, Лаврентий Павлович сам крепко обнял Курчатова и всех остальных, кто присутствовал на испытаниях. «Теперь, – говорил захмелевший Олег, – я и не знаю, были ли эти два приказа? Потому что награды получили все, даже я».

И, действительно, очень скоро супруги Лукины переехали жить на государственную дачу на Николиной горе. Получается, заниматься атомной бомбой намного безопаснее, чем языкознанием.

Но счастье не может длиться долго. Через несколько месяцев на Николину гору явились сотрудники министерства госбезопасности с ордером на арест гражданина Лукина Олега Александровича. Весь дом, который они еще не успели как следует обжить, перевернули верх дном, а Олега увезли. Оказалось, что арест никакого отношения к спорам среди лингвистов не имеет. А все дело в том, что гражданин Лукин – антипатриот, безродный космополит, состоит в еврейской контрреволюционной организации «Джойнт», намеревавшейся отторгнуть Крым от Советского Союза и создать там еврейское государство. К тому времени были арестованы почти все активисты Еврейского антифашистского комитета.

ххх

Анна чуть ли не силой сняла с мужа пальто и заставила переодеться. Новенький с иголочки костюм аккуратно повесила в гардероб, достала початую бутылку армянского коньяка. Опрокинув стопку, Олег немного успокоился и разговорился.

Его держали в новенькой тюрьме на улице Матросская тишина. Камера была двухместной, но второго постояльца ему так и не подобрали. Каждый день водили на допрос, требовали, чтобы он рассказал, чем занимались в Штатах артист Михоэлс, погибший в прошлом году в автокатастрофе, и поэт Фефер, а также когда и при каких обстоятельствах самого Лукина завербовали сионисты.

Доказывать, что он не может быть сионистом хотя бы потому, что никто из его предков не был евреем, Олег Александрович посчитал ниже своего достоинства. Говорить о том, что не его вербовали, а наоборот, он вербовал, бывший разведчик не имел права, а потому просил встречи с Берией. После каждого такой просьбы, его валили на пол и били ногами по почкам. Иногда подолгу не давали пить. Обзывали «жидовской мордой», потом били опять, причем так, чтобы не оставлять следов. Сколько времени длилась эта пытка, Олег не знает – он потерял счет часам, дням, неделям.

Но однажды утром противно скрипнула дверь его камеры, и зашел главный кум – начальник оперативной части – вместе со старым евреем. Еврей вежливо попросил Олега Александровича подняться и принялся измерять его портновской лентой. Олег решил было, что ему готовят гроб, но старик измерил не только рост, но и размер груди, талии и бедер. Затем заключенного осмотрел тюремный врач, тут же появились нужные лекарства и хорошая еда. Когда Лукин насытился, главный кум предложил ему отдохнуть и как следует выспаться. А вечером в камеру принесли готовый костюм, сшитый по последней моде, посадили в «Победу» и повезли по Можайскому шоссе в район Кунцево.

               Кунцево. Дача Сталина

При входе в аккуратный двухэтажный зеленый дом Лукина тщательно обыскали, вывернули карманы новенького костюма, куда он еще ничего не успел положить, а затем провели в так называемую «малую столовую», на стенах которой висели вырезанные из «Огонька» фотографии детей. В глубине комнаты Олег увидел самого Хозяина. Тот неторопливо поднялся, и Олег поразился, как, оказывается, мал ростом глава самого могущественного в мире государства.

Сталин жестом предложил Олегу сесть за обеденный стол, а сам принялся неторопливо расхаживать по комнате.

– Таварищ Лукин, я пригласил вас, чтобы пагаворить о вашей статье, – Иосиф Виссарионович взял со стола журнал «Проблемы лингвистики» и показал на соответствующий материал, многие места которого были подчеркнуты красным карандашом. Ничего хорошего Олег уже не ждал, а на этот раз подготовился к самому худшему.

– Я не языковед, таварищ Лукин, но ко всему таму, что касается марксизма, я имею самое прямое атношение, – спокойно, но строго продолжил Сталин. – А из вашей статьи я понял, что вы не считаете, будто язык является надстройкой над базисом. Я вас правильно понял, таварищ Лукин?

У Олега замерло сердце, он не мог понять, к чему клонит человек, с именем которого засыпает и просыпается вся страна. Но терять было нечего.

– Да, товарищ Сталин, – с трудом проглотив слюну, проговорил Лукин. – Язык отличается от надстройки самым коренным образом. Во времена Пушкина был феодальный строй, потом его сменил капиталистический, а сейчас социализм, однако мы по-прежнему говорим на том же самом русском языке. Появились, конечно, новые слова, но сама структура языка существенных изменений не претерпела.

– Значит, вы атрицаете классовую природу языка? – напирал Иосиф Виссарионович.

Олег решил идти до конца:

– Но, товарищ Сталин, язык – явление национальное, а не классовое. Иначе, как бы капиталисты общались с пролетариатом? Есть социальные жаргоны, классовые диалекты, но никак не классовые языки.

– Дапустим, – согласился Сталин. –  А вот ваши аппоненты приводят пример, как в Англии в средние века английские феодалы говорили на французском языке, в то время как английский народ гаварил на своем английском.

Вот тут уж Олег совсем обнаглел, и его понесло:

– Да ведь это же анекдот какой-то, а не довод, товарищ Сталин! Они же говорили не на классовом языке, а на обыкновенном французском, на котором разговаривал французский народ. Со временем это баловство у английской верхушки исчезло, и они заговорили на английском. Кстати, и русские аристократы, и даже Пушкин в салонах и при царском дворе любили пощеголять французским. Тогда что же получается, французский язык – это язык феодалов? А как же французский народ, который является носителем этого языка?

Спор со Сталиным продолжался примерно полчаса. Хозяин выдвигал все новые и новые аргументы, приводил в пример выдержки из работ Маркса и Энгельса, упомянул даже Лафарга[i]. А Олег все равно стоял на своем, прекрасно понимая, что он обречен и живым отсюда уже не выйдет.  В конце беседы Сталин неожиданно изрек:

– Паезжайте домой, таварищ Лукин.  Вас, наверное, уже жена патеряла – она же не знает, куда вы сегодня уехали. А завтра напишите все, что вы сейчас сказали. Мы ваши мысли апубликуем. В «Правде» апубликуем. Я еще в годы войны читал ваши работы, но тагда перед нами стояли совсем другие задачи. Сейчас пришло время ликвидировать аракчеевский режим в языкознании. Марр своей немарксистской формулой насчет классовости языка только запутал себя и языкознание. Эту науку надо аздоровлять.

 ххх

 Олег не понимал и не мог понять, что означает это поручение главы государства. Окончание безумной эпохи Марра в лингвистике или хитрый ход Хозяина – спровоцировать дискуссию, а потом арестовать последних из тех, кто еще осмеливается выступать против марксистко-маррского  (а в целом, маразматического) направления в науке? Писать статью в «Правду» или лучше покончить собой, чтобы не провоцировать новые репрессии?

– Писать, писать статью, – взволнованно заговорила Анна, хотя еще в прошлом году она умоляла не трогать Марра. – Если сам Сталин говорит, то не надо отказываться. Ты же не чужие мысли излагать будешь, а свои. Пиши, Олежа. Не думай ни о чем.

– Вот и Питирим Сорокин говорил, что не надо бояться критиковать Марра. Там, наверху, все поменялось.

– Кто такой Питирим Сорокин? – осторожно поинтересовалась Анна, даже не рассчитывая на ответ. А его и не последовало.

Она все-таки увела мужа на кухню и накормила любимым борщом. Пока Олег уплетал, она принесла из его кабинета запечатанный конверт.

– Вот, – положила Анна письмо на стол. – Принес какой-то странный человек. Сказал, что тебя скоро освободят, просил передать, а мне самой не вскрывать ни в коем случае.

Олег столовым ножом распечатал конверт и вытащил листок из школьной тетради, на котором аккуратным почерком было написано: «Многоуважаемый Олег Александрович! Поздравляю вас с очередным чудесным освобождением! Вам теперь уже ничего не грозит, а вот над вашим другом Алексеем Федоровичем Зиедонисом нависла беда. И беда большая. Подробности при встрече. Жду вас каждый вторник в 19.00 часов возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Низкий поклон разлюбезнейшей Анне Петровне. Дмитрий Календер». 

 Большие и маленькие беды Зиедониса

 Абрам-Алексей низко наклонился, чтобы разглядеть глиняную копилку в виде свиньи с головой Гитлера, на боку которой было написано «Копи для победы». Эту копилку подарил президенту Рузвельту рабочий из Сан-Франциско. Забавная штучка! Миллионы людей в Европе и Америке бросили в эту копилку свои жизни. А что сюда положил он, Абрам-Алексей Зиедонис?

После войны выяснилось, что для создания атомной бомбы нацистам не хватило бы ни материальных, ни интеллектуальных ресурсов. Советскому Союзу создать ядерное оружие в кратчайшие сроки не удалось, да и такой цели, как выяснилось, никто в высшем руководстве страны не ставил. Товарищ Сталин получил сверхбомбу тогда, когда, по меткому выражению Черчилля, над Европой опустился «железный занавес».

Отец Зиедониса полушепотом называл Сталина безумным сумасбродом, а сын невольно помог этому чудовищу нарастить мускулы ядерной энергией. Отец не любил «усатую сволочь» за то, что тот угробил ближайших соратников Ленина. У сына еще больше поводов ненавидеть диктатора – за расстрелянного отца, за умершую от горя мать, за арест поэта Фефера, с которым он и Лукин и приплыли к берегам Америки. В конце концов, за то, что сам Алексей Зиедонис свои лучшие молодые годы провел не в лаборатории или библиотеке, а на шахте «Восточная», принадлежащей Воркутлагу. Так на какую же копилку работает физик Зиедонис, помогая воровать атомные секреты американских ученых?

Абрам-Алексей бродил по мемориальному музею Франклина Рузвельта и не мог избавиться от тяжелых мыслей. Они наплывали на него с каждым новым экспонатом. В спальне бывшего президента висело его фото с женой Элеонорой. И мозг Абрама-Алексея тут же переключился с глобальных проблем на семейные. Личная жизнь не сложилась. Пани Ванда, став миссис Зиедонис, активно включилась в общественную деятельность – оставила преподавание и занялась журналистикой, писала воспоминания о пребывании в гетто, о нацистских концлагерях, о необходимости евреям иметь свою родину. А когда появилось государство Израиль, заболела мечтой о переезде в Землю Обетованную.

С самого начала их семейной жизни она решительно выбросила из холодильника все некошерное, поэтому Алексей частенько питался в дешевых ресторанчиках быстрого обслуживания, благо пани Ванда не утруждала себя работой на кухне. Самого Зиедониса сионистские идеи не увлекали. Он не мог принять другой Родины, кроме той, где родился, вырос, выучился на физика, потерял родителей, отсидел пять лет за колючей проволокой. И он тупо продолжал работать на эту Родину, понимая, что его работа опасна не только для него самого, но и для всего человечества.

На его ручных часах было ровно шестнадцать, когда он заглянул в ванную комнату Франклина Рузвельта. Вслед за ним туда же вошел невзрачный лысоватый средних лет человек в сером костюме и дорогих очках.

– Мне кажется, эта ванна слишком узка для президента, – негромко, но внятно произнес вошедший.

– Зато она очень глубокая, – также внятно ответил Зиедонис.

Эмиль Роберт Гольдфус, он же Вильям Фишер, он же Рудольф Абель

В помещении никого кроме них не было, а если бы кто-то и был, то вряд ли догадался, что это пароль двух разведчиков. Человека в очках звали Эмиль Роберт Гольдфус. Он недавно появился в Нью-Йорке как свободный художник, и никому из его соседей не могло прийти в голову, что он советский резидент, а его настоящее имя Вильям Фишер[ii]. До этой встречи не был с ним знаком и Зиедонис. Ему лишь на короткое время показали фото Гольдфуса, которое Абрам-Алексей мгновенно запомнил. Фишер обладал такой же фотографической памятью. Пароль понадобился лишь для проформы. 

ххх

Разговор они продолжили в автомобиле по дороге в Нью-Йорк из Гайд-парка – поместья, где родился, вырос и был похоронен Рузвельт. Гольдфус вел машину осторожно, дабы избежать встреч с дорожной полицией, а говорил абсолютно спокойным голосом – будто речь шла о покупках овощей на рынке.

Сначала они заговорили о преемнике Рузвельта Гарри Трумэне, который выступил с публичным заявлением о том, что он дал директиву Комиссии по атомной энергии разрабатывать все виды атомного оружия, включая так называемую водородную бомбу, значительно превышающую по мощности те, что были взорваны в Хиросиме и Нагасаки. Фишер считал, что президент блефует. По его сведениям, нобелевский лауреат Энрико Ферми с помощью логарифмической линейки доказал абсурдность этой затеи.

Хотя идея водородной бомбы с точки зрения физики выглядит красиво: с помощью атомного взрыва воспроизводятся те процессы, которые постоянно происходят на солнце, а именно, превращение водорода в гелий, при котором выделяется колоссальное количество энергии.

Разумеется, такой температуры как на солнце нельзя достичь даже с помощью ядерного взрыва. Но если использовать дейтерий – тяжелый изотоп водорода, то тех нескольких миллионов градусов может оказаться вполне достаточно, чтобы образовался легкий изотоп гелия. Еще один вариант – слияние дейтерия с тритием, «тяжелым» водородом. Тогда энергии будет выделяться в пять раз больше. Получается бомба, имеющая сравнительно небольшие размеры – не больше обычной атомной, но ее разрушительная сила такова, что одной такой штуковины хватит, чтобы полностью уничтожить, скажем, Нью-Йорк или Москву.

Пока во всей Америке из физиков только один человек верил в подобную фантастику – соратник и в то же время оппонент отца атомной бомбы Оппенгеймера Эдвард Теллер. И еще, пожалуй, Зиедонис. Расчеты показывали, что температура и давление в атомной бомбе не достигают того уровня, при котором в дейтерии начнется ядерная реакция. К тому же тритий в природе не встречается, его можно получить только в особых реакторах – процесс дорогой и слишком медленный. Но если сжать дейтерий до плотности около 100 грамм в кубическом сантиметре при давлении примерно тысяча миллиардов атмосфер, то мечта Теллера становится реальностью.

Абрам-Алексей несколько месяцев изучал переданные предшественником Фишера документы, добытые советской разведкой из Лос-Аламоса, и его не покидало ощущение, что не мог Теллер сам, своей головой дойти до таких открытий. По мнению всех, кто его знал, это был крайне амбициозный человек, способный физик, но не настолько, чтобы переплюнуть самого Энрико Ферми или Нильса Бора, и он не обладал острым практичным умом Роберта Оппенгеймера. Вывод один: сама идея и расчеты по водородной бомбе прибыли в Лос-Аламос из подземного то ли ада, то ли рая, то есть из нижнего мира, где живут белоглазые карлики, для которых атомная энергетика – уже вчерашний день. Но как это объяснить советскому резиденту?

– Так вы всерьез считаете, что водородную бомбу создать можно? –  попытался резюмировать разговор Гольдфус-Фишер.

– В общем и целом, да. Вот, я изложил свои соображения, – Зиедонис достал из внутреннего кармана несколько свернутых исписанных мелким почерком листов бумаги и положил их на переднюю панель. – Передайте их в центр. Считаю, что Советский Союз должен незамедлительно приступить к созданию термоядерного оружия.

ххх

Вечером следующего дня развернутое сообщение Алексея Зиедониса было отправлено в Москву новым шифром. Теперь его приходилось часто менять после того, как в Оттаве пропал шифровальщик Игорь Гузенко вместе со всеми шифрами. Его искали по всей канадской столице, а он торчал в баре возле советского посольства.

Рапорт с просьбой отозвать выпивоху Гузенко уже давно лежал и в Главном разведывательном управлении Генерального штаба Вооруженных сил СССР, и в советском МИДе, но там пока не могли найти ему замену.

Гузенко пил не на свои деньги. Его с большой радостью угощал человечек с острым носом и странными матово белесыми глазами. Он представился как дипломат из дружеской Румынии Михай Деметреску. Но дружеских чувств к советской стране Деметреску не питал, он говорил, что это холодный и унылый край, в отличие от веселой и жизнерадостной Америки. Наклюкавшись «Смирновской», Гузенко сквозь туман видел свое разоренное село и рано умершего отца. Он не желал возвращаться на Родину.   

 Желания и намерения

 Мозги Аникуса окончательно поплыли. Как в мутной воде с трудом различаются очертания рыб и камней, так и в его задурневшей голове всплывали воспоминания об отце, вечно ругавшем этот проклятый подземный мир, его внезапная и странная смерть, молчаливые лица уламов в скорбном зале.  Он не хотел возвращаться в реальность, но его вынуждал это делать утонченный малец, любимец ученых женщин Макарус.

– Чего ты от меня хочешь? – спрашивал, еле-еле ворочая языком, Аникус.

– Хочу, чтобы ты, руководитель группы «Малый Прометей», объяснил мне: в каком направлении мы будем дальше работать, – сверлил словами красавчик Макарус, подсовывая собеседнику все новые и новые дурманящие шани. – Твоя затея с «Божьей искрой» солнечного типа считай, что воплотилась. Оламы сделают ее еще быстрее, чем обычную «Божью искру» по затеям Фади и Редигора – с графитом и так называемым плутонием. Ну а дальше? Дальше что? Тупик. Ты сам говорил, что получение энергии из философского камня – это вчерашний день. А какой сегодняшний? А завтрашний?..

– Не знаю, – хмуро ответил Аникус, после чего встал и, шатаясь, побрел по залу, подальше от этого слащавенького типа и его неприятных вопросов.

Этот большой зал ученые мужи ласково называли лэбув – на языке русских оламов «беседкой». Здесь они собирались не для того, чтобы проводить какие-то запланированные мероприятия, а просто так. Лучшие рисовальщики Уламколы старательно украшали его стены: модели атомов сочетались с анатомическими разрезами человеческого тела – как уламов, так и оламов. Особый шик последнего времени – картина Московского Кремля, созданная по изображениям, переданным чэрыдеями.  Все эти творения не казались плоскими, они создавали иллюзию объемности и светились так, что другого освещения и не требовалось.

Сюда приходили ученые мужи, занятые самыми разными темами. И запросто специалист по соитию у оламов мог поспорить с тем, кто работал в «Прометее». И в результате таких неформальных бесед рождались удивительные идеи. Были времена, когда лэбыв заполнялся до отказа и гудел, шумел, ругался. Но в последнее время он как-то приутих, накал страстей понизился, температура не достигала точки кипения прежней жизни. Тэдыши сами не заметили, как понемногу впали в уныние, и не могли объяснить почему.

Впрочем, это, скорее, относилось к «прометеевцам», всегда задававшим тон в беседке. Те, кто изучал жизнь оламов, продолжали бурлить. Вот и сейчас, вместе с некоторыми коллегами Макаруса и Аникуса, они возле иллюзорных стен Кремля отчаянно выясняли отношения. Главная тема спора: используют ли оламы «Божью искру» солнечного типа в войне друг против друга?

Одни, и их было большинство, считали, что война – это нормальное состояние жизни верхних людей, и еще не было случая, чтобы новое оружие они не применили на практике. Пушки, винтовки, самолеты, танки, только появившись на свет, тут же шли в бой. «Божья искра» обычного типа вскоре после первого испытания спалила два города, где жили мирные японские оламы.   

Маленькая группка ученых мужей как могла отбивалась от нападок. По их мнению, у оламов должно хватить благоразумия, чтобы отказаться от задействования «Божьей искры» солнечного типа, поскольку эта искра способна спалить всех верхних людей разом. Но ученое большинство доказывало, что верхние люди по определению существа не благоразумные, поскольку ими управляют небесные боги, которые уступают в силе и мудрости подземным богам.

Когда к спорящим подошел задурманенный создатель «Божьей искры» солнечного типа, шум моментально умолк, всем было интересно мнение Аникуса.

– Верхние люди искру зажгут, всех спалят, всем конец и нам в том числе, – бессвязно пробормотал Аникус, а затем вдруг перешел на крик. – Ну, какая сволочь передала секреты американским оламам?! Мы же помогали только русским!

 ххх

 Следующим утром Гулень показал Спиру этот эпизод в записи. Оба соправителя были как никогда серьезны.

– И что ты сделал? – после длительного молчания произнес Спиру. – Дал команду на уничтожение Макаруса и Аникуса? Или всех, кто вчера собрался в беседке?

– А вот и не дал, – отрубил Гулень. – Ты меня всегда считал кровожадным, а я всего лишь выполняю свой долг. А сейчас мой долг – и твой тоже – узнать, как «Божья искра» солнечного типа попала за океан. Тебе не интересно?

– Интересно – не интересно… Надо Ульвана как следует допросить.

– Уже допросил. Из всех наблюдателей только Якимус обладает сведениями по Божьей искре. Но он не покидал пределы советской империи.

– И еще, – Гулень заговорил как можно тише. – Скажи, разве Макарус не прав? Не только «Прометей», мы все в тупике. А если Божественный Кор даст указание Ульвану, чтобы наши наблюдатели внушили советскому правителю идею применить «Божью искру» в ближайшей же войне. И не обычного типа, а солнечного. Ульван – верный служака, он постарается. Что потом? Что будем делать с учеными мужами, если опасные мысли против Божественного окончательно овладеют их умами.

–Твои предложения?

– Уничтожить Кора.

– С ума спрыгнул! Это еще зачем?

– Ну, смотри сам: он начал править еще тогда, когда там, наверху, был добрый правитель, освободивший русских оламов от рабства. С тех пор у них сменилось четыре правителя, а наш впадает в маразм, но продолжает управлять Уламколой. Пора положить этому конец.

Спиру пронзил Гуленя своими белесыми глазами. Он вдруг поверил в серьезность намеренья своего заклятого соратника, и все-таки опасался провокации с его стороны. 

 Намерение Никодимуса

 У Лукина имелись все основания опасаться провокаций, тем более что встреча была назначена недалеко от площади Дзержинского, где находилось массивное здание министерства госбезопасности. И все-таки он отправился на свидание с неизвестным ему товарищем Календером.

Олег Александрович пришел в старом пальтишке и новеньком костюме, сшитом в Матросской тишине, и прождал не более двух минут. К нему подошли сразу двое мужчин: один – маленький щеголеватый в костюме-тройке, второй – здоровый детина в черных брюках и пуловере.

– Здравствуйте, любезный Олег Александрович! Меня зовут Дмитрий Александрович Календер, – представился маленький щеголь. – А это мой друг – Николай Ульныров.

– Здорово, братан, – детина протянул Олегу свою мощную лапу. – Не узнал?

– Простите, нет.

– Да ты же в моей бригаде должен был работать, – у Николая оказался красивый бас, как у оперного певца. – Забыл? Ну, там, в нижнем мире… Только забрали тебя с твоим другом. Ну, ничего, ничего. Может, еще поработаем.

– Кажется, что-то припоминаю, – Олег осторожно вынул свою руку из лап Николая. – А с вами, Дмитрий Александрович, мы вроде бы не знакомы.

– К сожалению, не удостоился чести. Но у нас, знаете ли, есть общие знакомые. Например, покойная Мина, она же Марфа Ионовна.

– Да, я помню ее, – горестно вздохнул Олег. – Так нелепо погибнуть от рук грабителя! Из-за какой-то сумочки...

– Нет, знаете ли, не от рук грабителя она погибла. Все гораздо серьезнее.

 ххх

 Убийцу Мины нашли через несколько часов после свершившегося преступления. Им оказался сбежавший из лагеря рецидивист Михаил Веретенев по кличке Веретень.  Лаврентий Берия, узнав, что его любимого секретного сотрудника зарезали возле метро «Площадь революции», поднял на ноги чуть ли не всю московскую милицию. Серго передал приметы парня, и его задержали при попытке продать мелкие драгоценности и продовольственные карточки из сумочки Марфы Ионовны. Суд был скорый, и по закону военного времени убийцу приговорили к расстрелу. В газетах даже написали о том, что приговор приведен в исполнение. Но это было неправдой, как и в случае с руководителем шпионской группы «Льюисом». Лаврентий Павлович потребовал не торопиться с расстрелом, поскольку собирался его лично допросить после своего возвращения из Тегерана. Никодимус воспользовался паузой, проник в камеру, где содержался приговоренный убийца, и помог ему бежать.

Веретень своему внезапному освобождению человеком, который запросто проходит сквозь стены, не удивился. Он был уверен, что его спасут от смерти агенты нижнего мира, поскольку сам являлся таковым. Когда Никодимус привел парня в свое жилище, тот охотно рассказал о себе все. Он отбывал наказание в Воркутлаге за грабеж, делал в шахте деревянные крепления, пока его не завалило. Во время аварии потерял сознание, а очнулся в нижнем мире.

Там он некоторое время рубил «еб-ный философский камень», а однажды его спустили куда-то вниз и предложили вернуться в верхний мир, заняться привычным делом. В Москве он выполнял задания авторитета по кличке Рафаилус – мастака на все руки, даже сквозь стены проходить умеет. Последнее задание – найти и прикончить некую Марфу Ионовну, убившую «Льюиса», который еще больший авторитет, чем Рафаилус. Задание он выполнил, а сумочку прихватил на память. Деньги себе забрал, но там были еще колечки, сережки с камешками, продовольственные карточки. Ну не пропадать же добру? И Веретень решил, прежде чем докладывать о выполненном задании, сбыть все это с рук. На том и попался.

Никодимус внимательно выслушал парня, выяснил, где он встречается с Рафаилусом, а затем легонько парализовал преступника. Веретень сидел на табуретке и не мог пошевелиться. А Никодимус ласково потрепал его по голове и произнес:

– Хорошо, что ты мне все это рассказал, любезный, но извини за то, что не могу я тебе подарить легкую смерть. Легкую смерть, знаешь ли, получают хорошие люди, а ты – очень нехороший.

С этими словами он вытащил откуда-то нож, прямо на глазах парня его наточил и медленно-медленно всадил ему в печень. Веретень пытался что-то прокричать, но вырывались одни стоны. Он умирал минут двадцать, проклиная все на свете – нижний мир, верхний мир и всю свою нелепую жизнь.

Похоронив без почестей убийцу своей воспитанницы, Никодимус разыскал Рафаилуса, долго следил за ним, подслушивал разговоры и постепенно, ниточка за ниточкой он распутал всю сеть неофициальных наблюдателей нижнего мира. Правда, на это ушло целых семь лет. При этом он так и не установил того рыбака, который эту сеть закинул.

Зато выяснил, что неофициальных чэрыдеев больше, чем официальных. В основном, это бывшие рабы из верхнего яруса, но руководят ими коренные уламы, естественно, полукровки – стопроцентный улам никогда не поднимется на поверхность. Эти странные наблюдатели особенно активно проявляют себя за пределами советской империи. С официальными чэрыдеями, руководимыми Ульваном, они не пересекаются и их работе стараются не мешать. В Москве место Никодимуса занял новый главный наблюдатель – Якимус. Его основная цель – передать наработки тэдышей по «Божьей искре» солнечного типа в руки советских оламов. Неофициальные наблюдатели за океаном с подобной задачей уже справились – вручили все расчеты физику Эдварду Теллеру, завистнику и честолюбцу, жаждавшему превзойти своего коллегу по «Манхэттенскому проекту» Роберта Оппенгеймера.

Работу неофициальных чэрыдеев координирует из Москвы тот самый Рафаилус, имеющий богатый опыт работы наверху. Он обитает в подземном жилище в районе Лосиного острова, иногда появляется в городе, чтобы дать очередное задание бывшим подземным рабам, отправленным на поверхность. Поручения, как правило, такие же, как и у всех остальных наблюдателей – собирать информацию о советских оламах. А также наблюдать за официальными наблюдателями. Такое вот задание получил, кстати, Николай. Его еще в годы войны спустили с верхнего яруса куда-то вниз, тщательно подготовили и направили в верхний мир. Поселили его в Москве в коммунальной квартире по соседству с близнецами Савусом и Мишусом, за которыми он должен внимательнейшим образом следить.

Задание оказалось несложным. У близнецов обнаружилось слабое место – любовь к выпивке. На этой общей привязанности они быстро сошлись с Николаем, а его самого застал у братьев Никодимус, с которым, в конце концов, познакомился. Николай был потрясен, узнав, что на самом деле он работает против нижнего мира и своей настоящей родины СССР. Таким образом, он стал первым и пока единственным соратником Никодимуса. Именно с его помощью он нашел жилище Рафаилуса – руки чесались уничтожить мерзавца, давшего указание убить Мину. Но сдержался. Долго наблюдал за ним, подслушивал переговоры. После войны побывал за океаном, нашел Зиедониса, но себя не выдал, установил поименно всех наблюдателей, работающих в Штатах и в Великобритании. И постепенно разгадал, чего хотят те, кто их отправил. 

Веры и чэрыдеи занесли в подземную империю опасную инфекцию – корысть и властолюбие. Те, кто заразились ею, жаждут разрушений, чтобы получить в свои руки вожделенную власть. Им нужен раздрай – как нижнем, так и в верхнем мирах.

На свою беду к такому же выводу может прийти и Зиедонис, и, подобно испанскому оламу Дон-Кихоту, вступить с ними в неравную битву, не подозревая, что и за ним следят неофициальные наблюдатели. Пока его не трогают, но ловушка может захлопнуться в любую минуту, причем самым коварным образом. Там, за океаном, его не спасти. Единственный шанс остаться в живых – вернуться на родину. Но отозвать советского разведчика может только тот, кто его туда направил.

ххх

– Я попробую встретиться с Лаврентием Павловичем и поговорить с ним, – пообещал Лукин, выслушав рассказ Никодимуса. – Хотя не знаю, как ему все это объяснить.

– Не надо ничего объяснять, – успокоил Календер. – Вы лучше познакомьте меня с ним. Скажите, что я репатриант из Америки, готовый оказывать услуги советской внешней разведке.

Олег Александрович кивнул головой и посмотрел на не замолкающий поток машин, движущийся по проспекту Маркса. Он представил себе своего друга Алешку среди такого же потока, но не в Москве, а в далеком Нью-Йорке.

 Далеко от Москвы

 

Абрам-Алексей стоял, прислонившись к фонарному столбу на тихой нью-йоркской улочке, вдали от бурного и нескончаемого потока автомобилей и курил сигару. Для некурящего Зиедониса это была настоящая пытка. Он старался не втягивать дым, чтобы не раскашляться, и все же его не покидало желание выбросить сигару в ближайшую урну. Однако делать этого было нельзя – именно по этой сигаре связной Гарри Голд должен узнать, что он свой человек. Если, конечно, выйдет на встречу, в чем Эмиль Гольдфус очень сомневался.

После побега шифровальщика Гузенко ФБР мог раскрыть Голда и арестовать. Другие сотрудники советской резидентуры в шифрограммах обозначались псевдонимами. У Голда тоже был псевдоним – сначала Гусь, затем Арно. Но в Центре с его тайными именами запутались и после очередной шифровки попросили уточнить: кто такой Арно? Сотрудники резидентуры, уверенные в непогрешимости своей шифровальной системы, в одной их шифрограмм пояснили, что это Голд.

ххх

Голд появился на другой стороне улицы в 16.00 – в точно назначенное время. Он был в сером плаще и курил трубку с изогнутым чубуком и большой головкой. Это был условный сигнал, что все в порядке. Абрам-Алексей, внимательно наблюдавший за Гарри, заметил, что он страшно нервничает – трубка мелко трясется в его руках.

Голд перешел дорогу и поравнялся с Зиедонисом. Он ожидал от него условной фразы: «У вас оригинальная трубка, но в моей сигаре крепче табак». Однако человек с сигарой промолчал, и Гарри Голд прошел дальше. Он не был знаком с Зиедонисом, но мог сыграть роль подсадной утки в случае, если ФБР успел с ним поработать.

 Зиедонис с удовольствием выбросил сигару в ближайшую урну, перешел на другую улицу и сел в ожидавший его черный Ford. Сидевший за рулем Эмиль Гольдфус не спешил заводить машину и негромко спросил Абрама-Алексея:

– Вы заметили неподалеку микроавтобус строительной компании New York City Development?

– Да.

– Так вот, я уже посмотрел телефонный справочник – такой строительной компании в Нью-Йорке нет

– Значит, вы оказались правы, – безрадостно констатировал Зиедонис. – Голд – подставная утка. Из микроавтобуса за ним следят парни из ФБР. А сам Голд очень нервничал, его трубка так и тряслась.

– Не спешите делать выводы. Нервничал Голд из-за того, что в Великобритании по обвинению в шпионаже в пользу советской разведки арестован Клаус Фукс. Вы, наверное, уже прочитали об этом в газетах.

– Прочитал. И как понимаю, обвинение ему предъявлено чисто политическое, – Абрам-Алексей принялся демонстрировать советскому резиденту свои аналитические способности. – Оппенгеймер отказался работать над водородной бомбой. Его друг Фукс – коммунист. Обвинив физика Фукса в шпионаже, спецслужбы убивают сразу двух зайцев: подталкивают Теллера и других физиков активнее включаться в работу по термоядерному оружию и в то же время дают старт антикоммунистической кампании. Они явно выполняют заказ политиков правого толка.

– Вы опять спешите с выводами, товарищ Зиедонис, – мягко осадил Алексея Гольдфус-Фишер. – Клаус Фукс действительно работал на советскую разведку. Не удивляйтесь, пожалуйста, и не обижайтесь. Вы работали только на один канал информации, известен вам и второй – Бруно Понтекорво в Канаде. Но был и третий – тот самый Фукс – сначала в Великобритании, затем его перевели в Лос-Аламос, а после того, как бомба была готова, он вернулся в Англию. Вам волноваться по этому поводу не следует, Фукс не был знаком ни с Гринглессами, ни с Розенбергами, а, уж тем более, с вами. А вот с Голдом ему встречаться приходилось. Поэтому Голд и нервничает.

– Но с микроавтобуса следили за ним?

– И это еще не факт. Точно такой же микроавтобус появился позавчера возле дома Гринглессов сразу после того, как вы зашли к ним. Сейчас мы не спеша поедем и проверим, будет ли «строительная» машина следовать за нами.

Черный Ford тронулся с места, и вскоре Гольдфус-Фишер и Зиедонис через зеркало заднего вида заметили, что на небольшом расстоянии от них движется тот самый микроавтобус. Опытный Гольдфус-Фишер не торопился уходить от преследования, дабы не вызывать ненужных подозрений. Только на Бруклинском мосту Ford влился в нескончаемый поток машин и быстро среди них затерялся.

Фишер высадил Абрама-Алексея возле станции метро «Кингсбридж-роуд» со словами:

– Пока никаких встреч. Общаемся, как и прежде, бесконтактным способом.

Гольдфус, опытный и осторожный резидент, старался избегать прямых контактов со своими агентами. Зиедонису лишь изредка делал исключение. Обычно же разведчик оставлял копии добытых в Лос-Аламосе документов и требующих квалифицированной оценки в тайнике или передавал их через Юлиуса Розенберга.  Отправив Абрама-Алексея на встречу с Голдом, резидент сильно рисковал, но в данном случае риск был оправдан.  

 ххх

В тот день нью-йоркские евреи предавались безграничному веселью. Отмечался Пурим – праздник, когда можно и нужно напиваться так, чтобы не различать врагов и друзей. Столы в большом зале ресторана были уставлены треугольными пирожками оменташенами, символизировавшими уши злодея Амана, пожелавшего извести древнеперсидских евреев, и салатами царицы Эстер – еврейки, жены персидского царя, сумевшей не только предотвратить геноцид, но добившейся казни гнусного антисемита.

В центре зала дети и взрослые разыгрывали в лицах эту, происшедшую более двух тысяч лет назад, историю. При этом слуги Амана – взрослые мужчины – были одеты в нацистскую форму, а самого злодея играл мальчик, очень напоминавший Гитлера с его характерной прической и черными усиками.  Появление живого карикатурного «фюрера» вызвало смех и улюлюканье, детки крутили трещотки.

Зиедонису, прибывшему к веселью сразу после выполненного задания, хотелось закрыть свои уши, чтобы не слышать этого раздражающего шума. Он бы и не пришел на праздник, но его жена была «королевой бала». Она появилась в роскошном персидском одеянии, арендованном в одном из бродвейских театров. Шум моментально смолк, ибо все узнали в ней царицу Эстер. Ванда играла роль неумело, но с пафосом, и евреи прощали ей отсутствие актерского мастерства. Когда представление закончилось, миссис Зиедонис не дали возможности переодеться и сесть к мужу. Ее завалили цветами, приглашали то за один столик, то за другой, выпивали с нею, целовали в обе щеки, а иной раз и в губы.

Абрам-Алексей безучастно наблюдал за вакханалией и удивлялся успеху своей супруги. Гениальный физик Лева Ландау, когда они сидели в одной камере Лубянки, признался, что всех женщин он делит по красоте на пять категорий. К первой относятся «гениально красивые», лишающих людей рассудка. Их надо опасаться, поскольку любовь и семья мешают работе настоящего ученого. Далее следуют «хорошенькие» со слегка вздернутым носом, на которых хочется смотреть. Затем «миловидные» с прочими формами носа, на них можно и не смотреть. Четвертую категорию физик назвал «выговор родителям». Туда вошли обладательницы хотя бы чего-нибудь приятного глазу, но лучше на них не смотреть вовсе. Замыкали классификацию дамы, при одном виде которых хочется застрелиться. Если семья – неизбежное зло, то жениться нужно на умеренной красавице из второй или третей категории. К первой категории Зиедонис, безусловно, причислил бы Мину, а Ванда, за время знакомства с ней перекочевала из пятой аж во вторую. Что поделаешь, жизнь рушит надуманные схемы.

– Вы не ревнуете свою жену? – прервал размышления сидевший рядом бородатый соотечественник – Михаил, а теперь Мойша Глузман, бывший узник освобожденного американскими войсками концлагеря Маутхаузен.

– «О, чувство ревность – какая древность!» – ответил Алексей чьими-то стихами. – Нет, конечно, не ревную. Ванда – свободная женщина и живет в свободной стране.

– И это правильно, – согласился бородач. – Давайте выпьем за свободу.

Он тут же налил себе и Зиедонису неразбавленного виски и опрокинул в рот целую рюмку.

Зиедонис не лукавил. После того, как выяснилось, что чудом выжившая Ванда не может иметь детей, седобородый раввин предложил им развестись, ибо бездетный брак – это не брак, а сожительство. Зиедонис, как настоящий еврей, обязан иметь потомство. Но разводиться Алексей-Абрам не то, чтобы не желал – ему кураторы по разведке категорически рекомендовали этого не делать. Тогда его супруга сама заявила, что отныне они оба свободны от каких-либо обязательств друг перед другом. Зиедонис не знал и не хотел знать, изменяет ли ему жена. А сам, как это ни странно, на сторону не ходил. Ванда оказалась такой страстной, что ему ее, в общем и целом, в сексуальном плане было достаточно.

– Вы знаете мой любимый анекдот? – не унимался соотечественник. – Еврей нашел кошелек, в котором не хватало двух долларов.

Алексей тупо уставился на Глузмана, а тот засмеялся вместо Зиедониса:

– Ну вот, и вы не сразу поняли его смысл. Многие, кстати, спрашивают: а почему не хватало именно двух долларов, а не пяти? И можно ли иметь дело с человеком, который поднимает чужие кошельки? Ладно, давайте выпьем за то, чтобы в наших кошельках долларов всегда хватало.

Он опрокинул еще одну рюмку неразбавленного виски и принялся расспрашивать Алексея о его жизни. Где работает? Часто ли посещает синагогу? Не думает ли о том, чтобы перебраться в Израиль?

Зиедонис отвечал односложно. Работает в частной фирме. Синагогу не посещает совсем. На Землю Обетованную ехать не хочет, поскольку евреям и в Америке живется неплохо.

Затронул Глузман и больную для Зиедониса тему – антисемитская кампания в Москве. Как бы хотелось Абраму-Алексею уйти от этого вопроса, но все знали, что в США он прибыл на одном пароходе с артистом Михоэлсом и поэтом Фефером. Михоэлс загадочным образом погиб в Минске в автокатастрофе, а Фефер арестован. Людей, собравших десятки миллионов долларов в помощь Советскому Союзу, в знак благодарности обвинили в «антисоветской пропаганде». Зиедонис искренне признался, что не понимает, как такое могло произойти. Дальше пошли разговоры о водородной бомбе, о директиве Трумэна, о холодной войне. Абрам-Алексей говорил, что политика его не интересует, а в водородную бомбу он, как физик, не верит. Лукавил, конечно.

 ххх

 Ванда добралась до мужа уже в самом конце вечеринки, чтобы сообщить, что пора домой. Абрам-Алексей попрощался с новым приятелем и покинул зал, где продолжали звучать еврейские мелодии. Одинокие энтузиасты танцевали без устали, периодически возвращаясь к столу, чтобы в очередной раз выпить и закусить.

Супруги вышли на холодную ночную улицу, поймали первое попавшееся такси и уже удобно устроились в нем, как Зиедонис заметил выходящего из ресторана Глузмана. Походка для человека, хлебнувшего за вечер чуть ли не литр виски, была чересчур уверенная. Абрам-Алексей наскоро извинился перед женой, осторожно вышел из машины и отправился вслед за бывшим узником. Бородач прошел два квартала, повернул налево и сел в микроавтобус, принадлежащий несуществующей строительной компании New York City Development.

Когда микроавтобус уехал, Зиедонис вернулся в такси и супруги отправились домой. Гольдфус не одобрил бы, если бы Алексей принялся преследовать загадочную машину. Неужели у ФБР так туго с транспортом, что они следят за мной из одного и того же микроавтобуса, размышлял про себя Зиедонис. Наверное, уважаемый и опытный резидент сказал бы, что я опять спешу с выводами, но, уверен, это не ФБР. Ко мне на хвост сели наблюдатели из нижнего мира. Они, видимо, еще не поднаторели в мастерстве конспирации.  Глузман и Фельдман – одна компания. Только как это объяснить мистеру Гольдфусу?

Объяснения в нижнем мире

Всем жителям нижнего мира было дано единственно правильное объяснение смерти непогрешимого Кора: он полностью выполнил свою миссию правителя великой подземной империи и сейчас нужен подземному богу Оламу, который, правда, даровал ему нелегкую смерть. Он умирал пять дней, и это не случайно. Правитель не должен уходить, пока не простится со всеми обитателями самого нижнего яруса – своими верными и преданными соратниками.

Никто не знал, что самые верные и преданные соратники Гулень и Спиру все это время не могли договориться, кому из них быть следующим юрлой, а потому и не могли позволить Божественному Юрле умереть, пока проблема не будет решена. Спиру готов был уступить место Гуленю, но требовал гарантий, что тот не отправит своего соправителя в отставку к подземным богам при первом же удобном случае. Гулень клялся именем Великого Омоля, но Спиру клятвам не верил. Когда после бессонных дней и ночей они нашли выход из тупика, Кору позволили, наконец, закрыть навечно глаза и тут же присвоили ему титул Последнего Божественного Правителя Уламколы.

В одно мгновение весь нижний мир окрасился ярко красным траурным цветом. Тело положили на помост, теплый ветер одел его в строгое черное одеяние, приличествующее великому правителю, и в сопровождении Гуленя и Спиру покойника подняли на самый верхний ярус.

Безумно уставшие соправители успели подкрепиться бодрящими шанями и все-таки мечтали лишь о скорейшем окончании этой церемонии, чтобы выспаться и успокоить нервы.

Но церемония прощания с покойным юрлой быстро закончиться не могла. На каждом ярусе срочно выбирали посланцев, чтобы удостоить их великой чести прикоснуться к мертвому телу ушедшего правителя. Считалось, что такое прикосновение обеспечит уламу в подземном царстве мертвых место возле самих богов. На верхних этажах случились драки со смертельным исходом, поскольку от желающих не было отбоя. Прорваться к телу хотели веры и простые труженики, те же, кто не попал в число счастливчиков, прорывались к телу, ломая стены. Возникали давки, уламы гибли под ногами уламов, ломали головы о стены, задыхались, зажатые со всех сторон соплеменниками.

Более спокойно церемония прошла на ярусах ученых мужей и внутренних наблюдателей. Внутренние чэрыдеи всегда отличались железной дисциплиной, а вольные тэдыши не верили сказкам и вовсе не жаждали увидеть мертвеца, поэтому отнеслись к церемонии, как к неизбежному злу.

Прощание на нижних ярусах было самым длительным и продолжалось целый день. Только его обитателям, двум десяткам избранным, позволялось увидеть тело Кора обнаженным, приготовленным к полному уничтожению. Как только теплый ветер сдул с мертвеца черное одеяние, на всех ярусах Уламколы вспыхнули призрачные экраны, и каждый улам смотрел длиннющую историю мудрого и справедливого правления Божественного Юрлы.

Когда, наконец, экраны погасли, под ним разверзлась земля, и тело правителя медленно ушло вниз. Пол в великом скорбном зале стал красным, затем розовым, а потом и зеленым. Обитатели нижних ярусов похлопали себя по коленкам, поцеловали друг друга, но расходиться не спешили. Им предстояла сложнейшая задача: избрать нового правителя.

Спиру подкрепился еще несколькими бодрящими шанями, от которых тошнило и кружилась голова, но взял себя в руки. Все расселись вдоль стен, Флора и Лара с сыновьями Варакой и Мелейкой скромно расположились в дальнем углу и очень переживали по поводу того, что им предстояло услышать.  Гулень и Спиру вышли на середину зала, ровно на то место, где только что стоял помост с телом ушедшего правителя. Спиру начал говорить первым:

– Многоуважаемые соратники! Воздадим хвалу богам за то, что они не сразу забрали великого Кора, позволив нам проститься с ним и обдумать, как мы, осиротевшие, будем жить дальше без мудрого и справедливого правителя!

Все присутствующие сложили ладони на груди и тут же развели руки в сторону, что означало верность и покорность судьбе, определяемой подземными богами.

– И боги подсказали нам, что мы должны сделать, – продолжил Спиру. – Требуется громадное количество времени, чтобы вновь в нашей всеми любимой Уламколе появился новый правитель, равный по мудрости и справедливости только что ушедшему. Поэтому нового Божественного избирать не будем! Тяжелое бремя власти должны разделить все обитатели нижнего яруса, включая женщин и маленьких детей.

Спиру сделал паузу, чтобы посмотреть в белесые глаза своих соратников. В них он увидел испуг, недоумение и потрясение, граничащее с ужасом. Такого, чтобы бремя власти кто-то делил с правителем, не считая, конечно, соправителей, еще не было за всю историю подземной страны. Спиру был удовлетворен реакцией обитателей нижнего яруса и дальше заговорил спокойно, без пафоса:

– Один правитель, будь это я или величественный Гулень, способен совершать ошибки. Наш коллективный мозг, подкрепленный выводами ученых мужей, информацией, полученной от верхних и нижних наблюдателей, не ошибется никогда. Мы живем в трудное время, верхний мир разрастается и все больше угрожает нашему спокойствию. Соединив наши умы в один, мы сумеем найти способ ему противостоять.

Спиру вновь сделал паузу, еще раз просверлил белесыми глазами всех собравшихся в зале, заметил тревогу на лицах Флоры и Лары, и ребячий восторг в глазах детей. Пришла пора всех немного успокоить.

– Мы будем регулярно собираться вместе для решения самых важных вопросов, а между собраниями править Уламколой будут три улама: Спиру, Гулень и Ульван. Никто из нас ни при каких обстоятельствах не посмеет называть себя Божественным и не будет обладать правом отправлять в отставку жителей самого нижнего яруса.  На меня ложится бремя прогресса, мы с учеными мужами должны открыть новые возможности философского камня, которые, как известно, безграничны. Справедливый порядок в Уламколе – это дело Гуленя. Он будет и дальше очень жестко наблюдать за всеми ярусами нижнего мира, кроме яруса тэдышей и ниже. Умные и светлые головы сами обеспечат порядок на своем этаже, я же всю ответственность за них беру на себя. А Ульвану сегодня предстоит двойное понижение. Он – единственный, кому позволялось и даже вменялось в обязанность спускаться ниже того яруса, где он сам обитает. Сегодня мы сделаем его полноправным нашим сожителем и вдобавок соправителем. Он будет оберегать нас от злобного и жестокого верхнего мира.

Совершенно сбитый с толку Ульван, никак не ожидавший такой чести, встал и, преодолевая дрожь в ногах, вышел на середину зала ближе к соправителям. Страшно волнуясь, он сказал, что счастлив быть удостоенным богами такой чести и свою долю тяжкого бремени будет нести с подобающим достоинством. С решением богов, озвученным Спиру, никто спорить не стал. Но все поняли: в Уламколе наступают новые времена. Не будет больше страха перед возможной отставкой на тот свет, будут считаться с мнением каждого. Обитатели нижнего этажа давно уже тайно мечтали о таких переменах, но боялись даже делиться опасными мыслями с кем-либо.

 ххх

 Спиру, прежде чем пойти к себе и отоспаться, улучил минутку, чтобы уединиться с Ульваном. Поздравив его с таким небывалым понижением, он, как бы между прочим, сообщил:

– Идею сделать тебя соправителем подсказали, конечно, боги, но подсказали именно мне. И нам с тобой предстоит еще теснее работать. Надо перенять все лучшее из верхнего мира и осторожнее, чем это было раньше, передавать наверх наши наработки. Иначе это может грозить всеобщей бедой. А что касается Гуленя, то к нему надо внимательно присматриваться. Характер у него непредсказуемый. Так что держись меня, и все будет в порядке.

Ульван тут же поблагодарил Спиру за честь и поклялся в преданности ему и только ему.

 ххх

 Изможденный Спиру мирно спал на своем ложе, когда с Ульваном встретился Гулень. Он был более прямолинеен:

– К твоему сведению, новоявленный соправитель, именно я предложил сделать тебя третьим между мной и Спиру. Мы с тобой занимаемся чэрыдеями, и цель у нас одна – порядок и еще раз порядок. Что же касается Спиру, то я ему не доверяю. Он считает себя умнее всех. Но мы-то с тобой покажем ему, кто истинный хозяин нижнего мира.

Ульван широко развел руки в знак полной и безоговорочной лояльности лично Гуленю.

 Знаки лояльности

 Берия встретил Олега Александровича в своем доме на Малой Никитской широко разведенными руками, как самого дорого друга.

– Читал! Читал, дарогой мой, твою статью в «Правде». Малодец! Ты так сильно ударил по пакойному Марру, что он уже никогда не встанет из гроба. Малодец! – Лаврентий Павлович похлопал Лукина по плечу в знак самого горячего расположения.

– Очень приятно, Лаврентий Павлович, только зачем надо было меня сажать в «Матросскую Тишину», бить по почкам и не давать воды? Я бы и без этой экзекуции статью написал.

– Паверь мне, Олег, я не виноват, – Берия перешел на шепот и заговорил в самое ухо. – Это все мерзавец Абакумов. Я с самого начала был против его назначения министром госбезопасности. Пайдем, я тебе все объясню.

Берия указал на стены, давая понять, что они имеют уши, вывел собеседника в коридор и заговорил полушепотом:

– Этот Абакумов и под меня капает. Ведь это же я создавал Еврейский антифашистский комитет, я атправил Михоэлса, Фефера и вас с Зиедонисом в Америку. Теперь, чтобы меня скампрометировать, он старается доказать, что все это делалось якобы для того, чтобы саздать в Крыму еврейское государство. Бред полный! Сейчас из арестованных евреев выбивают паказания, что это именно я натолкнул их на такие идеи и что я – английский и израильский шпион. Ну, ничего, Абакумов у меня попляшет! Я его самого упеку в «Матросскую Тишину». Хорошо, что тебя удалось вытащить. И знаешь, как я это сделал? Хо-хо! Я показал Хозяину тваи статьи против Марра, он этим еще во время войны интересовался. Хозяин приказал доставить тебя к нему. А ты, оказывается, в тюрьме, о чем Сталин не знал. Хо-хо! Абакумушка все сделал, чтобы Хозяин ни о чем не дагадался, дражал, сволочь, как осиновый лист. Но, главное, ты на свободе. А до министра-фунфырика я еще даберусь.

– И что же дальше будет? Я имею в виду с моей статьей.

– Дальше? Все в порядке, милый! Ты станешь академиком, а твоих недругов Абакумушка по приказу Хозяина рассортирует по лагерям.

– Зачем же так? – смутился Лукин. – Это же научная дискуссия, в спорах рождается истина.

– Какой ты добрый, Алег, – великодушно заметил Берия, возвращаясь вместе с Лукиным в свой домашний кабинет. – Ани-то тебя не жалели. Я как-нибудь покажу тебе полную папку доносов.

Олегу Александровичу бросилась в глаза фотография красивого усатого мужчины в рамке, стоящая на рабочем столе. Берия сразу заметил, куда устремил взгляд Лукин, и не удержался, чтобы похвастаться:

– Мой сын Серго. Прекрасный парень! Инженер, умница, академию закончил с атличием, сейчас канструирует ракеты. Его жена Марфа собирается сделать меня уже второй раз дедушкой.

Его жену зовут Марфа, подумал Олег Александрович. Аннушка рассказывала, что Серго приходил к нам в дом вместе с Миной, Марфой Ионовной. И он сгорал от страсти к ней. Мины нет, а Серго женился на тезке.

– А ты чего ждешь, дарогой мой? – Берия не давал Лукину возможности углубиться в самого себя, достал из шкафа грузинское вино и разлил по бокалам. – У тебя чудесная жена, когда же ана радит?

– Скоро, – застенчиво улыбнулся Олег. – Она уже беременна.

– Паздравляю! За это и выпьем.

Глотнув красного вина, Олег перешел к делу. Он сообщил о том, что на него вышел некий Дмитрий Календер, бывший эмигрант из России, вернувшийся недавно на родину из США. Он знаком с Алексеем Зиедонисом и уверяет, что тот в опасности. 

– Надо срочно найти этого Календера, – Берия взял телефонную трубку, чтобы позвонить одному из подчиненных и поручить ему это дело.

– А меня не надо искать, я уже, знаете ли, здесь, – Никодимус в шикарной тройке в тонкую белую полоску стоял посредине комнаты и широко улыбался.

– Как вы сюда папали?

– Какое это имеет значение, как я сюда попал, любезный Лаврентий Павлович? Главное, что я здесь и полностью к вашим услугам.

 ххх

 Лукин добрался до Николиной горы глубоко за полночь. Он очень переживал, что Аннушка ждет и сильно нервничает, что весьма вредно в ее положении. Но Олег не застал жену дома. В прихожей на самом видном месте лежала записка: «Олежечка, ты только не волнуйся, я в больнице. Ничего страшного, просто небольшие боли. Борщ на подоконнике – разогрей и поешь. Анна».

Через два дня лечащий врач тихо, в больничном коридоре, сообщил Лукину, что у Анны Петровны рак.  Вопрос об операции еще не решен. С этого времени ни о чем другом, кроме здоровья жены, Олег Александрович думать не мог и часами пропадал у ее постели. Он даже не прочитал в «Правде» статью Сталина «Марксизм и языкознание», основанную на идеях, ранее изложенных Лукиным. Олегу не нужно было ни дачи на Николиной горе, ни звания академика. В болезни Аннушки он целиком винил себя – слишком часто, вольно или невольно, он заставлял ее волноваться, добром это кончиться не могло.

То, что не кончается добром

Никогда еще Зиедонис так не волновался. С утра Ванда уныло жаловалась на головные боли, но Абрам-Алексей даже не поинтересовался здоровьем жены. Ему предстояло выполнить две миссии, ни о чем другом он думать не мог.

Первая миссия представлялась относительно несложной. Грохочущая подземка быстро доставила Зиедониса в нижний Ист-Сайд, и он, купив по дороге цветы, поднялся в квартиру Гринглессов. Все складывалось удачно, он застал не только обоих Гринглессов, но и обоих Розенбергов. Повод для встречи был более чем приятный: Рут Гринглесс только-только выписали из клиники – она родила девочку.

Как бы не хотелось этого делать, но веселое оживление, царившее в квартире, пришлось испортить. Освободившись от цветов, поздравив супругов с пополнением, Абрам-Алексей достал из внутреннего кармана пиджака свежий номер New York Herald Tribune. На первой полосе газета разместила фотографию ничем не приметного человека с опущенными глазами и темной фетровой шляпе. Это был Гарри Голд, арестованный на днях сотрудниками Федерального бюро расследований по подозрению в шпионаже в пользу СССР. Никто из присутствующих, кроме Зиедониса, Голда не знал, да и сам Абрам-Алексей видел его только один раз на тихой нью-йоркской улочке переходящим через дорогу. И все же его арест можно считать началом охоты, Гринглессы и Розенберги могли стать следующими жертвами.

– Ничего страшного, друзья, – постарался успокоить коллег Зиедонис. – Вы давно мечтали увидеть Советский Союз, и вы его увидите. Придется поменять душный Нью-Йорк на свежий воздух в окрестностях Москвы. Вы получите квартиры в городке Дубне и работу в лаборатории ядерных проблем. Нуждаться не будете ни в чем.

Две супружеские пары, связанные между собой близкими родственными узами, слушали Абрама-Алексея молча в подавленном настроении. Красивые разговоры о социалистической Америке, мечта повидать страну, воплотившую их идеалы в жизнь, это одно. А кардинально поменять свои привычные устои, покинуть навсегда любимый Нью-Йорк – это другое. Никогда им в голову не приходил подобный поворот событий.

Зиедонис не умел уговаривать. Без лишних слов он выложил на стол конверт:

– Здесь десять тысяч долларов и прошу вас: не отказывайтесь. Это не плата за ваши услуги, это деньги, чтобы вы смогли уехать в Мексику, где сядете на пароход и уплывете в Швецию. Оттуда на самолете переберетесь в Хельсинки. Там вас встретят представители советского посольства и переправят в Москву на советском теплоходе.

– А более коротким путем нельзя? – то ли с иронией, то ли с отчаянием в голосе спросил Дэвид Гринглесс.

– Короче нельзя, – пояснил Зиедонис. – Возможно, за вами уже следят. Я отправлюсь вслед этим же маршрутом. И вам не следует ехать всем вместе. Сначала Розенберги, затем Гринглессы. Это указание Центра, и я ничего сделать не могу. Прошу только поторопиться.

 ххх

Нью-Йорк. Централ-парк

Покинув квартиру Гринглессов, Алексей Федорович направился в Central Park, чтобы успокоить нервы и приготовиться к следующему испытанию. Первую миссию он выполнил по поручению Гольдфуса. Выполнять чужие задания несложно – делай все, что тебе велят, и не мучайся сомнениями и угрызениями совести. Все обстоит иначе, если ты сам себе даешь ответственнейшее поручение, за которое никто тебя по головке не погладит, но и не выполнить его нельзя.

Зиедонис слушал шепоток листьев на ветру, смотрел на грациозных белых лебедей, плавающих по маленькому озеру, и думал о том, что ему следовало бы стать художником или искусствоведом, потому что он всегда ценил красоту. При этом боялся близкого с ней соприкосновения. В юности он любовался красивыми девушками, но никогда за ними не ухаживал. А может быть зря? В быту он часто был неряшлив, не следил за одеждой, не стремился собственное жилье обставить так, чтобы было не только уютно, но и красиво. А почему? Только в физике он не боялся красоты. Его притягивали изящные формулы, изумительные идеи, фантастические теории. Наверное, поэтому и стал физиком.

А сегодня ему предстоит стать разрушителем, хотя любое разрушение – это уродство. Отец Зиедониса много рассказывал сыну о гражданской войне, только Алешу не вдохновляли его рассказы. Нет красоты в войне, терроре, убийстве людей. А Зиедонис, ученик Петра Леонидовича Капицы, который, в свою очередь учился у великого Резерфорда, а это значит, что Алексей Федорович может считать себя научным внуком английского физика, и теперь вынужден стать террористом. Иного выхода нет.

Зиедонис разыскал практически всю группу наблюдателей из нижнего мира, действующих в Нью-Йорке. Оказывается, они в свою очередь давно уже следят и за Гринглессами и за Розенбергами и, вероятно, сотрудничают с ФБР. Некоторых наблюдателей он видел в компании с известными конгрессменами, политиками и, в частности, с неким сенатором Джозефом Маккарти, который недавно во всеуслышание заявил, что располагает списком из 205 неблагонадежных лиц, сочувствующих коммунизму. Чего добивается нижний мир? Хочет окончательно поссорить Россию и Америку? Обе страны обладают чудовищным оружием, а скоро вооружатся водородными бомбами. И опять-таки при помощи белоглазых карликов и их наблюдателей. Самое страшное, что их некому остановить. Некому, кроме Зиедониса. Поэтому Зиедонису придется стать душегубом.

Абрам-Алексей обнаружил, что ядро группы, возглавляемое человеком, семь лет назад назвавшимся Оскаром Фельдманом, живет в соседнем с Нью-Йорком городе Ньюарке. В Большом яблоке[iii] эти люди бывают чуть ли не каждый день, приезжают на микроавтобусе неведомой строительной компании, который оставляют на одной из улочек Бруклина. Поздно вечером они возвращаются домой. Достаточно одного взрыва, чтобы уничтожить все ядро.

Взрывное устройство Зиедонис придумал и изготовил сам. Оно должно сработать ровно через сорок минут после пуска. Если его с помощью встроенных магнитов приставить к машине, то она сработает где-то на полпути к Ньюарку. Есть надежда, что удастся обойтись без лишних жертв.

Съездив из Central Park домой за самодельной адской машинкой, которую он разместил в небольшой сумке, Алексей Федорович направился в Бруклин. «Строительный» микроавтобус стоял на нужном месте. Осталось дождаться, когда соберутся пассажиры.

Ожидание было томительным и вызвало новые сомнения. А если они не поедут сразу в Ньюарк, а заедут перекусить в какой-нибудь ресторан? Могут погибнуть невинные люди, а посланцы ада останутся живы. Расчеты не клеились.

Так, размышляя, Алексей Федорович разгуливал на почтительном от микроавтобуса расстоянии, пока не услышал, как сзади его окликнули:

– Мистер Зиедонис! Как я рад вас видеть.

Абрам-Алексей оглянулся и увидел перед собой Мойшу Глузмана. Бывший узник Маутхаузена был явно в хорошем настроении и действительно обрадовался встрече.

– Пойдемте, дорогой, я вас познакомлю со своими друзьями, – Глузман чуть ли не силой потащил Зиедониса к микроавтобусу.

Возле машины стоял маленький человек в темных очках и шляпе, надвинутой на самый лоб. Но и в таком виде Абрам-Алексей без труда узнал в нем Оскара Фельдмана. Тот в свою очередь жестом пригласил Зиедониса сесть в микроавтобус. Деваться было некуда, и Абрам-Алексей полез в темный салон.  Прежде чем занять боковое место он незаметно засунул руку в сумку и запустил часовой механизм. Через некоторое время микроавтобус забился людьми. Фельдман занял место рядом с водителем, а Глузман устроился напротив Зиедониса.

– Только не надо переживать, – заговорил Глузман после того, как машина зажужжала и тронулась с места. – Мы ничего дурного с вами не сделаем, товарищ Зиедонис. Вас можно называть «товарищ»? Вы ведь все еще советский гражданин, верно? И вдобавок работаете на советскую разведку.

– Вы, я вижу, многое знаете, – пробурчал Абрам-Алексей.

– А как же, – просиял Глузман. – Мы знаем также, что вы работаете не только на советскую разведку, но и на нижний мир. И надо же, какое совпадение! Мы тоже работаем на нижний мир. Получается, судьбой уготовано работать нам вместе.

Зиедонис промолчал, про себя высчитывая: успеют они или нет в течение сорока минут выехать за пределы мегаполиса. Нельзя допустить, чтобы взрыв произошел внутри города. С мыслью о собственной гибели он уже смирился – все равно он не сможет жить, зная, что является убийцей.

– Кстати, нашего руководителя вы знаете как Фельдмана, а он вовсе не Фельдман, а Альфонсус. Он прирожденный улам.  Метис, разумеется. А то, что меня зовут Глузман, так же верно, как и то, что вы Зиедонис, – продолжал болтать бородач. – Только в Маутхаузене я не имел чести сидеть. Но, как и вы, хлебнул баланды в советских лагерях, пока не угодил в подземную страну. И, поверьте, лучше работать на уламов, чем на Сталина. Кстати, их «местечковый Сталин», называющий себя Кором, сдох недавно как собака. Теперь там целое трио правителей. Двое из них даже не догадываются о том, что мы для них делаем.

– И что же вы для них делаете?

– Расчищаем дорогу для нового царства.

– Вы монархист? – Зиедониса, несмотря на тревогу, стало разбирать любопытство.

– Ну что вы! Я имею в виду царство добра и справедливости. Мир, породивший Маутхаузен и Воркутлаг, не имеет права на существование. Не те боги его создавали. Вы правы, что не ходите в синагогу. Иудаизм, христианство, буддизм, ислам – мертвые религии. Нами руководит другой бог, более жесткий, но и более справедливый. Мы выполняем его волю.

– А его воля, если я вас правильно понимаю, столкнуть Советский Союз и Америку, – Абрам--Алексей с опаской поглядывал в окно и видел, что они все еще едут по вечернему Нью-Йорку.

– Вы все правильно понимаете, товарищ Зиедонис, вы наш человек и будете работать с нами. Вам, конечно же, жалко тех, кто погибнет в будущей бойне. Зато, поймите, как мир изменится! Во второй мировой войне погибли десятки миллионов, а мир лучше не стал. В этот раз все будет по-другому.

Абрам-Алексей вздохнул с облегчением, увидев, что они, наконец, выехали за пределы города. Время истекало, и ему вдруг безумно захотелось жить.

– Извините, а нельзя ли остановиться на обочине, – обратился Зиедонис к Фельдману-Альфонсусу.

– Это еще зачем?

– У меня мочевой пузырь переполнен.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Глузман. – Вы уже семь лет живете в Америке и все еще не поняли, что в таких случаях не на обочине отливают, а в туалет ходят.

– Сейчас сделаем остановку в придорожном ресторане, перекусим, и туалет там имеется, – мрачно произнес Альфонсус. – Но не вздумайте бежать, Глузман пойдет с вами.

Абрам-Алексей мельком взглянул на часы – до взрыва оставалось несколько минут. Если они сделают остановку, то пиши пропало – погибнут посетители ресторана. Зиедонис приподнялся с места и, сгибаясь в три погибели, приблизился к водительскому месту:

– Я тут знаю один хороший ресторанчик.

– Из которого можно хорошо удрать, – заметил Альфонсус. – Ничего у вас не выйдет, мы тоже знаем все придорожные забегаловки.

Зиедонис промолчал. К великому ужасу он заметил, что на шоссе очень интенсивное движение, взрыв может задеть проезжающие автомобили. Он еще ближе наклонился к водителю.

– И все-таки я предлагаю вон тот ресторан, что будет за поворотом, – с этими словами Алексей Федорович схватился за руль и резко дернул его вправо.

Микроавтобус скрипуче задел проезжавший мимо Chevrolet, выскочил на обочину и врезался в дерево. Через две минуты раздался грохочущий взрыв, спаливший это дерево и разнесший в клочья сам микроавтобус. Еще через десять минут под вой сирен к месту происшествия подъехал автомобиль полиции.

На утро New York Herald Tribune поместила на первой полосе фото жалких останков микроавтобуса. Газета сообщила, что среди погибших оказались бывший узник Маутхаузена Моисей Глузман и Оскар Фельдман, бежавший во время войны от фашистов из оккупированного Парижа. По версии следствия, теракт могла организовать одна из ячеек бывших эсэсовцев, ставящих своей целью сокрытие следов своих преступлений. 

ххх

Через сутки Ванда забеспокоилась по поводу пропажи ее мужа, подала в полицию заявление с просьбой его найти, но Абрама-Алексея нигде не обнаружили. Возможно, решила Ванда, он сбежал от нее в Россию. Через год она перебралась в Израиль, сделала успешную политическую карьеру, став депутатом Кнессета. Замуж она больше не выходила. В 1967 году во время шестидневной войны она выехала на линию фронта, выступала с зажигательными речами перед солдатами и офицерами, призывая не жалеть себя и защитить от врагов маленький и хрупкий Израиль. На обратном пути ее настигла египетская пуля, выпущенная из советского автомата Калашникова.

ххх

Гринглессы и Розенберги поделили десять тысяч долларов между собой и никуда не уехали. Вскоре после гибели Зиедониса в квартиру Гринглессов заявились сотрудники ФБР, не имея на руках ни ордера на арест, ни на обыск. У них было право только на задушевную беседу. Застали ищейки одного Дэвида – Рут в это время гуляла с ребенком. Задушевная беседа закончилась тем, что он признался: был советским шпионом, также, как и его сестра Этель и ее муж Юлиус Розенберг. Учитывая его чистосердечное признание, суд приговорил Дэвида только к пятнадцати годам тюремного заключения. Арестованные вслед за Гринглессом супруги Розенберги отказались давать какие бы то ни было показания, не признали своей вины и закончили свою жизнь в один день на электрическом стуле. Судебный процесс над ними сделал мало кому известного сенатора Джозефа Маккарти яркой политической звездой и позволил ему начать «охоту на ведьм», где в роли «нечистой силы» оказались известные журналисты и художники, хоть когда-то увлекавшиеся левыми идеями, что окончательно испортило отношения между Советским Союзом и Америкой.

ххх

 Бруно Понтекорво через Рим, Копенгаген, Стокгольм и Хельсинки с женой и тремя детьми тайно перебрался в СССР. До самой смерти он успешно трудился в подмосковной Дубне во славу советской науки. Даже его коллеги не знали, что он когда-то работал на советскую разведку и передал точное описание атомной бомбы, взорванной в Хиросиме.

В год, когда погиб Зиедонис, закончилась история атомного шпионажа. Ни ЦРУ, ни ФБР, ни, тем более, советские МГБ и ГРУ не знали о роли нижнего мира в создании ядерного и термоядерного оружия, как, впрочем, не догадывались о самом существовании подземной страны. Резидент Вильям Фишер так и не нашел потерянного агента. Впоследствии он стал легендой советской разведки, его знают под именем Рудольфа Абеля, с каким он выступил в качестве комментатора в популярном фильме «Мертвый сезон». Имя Абрама-Алексея Зиедониса, как множества других имен советских разведчиков, кануло в лету.

Легенда и быль

Мое имя канет в лету, а о том, что произойдет сегодня, бедные оламы насочиняют мифов, размышлял Никодимус, третий час стоя по колено в снегу в ста метрах от забора кунцевской дачи. Он был терпелив и умел ждать, а изящный полушубок неплохо согревал и без того закаленное тело. Своими матово белесыми глазами он неплохо видел в темноте. Слух, увы и ах, не так совершенен, но у него есть помощник – отцовское кольцо с перстнем, позволяющее улавливать все, что происходит на большом расстоянии. Поэтому скучать, скрываясь за деревом от охраны, Никодимусу не пришлось.

Дача Сталина. Малая столовая

Внутри дачи за закрытыми шторами в так называемой малой столовой небольшая компания с удовольствием попивала легкое грузинское вино, по вкусу напоминающее полусладкое шампанское, и обсуждала ситуацию, сложившуюся на Корейском полуострове. Почти три года там идет кровопролитная война, счет погибших давно перевалил за миллион. Начавшись как гражданская, она грозит перерасти в третью мировую. Американцы под флагом ООН защищают южнокорейский режим Ли Сын Мана, вступить в игру намереваются Япония и даже ослабленная и деморализованная армия китайского антикоммуниста Чан Кайши. Северянину Ким Ир Сену неофициально помогают коммунистический Китай и Советский Союз. Те, кто собрался на даче попить вино, единодушно считали, что войну надо срочно заканчивать либо перемирием сторон, либо решительным ударом по южной части полуострова.

Компания вела не пустой разговор – все они привыкли решать судьбы мира и чаще всего именно за этим столом. И мир хорошо знал их имена – Маленков, Берия, Хрущев, Булганин и, само собой разумеется, Сталин. Хозяин говорил мало, давая возможность наговориться соратникам. Берия и Маленков настаивали на перемирии, Хрущев с жаром говорил, что надо больше помогать нашим корейским товарищам, а Булганин предлагал перебросить в Корею пять бронетанковых дивизий.

Сталин, выслушав всех, неторопливо разбавил и без того некрепкое вино минеральной водой и, отхлебнув глоток, задумчиво произнес: «У американцев были Хиросима и Нагасаки, пачему же у нас не может быть Сеул?» Соратники замолчали, не понимая, куда клонит Хозяин. С одной стороны, сбросить атомную бомбу на столицу Южной Кореи, где размещены войска ООН, верный способ развязать мировую ядерную войну. С другой стороны, Сталин уже не раз, здесь, в малой столовой, говорил, что в результате Первой мировой войны произошла Великая Октябрьская Социалистическая революция, после Второй образовался социалистический лагерь, а третьей мировой войной мы окончательно покончим с империализмом. Войны, однако, соратники не хотели.

Помолчав некоторое время, Сталин улыбнулся и сказал: «Это, канечно, шутка. Пора канчать с этой вайной, пусть будет перемирие. У нас есть две Германии – будут и две Кореи».

У гостей сразу поднялось настроение, они допили вино и отправились по домам. Сталин проводил их до вестибюля. Возле самого выхода он ткнул Хрущева в его внушительный живот и спросил с легкой иронией в голосе: «Ну что, Микита, а может все-таки паможем карейским товарищам?» Хрущев подобострастно закивал в ответ: «Поможем, конечно, поможем».

Гости разъехались, а «прикрепленный» охранник Иван Хрусталев закрыл за ними дверь. Официально должность Ивана Васильевича называлась «сотрудник для поручений при И.В.Сталине». «Прикрепленными» охранники называли сами себя. Хозяин дождался, когда полковник Хрусталев закрыл дверь, внимательно посмотрел охраннику в глаза и спросил без всякой иронии:

– Ну что, спать хочешь?

– Никак нет, товарищ Сталин! – бойко ответил Хрусталев. – Пока вы будете отдыхать, мы будем охранять ваш сон.

– Малодец, – вяло похвалил Хозяин и медленными шагами вернулся в малую столовую.  

Хрусталев дождался ухода Хозяина и прошел в комнату охраны.

– Ну что, ребята, отдохнем наконец! – весело обратился полковник к своим подчиненным, смачно потирая руки. – Вы не поверите: Иосиф Виссарионович распорядился всем идти спать. Сказал: «Я ложусь, мне ничего не надо, ложитесь и вы.

«Прикрепленные» молча пожали плечами и с удовольствием растянулись на нарах.

Сталин зашел в малую столовую, подошел к столу, налил из бутылки стакан «Нарзана», хотел было выпить, но заметил, что в комнате он не один. Обернулся и увидел невысокого остроносого человека в модном полушубке.

– Вы кто такой? – Сталин встал с места, заметив сверкнувшее на безымянном пальце правой руки незнакомца кольцо с необычным камнем, и почувствовал, как невидимая сила сковывает его старческое тело, которое само рухнуло обратно на стул.

– Я давно хотел с вами поговорить, любезный Иосиф Виссарионович, – ласково сказал Никодимус. – Только, боюсь, разговора у нас не получится. Поэтому я вам кое-что скажу, а вы уж помолчите.

Сталин попытался что-то ответить, но получилось нечто вроде «дэ… дэ…» А невозмутимый Никодимус, между тем продолжал:

– Смерть, знаете ли, бывает разная. Люди считают, что она имеет вид старухи с клюкой, а к вам вот пришла в моем лице. Вы не волнуйтесь, любезный, я долго не задержусь. Я только хочу объяснить, почему я не могу вам устроить легкую смерть.

Вождь заворочал глазами, Никодимус приблизился к беспомощному «гению всех времен», посмотрел ему в лицо и сказал по-прежнему вежливым тоном:

– Боги не позволяют мне дарить вам легкую смерть, говорят: не заслужили. И я согласен: не заслужили. Вы убили моего друга Троцкого. Он, правда, был суровый человек, меня хотел расстрелять, так ведь он – революционер, а революционерам положено быть суровыми. А вас в веселые октябрьские денечки я что-то нигде не видел. Вы тогда были маленьким человечком, таким же маленьким, как и я.  Это сейчас вы большой, хотите Сеул «Божьей Искрой» сжечь, как американцы Хиросиму и Нагасаки. Теперь уже не получится…  Впрочем, не судья я вам и взвешивать ваши грешки не буду. Хе-хе! И смерть ваша будет не такая уж тяжкая. Так, помучаетесь несколько деньков, послушаете, что ваши товарищи о вас думают, и уйдете к своему небесному Богу. А уж он пусть с вами сам разбирается.

Сталину очень хотелось закричать, позвать охрану, он из последних усилий дернулся и упал на пол.

– Все понял, я вас утомил. Ухожу!

ххх

Никодимус, заметив, что на улице уже светло, на всякий случай выключил свет и покинул ближнюю дачу, а через час он был в центре Москвы, на Чкаловской в конспиративной квартире, где его с великим нетерпением ожидал Берия.

– Не надо волноваться, любезный Лаврентий Павлович! Все сделано как нельзя лучше, – принялся с порога успокаивать Берию Никодимус, даже не услышав обычный для таких случаев вопрос: ну, как?

– Охрана что-то заметила?

– Что вы, что вы! Охрана ушла спать, как ей и указал этот…

– Хрусталев? – Берия продолжал нервно ходить по комнате, постоянно поправляя пенсне.

– Наверное.

Берия зачем-то выглянул в окно. Он уже почти сутки не спал, но спать и не хотелось.

– Когда это акончательно произойдет?

– Вы имеете в виду – умрет что ли когда? – переспросил Никодимус. – Я так думаю к пятому марта. А пока он мучается с инсультом, у вас есть время. Но не стоит его терять, надо действовать.

– Я не могу ничего делать, пока не увижу его бездыханное тело.

– Так какие проблемы? Навестите его и убедитесь, что он фактически труп.

– Нет, дарогой мой, не могу я сейчас туда паехать – будут лишние разговоры, падозрения. Нужно, чтобы охрана меня нашла и саабщила, что с ним что-то не в порядке. Надо дождаться званка, – Берия двумя руками схватил телефонный аппарат, как бы умоляя его: ну, зазвони, зазвони!

В конце концов, Лаврентий Павлович не выдержал и сам набрал номер:

– Алло! Людвигов? Все тихо, с ближней дачи никто не званил?

Берия положил трубку и заговорил о планах на будущее, если переворот закончится успехом. Он намеревался закрыть бессмысленное и преступное «Дело врачей», направленное против евреев и «Мегрельское дело», нацеленное на самого Берии. Войну в Корее завершит перемирием, тайно договорившись с американцами с помощью разведок той и другой стороны. Колхозы в Прибалтике следует распустить, Германии разрешить объединиться. И, главное, рассказать народу правду о злодеяниях тирана.

– Не мое это дело, – вежливо перебил Берию Никодимус. – Но если вы расскажите народу о «злодеяниях тирана», то народ, знаете ли, может и вас кое о чем спросить.

Берия ничуть не обиделся, а довольно твердо ответил:

– Да, таварищ Календер, с меня есть чего спрасить. И не только с меня, но и с Молотова, Маленкова, Хрущева – всех. И мы должны честно рассказать народу правду и пакаяться.

Берия говорил долго, перечисляя грехи каждого члена Политбюро, умалчивая, правда, свои. Иногда он останавливался, крутил диск телефона, в очередной раз убеждался, что никаких сигналов с дачи нет, клал трубку и продолжал говорить, забыв об усталости и даже о том, что неплохо бы подкрепиться. Ближе к вечеру его нервы сдали, и он попросил товарища Календера вновь съездить на дачу и выяснить, что же там происходит.

 ххх

 Никодимус прибыл в Кунцево около шести вечера. На даче стояла мертвая тишина. Тело полуживого вождя лежало там, где Никодимус его оставил ранним утром. В комнату никто не входил. Чтобы хоть как-то привлечь внимание прислуги, Никодимус включил свет и тут же исчез.

Берия дремал в кресле, когда Никодимус явился, чтобы доложить о выполнении второго задания. Узнав, что запуганная прислуга боится войти к полумертвому вождю, придумал ловкий ход. Он позвонил своему адъютанту Людвигову и приказал направить на дачу курьера с пакетом лично товарищу Сталину.

Около полуночи Людвигов позвонил и сообщил, что Берию разыскивает Михаил Старостин – старший сотрудник для поручений, «прикрепленный» к кунцевской даче. Охранники хотели передать Сталину пакет и увидели, что он лежит бездыханный в луже мочи. Лаврентий Павлович сразу же оживился. Он немедленно перезвонил Старостину и приказал ему никому не звонить и ни о чем не сообщать, а сам отпустил, наконец, Никодимуса и отправился к своему другу Георгию Маленкову.

 ххх

 Глубокой ночью два заместителя председателя Совета Министров СССР появились на ближней даче. Георгий Максимилианович осторожно снял свои скрипучие ботинки, боясь разбудить спящего Хозяина, а Лаврентий Павлович и не думал обращать внимание на грохот собственной обуви.

Сталин лежал на диване в большой столовой, заботливо укрытый пледом. Маленков и Берия посмотрели на него, не приближаясь к вождю, после чего Лаврентий Павлович обернулся к охране и тихим, но строгим шипящим голосом произнес:

– Вы пачему панику поднимаете? Вы что – аслепли, не видите, что таварищ Сталин спит? Больше не беспокойте ни нас, ни товарища Сталина.

Один из охранников попытался что-то возразить, но Берия бросил на него из-под пенсне такой испепеляющий взгляд, что у того навсегда пропала охота кому-либо что-либо возражать.

 ххх

 Никодимус сдержал обещание. Сталин промучился почти четверо суток и умер 5 марта в 21час 50 минут. Врачи установили, что причиной смерти стало кровоизлияние в мозг с потерей сознания и параличом правой руки и ноги. Во время похорон тысячи человек, жаждавших увидеть мертвого Хозяина, погибли в чудовищной давке. Несмотря на обожание толпы, он был глубоко одиноким человеком. Одиночество сопровождает каждого, кто поднимается вверх по скрипучим и весьма ненадежным ступеням власти.

Потерянное одиночество

 Олег Лукин с молоденькой аспиранткой Коми пединститута Майей Давыдовой поднимался вверх по скрипучей и ненадежной лестнице деревянного дома барачного типа.

– Подумать только, в каких условиях живет академик! – добродушно съязвила Майя, почувствовав запах кислой капусты, переполнивший весь убогий подъезд.

– Справедливости ради надо сказать, что в таких условиях живет не сам академик, а тетя академика, – поправил свою спутницу Олег Александрович, поддерживая ее за локоть. – И еще справедливости ради напомним, что и некоторые аспиранты живут в таких же домах.

– А зачем вы сравниваете аспирантов с академиками? – хитро улыбнулась Майя.

Они поднялись на второй этаж, Лукин толкнул одну из потертых дверей, и та сама собой распахнулась. Им навстречу вышла пожилая, крепко сложенная женщина в цветастом фартуке.

– Теть Зин, познакомься с моей ученицей Майей, – представил Олег Александрович свою подругу, а затем перешагнул порог и ласково обнял хозяйку квартиры. – А это, Майечка, моя самая любимая женщина на свете – Зинаида Васильевна Оплеснина, тетушка Зина.

– А почему ты так рано вернулся? – поинтересовалась тетя.

– Да мы сбежали с траурного митинга. Ну, нету сил слушать заупокойную галиматью!

– Господи! – забеспокоилась тетя Зина. – А с вами ничего за это не будет?

– Не волнуйся тетя, у начальства глаза застилали слезы – они не заметили нашего трусливого и позорного бегства.

В тесной прихожей Олег Александрович помог Майе снять зимнее пальто, разделся сам, и они прошли в маленькую, зато уютную и светлую гостиную, где обнаружили накрытый стол, полный домашней выпечки, соленых огурцов и салатов. Посредине стоял графин с клюквенной настойкой.

– Ну, тетушка, не ожидал я от тебя такой прыти, – обрадовано произнес Олег, разливая настойку по рюмкам. – Как ты догадалась устроить банкет? Знала, что я приду с такой очаровательной девушкой?

– Ну, как же! – смущенно ответила тетя Зина. – Сегодня такой день, похороны великого человека. Упокой, Господь, его душу!

– Ты, как всегда, права, умер действительно великий человек, – Лукин стал совершенно серьезным, стоя с рюмкой в руке. – Такие люди рождаются один раз в столетие. Выпьем за светлую память замечательного русского гения, композитора Сергея Сергеевича Прокофьева.

Тетя Зина опустила руку со своей рюмкой и тихо сказала: «Олежечка, я же Сталина имела в виду».

– Ничего страшного, тетя, потом выпьем за Сталина, – примирительно ответил Олег Александрович, опрокидывая в рот содержимое рюмки. – Классная у тебя наливка, Зинаида Васильевна!

– А что, Прокофьев в самом деле умер? – робко поинтересовалась Майя.

– Эх, плохо вы читаете газеты! – сказал Лукин и ушел в соседнюю с гостиной комнатушку, а вернулся со свежим номером «Правды», где на всю первую страницу в огромной траурной рамке был размещен портрет Сталина в форме генералиссимуса. Олег Александрович перевернул газету и показал маленькое извещение о смерти Прокофьева на последней странице. – Майя, вы никогда не видели его балет «Ромео и Джульетта»?

– Один раз слышала по радио.

– А я трижды смотрел его в Большом театре, – прихвастнул молодой академик. – Там есть такая мощная тема вражды. Пам-парам-пам, пам-парам-пампам-пам! И такая пронзительная тема любви. Вы понимаете, этим балетом Сергей Прокофьев рассказал все о нашем времени. Двадцатый век – страшный век! Никогда еще не было столько вражды, ненависти, агрессии, и только любовь может нас спасти. Вот, что хотел сказать Прокофьев этим балетом. Кстати, я встречался с Сергеем Сергеевичем, этой такой потрясающий человек!

– А правда, что вы и со Сталиным встречались? – перебила Майя своего учителя.

– Да, Майя, но лучше я вам расскажу о своих встречах с Прокофьевым.

О своих встречах с великими людьми Лукину рассказывать не пришлось. Из соседней комнатушки вышел трехлетний ребенок с заспанными глазами, одетый в теплые чулки и простенькую сорочку.

– Мы тебя разбудили, малыш? – голос только что бушевавшего академика сразу стал нежным. – Познакомьтесь, Майя, мой сын Юрий Олегович – будущая звезда науки. Юра, что надо сказать?

– Здластуйте, – неуверенно произнес завтрашний ученый.

– Юрочка, будем обедать, – тетя Зина по-хозяйски взяла ребенка на руки, усадила его за стол, затем сбегала на кухню и принесла разогретую кашу.

– Так вот почему вы так часто приезжаете в Сыктывкар читать лекции! – улыбнулась аспирантка.

– Ну-у, не только из-за сына, – ответил Олег Александрович. – Я ведь, можно сказать, коренной сыктывкарец. Здесь прошло все мое детство, здесь до войны я пытался заниматься наукой. И тетя Зина, наконец, взрастившая и взлелеявшая меня, тоже здесь живет. Так что считайте, что я у себя дома.

 ххх

 Уже начало темнеть, когда Олег Александрович с Майей вышли на улочку, застроенную сплошь деревянными домами. Место казалось таким гиблым, провинциальный дух настолько заплесневевшим, что действительно трудно было представить, что здесь живет академик и его сын – будущая звезда советской науки. А, между тем, этот район назывался Париж. И вовсе не в насмешку, а потому что когда-то давно, после Отечественной войны 1812 года, в этом местечке некоторое время обитали пленные французские солдаты.

Однако через двадцать минут ходьбы Лукин со своей ученицей оказались в относительно приличном центре города на площади, которая гордо именовалась Красной. Место Кремля занимало желтое двухэтажное с громадными окнами здание обкома партии и облисполкома, расположенное, правда, чуть в стороне от площади.  На нем в этот траурный день был приспущен красный советский флаг. Сыктывкарцы уже прозвали обком Желтым домом и тихо напевали про него: «Все стало вокруг красным и желтым».

Парочка миновала памятник Ленину, стоящий спиной к площади, но лицом к обкому и облисполкому, и по тротуару, скрипучему от снега и деревянных мостков под ним, дошла до парка. Лукину не хотелось расставаться со стройной белокурой девушкой, чем-то напоминавшей ему убитую Мину. Юная аспирантка ему очень нравилась, но он стеснялся сказать ей об этом, и, чтобы скрыть стеснение, болтал без умолку. Майя не знала, как его остановить.

– Тетя Зина вечно упрекает меня, говорит, чтобы я был осторожнее. Зачем, мол, всегда говорить, что думаешь, делать, что считаешь нужным. А почему я должен быть осторожным? Я ведь очень одинокий человек. Мои родители – питерские интеллигенты – умерли от голода в начале двадцатых. Три года назад в Америке пропал мой друг, затем умерла моя жена. Я живу только ради науки, а так – мне нечего терять!

– Как это нечего терять? – возразила Майя. – У вас есть сын, тетя Зина…

– Это не они у меня есть, это они есть друг у друга. Им очень хорошо вдвоем, а я – так, лишнее звено.

– Подумать только, это говорит человек, в которого влюблены все девушки пединститута, – немного возмутилась ученица.

– Майечка, мне сорок один год. Я толстый и некрасивый. Как в меня можно влюбляться?

Майя остановилась, принялась осторожно стряхивать снег с воротника зимнего пальто одинокого академика и негромко произнесла:

– В вас можно влюбляться Олег Александрович, потому что я вас люблю.

Стряхнув снег, девушка зачем-то подняла воротник, стараясь как можно заботливей укутать горло учителя, и, не в силах сдерживать свои чувства, прижалась к нему. Если бы на месте Лукина был Зиедонис, то голова Майи легла бы точно на мужскую грудь. Но Олег Александрович был ниже ростом своего погибшего друга, и его лицо оказалось совсем близко от лица девушки. Их губы как бы невзначай соприкоснулись и, в конце концов, слились в поцелуе.     

Поцелуи с последствиями

С древних времен повелось у уламов начинать большое совместное дело с поцелуев. Этот обычай когда-то очень понравился богоподобному Льюису. Он считал, что, поцеловавшись, люди чувствуют свое единение, близость, осознают себя небольшой частью целого. Более того, при поцелуе происходит передача тайных знаний и божественных слов.

Поэтому каждый сбор Ыджика – Большого Совета Уламколы – после смерти правителя Кора начинался с взаимных целований. Предполагалось, что, поцеловав друг друга, вершители судеб подземного мира превращаются в коллективный разум, способный принимать единственно верные и очень мудрые решения.

Сбор проходил в древнем зале, который впервые за многовековую историю значительно перестроили. Убрали все ярусы. Считалось, что все, кто входит в Ыджик, абсолютно равноправны, а, значит, должны располагаться на одном уровне. Правда, имелось одно маленькое исключение – соорудили небольшой балкон для приглашенных спецов из числа ученых мужей или наблюдателей, не имеющих права голоса. На место ярусов поставили огромную статую бога Омоля с факелом в руке. Факел, по мысли ваятеля Ангелуса, должен символизировать свободу и справедливость. Зал значительно расширили, чтобы все уламы, входящие в Большой совет, могли в нем помещаться.

Акустика от перестройки сильно пострадала, поэтому пришлось внедрять специальные усиливающие звук устройства. Звуки поцелуев устройство тоже усиливало, поэтому в самом начале сбора на весь зал раздавалось многократное чмокание похожее на громкий треск.

В свой первый сбор после смерти советского правителя Сталина Большой Совет решил подробно поговорить о событиях верхнего мира. Но для начала выступил Спиру. Проблемы, которые он поставил, оказались не менее серьезными.

Ученые мужи за последнее время достигли значительных успехов. Спиру скромно умолчал о своей вдохновляющей роли, но связал успехи с деятельностью группы «Прометей», которую по его рекомендации возглавил молодой и энергичный Макарус. Умолчал Спиру и о расшифрованных записях ученого мужа Альфреда Резона, отца легендарного наблюдателя Никодимуса. Бывший французский олам, попавший в плен к русским оламам во время далекой большой войны, был сослан на север, пытался бежать, заблудился и угодил в рабство к уламам. Но его способности быстро разгадали, и он стал полноценным гражданином подземного мира. Он много знал об изысканиях в области электричества и попытался соединить знания, полученные в верхнем мире, с достижениями нижних ученых мужей. И перед ним раскрылись такие глубины познания, что он сам испугался их и тщательно зашифровал свои открытия. Спиру давно замышлял подвергнуть его записи расшифровке, но удалось это сделать совсем недавно. И соправитель преподнес их Большому Совету как новые научные находки.

Оказалось, уламы уже сейчас могут научиться проходить сквозь стены, слышать и видеть то, что происходит на большом от них расстоянии и скоро научатся читать чужие мысли. На основании этих открытий можно полностью перестроить жизнь подземного мира. Она станет абсолютно прозрачной. Уламы не смогут уединяться, шептаться, и даже думать о чем-то таком, что не стало бы известно другим. Это новая ступенька в развитии подземной цивилизации. Громоздкая речь больше не нужна. Никто не сможет замыслить даже самую малейшую подлость по отношению другому. Но можно ли это делать сразу? Готовы ли уламы к тому, что личность каждого станет совершенно прозрачной?

Большой Совет заволновался. Уриила, старейшина нижнего яруса, взял слово первым. Его мощный, совсем не старческий голос грохотал так, что, казалось, его слышит весь нижний мир. Он требовал запретить подобные новации, грозящие гибелью всем уламам. Жить, зная, что тебя постоянно не только видят и слышат, но и мысли твои читают – невыносимо. За учеными мужами следует вновь установить наблюдение и свести их деятельность к постановке мистерий, ваянию скульптур и улучшению вкуса шаней. Все, что можно было изобрести полезного для уламов, эти ученые твари уже изобрели. Теперь они способны творить только вред.

В словесный бой против Уриилы бросился Рэдигор. Он не стеснялся в выражениях, характеризуя старейшину, как отравителя свежей мысли, как застарелую несъедобную шань. Он напомнил Ыджику, что во времена богоподобного Льюиса уламы тоже испугались тех возможностей, которые открывал им философский камень и хотели отказаться от его использования. Но как бы мы сейчас жили, если бы тогда верх взяли старые, похожие на прокисший сур, несостоявшиеся соправители, вроде Уриилы? Новые возможности, открытые учеными мужами, еще сильнее сплотят нижний мир, сделают его единым целым и могучим.

Уриила оскорблений терпеть не стал и бросился на обидчика. Будучи значительно старше по возрасту, он, однако, оказался более ловким и сильным, чем Рэдигор. Подающий надежды управленец имел шанс сам погибнуть от рук несостоявшегося правителя, но ему на помощь пришли те, кто также считал, что нельзя останавливать творческий полет ученых мужей. Завязалась драка, в которую с большой радостью включилась детвора. Их мамы никак не могли усадить малышей на место, те бились отчаянно. За всем этим неприглядным зрелищем наблюдала со своего балкона маленькая группа тэдышей.

Большой Совет мог бы в драке запросто угробить сам себя, но вновь заговорил Спиру. Поначалу на него никто не обращал внимание, пока одному из драчунов не захотелось услышать, что же там бормочет соправитель. Он остановился, а вслед за ним и остальные.

А Спиру говорил лишь о том, что обе стороны по-своему правы и предложил мудрое решение. Если бы жив был Льюис, то и он бы сказал тоже самое. А предложение Спиру сводилось всего лишь к тому, чтобы разрешить ученым мужам продолжать изыскания, но делать это втайне от остальной части Уламколы. Первыми новыми возможностями наделят жителей самого нижнего яруса, то есть весь Большой Совет. И только решением Большого Совета кто-то из других ярусов получит возможность проходить сквозь стены и читать чужие мысли. Опыт покажет, насколько полезны новые возможности.

Когда Спиру закончил, раздался мощный двойной хлопок. Это большинство Большого Совета дважды ударило себя в грудь в знак полного согласия.

 ххх

 После Спиру выступил Ульван. Он подробно пересказал сообщения верхних наблюдателей о смерти советского правителя. Она показалась Ульвану чрезвычайно подозрительной. Конечно, оламы очень часто умирают от болезней, но в данном случае болезнь оказалась чересчур выгодной советским соправителям, особенно таким, как Молотов, Маленков и Берия. Сталин, по сведениям наблюдателей, давно собирался отправить их в отставку к небесным богам, но смерть помешала ему, и теперь они правят советской империей.

В качестве неопровержимого доказательства версии насильственной смерти Сталина, Ульван показал запись первомайского парада на Красной площади, сделанную наблюдателем Якимусом. На призрачном экране шли нарядные верхние люди, улыбались, дети махали цветными шарами и флажками. На большом каменном строении, где лежали законсервированные правители Ленин и Сталин, стояли их верные соратники. В самом центре – Маленков, Хрущев, Молотов и Берия. Берия радостно улыбался, махал рукой, и, наклонившись поближе к Молотову, что-то шептал ему. Новые возможности, открытые учеными мужами, которые с недавних пор с тайного разрешения трех соправителей используются верхними наблюдателями, позволили услышать слова Берии. Запись повторили со звуком. Сквозь небывалый шум, состоящий из бравурных мелодий, приветственных возгласов, нескончаемого говора толпы, явственно слышался голос толстого человека с пенсне, направленный в сторону Молотова: «Сталина, да будет вам известно, Вячеслав Михайлович, я убрал сам. И тем самым спас вас всех!»

Сообщение об убийстве главы империи, под которой располагалась Уламкола, Большой Совет выслушал молча. Никто даже не возмутился тем, что новые возможности ученых мужей уже используются на практике – настолько очевидным была их польза. Однако не было ясности, чем грозит новая власть нижнему миру? Спросили мнение приглашенных тэдышей.

Рафаэль, специалист по нравам верхнего мира, считал, что опасность есть, и она вполне реальна. Оламы не могут жить без войн и убийств. Берия, получивший с нашей же помощью «Божью искру», может использовать ее так, что она спалит весь верхний мир. Кроме того, наблюдатели Берии разбросаны по всему свету. Вполне может случиться, что они доберутся и до нижнего мира или овладеют новыми возможностями, как когда-то получили в свои руки секреты «Божьей искры».

Сидевший рядом с ним Констант невозмутимо ответил, что все это чепуха и никакой опасности нет. Есть сведения от верхних наблюдателей, что Берия намерен прекратить затянувшуюся маленькую войну в далекой Корее, уже отпускает из-за колючей проволоки на волю рабов, предлагает новым врагам советской империи американским оламам никогда не воевать а, главное, никогда не использовать «Божью искру».

Уставшие от драки члены Большого Совета по-прежнему молчали. Заговорил Гулень. Он был как всегда резким и бескомпромиссным. Всякий, кто может представлять опасность нижнему миру, неважно – реальную или только предполагаемую – должен быть уничтожен. Уламкола получила в свои руки новые возможности, и наш долг использовать их в целях собственной безопасности. Только тотальное истребление явных или даже мнимых врагов подземной страны сможет обезопасить ее от враждебного верхнего мира.

В зале раздались неуверенные двойные хлопки. Все согласились с соправителем, но, скрипя сердце. Большому Совету вовсе не жаль было какого-то Берию, но понимали вершители судеб подземной империи, что, по логике Гуленя, каждый из них может оказаться опасным для нижнего мира, неважно – реальным или только предполагаемым. И, значит, каждый из них может подлежать уничтожению. Но возразить соправителю никто не смог, а, может, просто по застарелой привычке не осмелился.

Подлежат уничтожению

Михаил Воропаев никак не осмеливался подойти к Георгию Маленкову. Странная робость! На кремлевских приемах когда-то запросто общался с самим Сталиным. Ему на смену пришел совсем не страшный Маленков, но поговорить с ним Михаил Ефимович все же не решался.

Нынешний прием по случаю восьмой годовщины Победы отличался от прежних небывалым размахом. Георгиевский зал Кремля с нависающими над головами гостей хрустальными люстрами каким-то образом вместил в себя несколько сот человек. Беломраморные скульптуры, матовые колонны и горельефы создавали ощущение небывалой торжественности. Георгий Максимилианович был на этот раз хозяином торжества и не скрывал своего удовольствия. Начал он с приветственного слова, произнес тосты за победителей, в первый раз за последние годы за маршала Жукова и, что крайне удивительно, ничего не сказал о роли Сталина.

После застолья актер стал чувствовать себя еще более неловко. Дамы, в основном жены маршалов и генералов, подходили к Воропаеву и выражали свое восхищение его последним фильмом «Невидимый фронт».  Он сыграл там советского разведчика, действовавшего в глубоком вражеском тылу под видом гитлеровского офицера. Выяснилось, что Воропаеву очень идет нацистская форма, поэтому дамы были в восторге. Только комплименты расфуфыренных особ Михаила Ефимовича сильно раздражали.

И все же: как подойти к неприступному Маленкову?

Воропаев не отводил глаз от нового председателя Совета Министров СССР, и не заметил, как рядом с ним оказалась тучная фигура второго человека в государстве Никиты Сергеевича Хрущева, ставшего после смерти Сталина исполняющим обязанности первого секретаря ЦК КПСС.  Выпив изрядное количество горилки, он чувствовал себя необычайно веселым и источал радушие:

– Вот где скрывается оберштурмбанфюрер СС Густав Дитц, он же майор Поливанов!

– Я же всего лишь актер Воропаев, Никита Сергеевич, – скромно заметил Михаил Ефимович.

– А это ничего. Вы, артисты, тоже ковали победу. Ваши фильмы вели солдат в бой, ваше искусство, понимаешь ли, заряжало советских людей! – Хрущев усиленно жестикулировал, пытаясь продемонстрировать всю мощь советского кино, – Официант! Пойди-ка сюда.

Возле Никиты Сергеевича тут же вырисовался красивый метрдотель в смокинге и белых перчатках с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским. Он умудрился буквально подлететь, не пролив при этом ни капли шипучего напитка, что не могло не вызвать восхищения у Михаила Ефимовича, но он, разумеется, промолчал.

– Я хочу выпить с артистом Воропаевым, разведчиком Поливановым, отважным летчиком Петровым, смелым танкистом Сорокиным, – перечислил известных киногероев Хрущев, взяв с подноса два бокала и передав один из них актеру. – За ваши роли, за ваше искусство!

– Спасибо, Никита Сергеевич, – Воропаев чокнулся с партийным руководителем, выпил бокал до дна и, наконец, решился. – Я хотел бы поговорить с вами по одному очень важному делу.

– Конечно, конечно, с вами я готов говорить о чем угодно, – ответил Хрущев, ожидая, что артист будет просить очередное звание или квартиру.

– Видите ли, Никита Сергеевич, я не только артист. Я еще и секретный сотрудник МВД, поэтому хорошо знаю Лаврентия Павловича Берию. Не хочу от вас скрывать: мне приходилось слышать от Лаврентия Павловича вещи такие страшные, что неудобно говорить.

– Все удобно, – вполголоса произнес Хрущев, отводя артиста в сторону.

– Лаврентий Павлович как-то признался – не мне вовсе, я просто разговор случайно подслушал – что именно он убил товарища Сталина, а сейчас, говорит, вы и Маленков тоже подлежите уничтожению. Он хочет власти, понимаете? Я считаю своим долгом вас предупредить.

– Вы, товарищ артист, не только артист, но еще и настоящий патриот нашей страны, – язык и.о. первого секретаря заплетался, но сознание работало в верном направлении. – Только никому больше об этом не говорите. Мы вашу информацию проверим и примем меры. Но вы – молчок.

– Что вы, Никита Сергеевич, разве я не понимаю, что ли? Конечно, никому ничего не скажу.

ххх

Над Москвой занималось утро, когда в полном одиночестве артист Воропаев вышел из Спасских ворот Кремля, перешел Красную площадь и сел на заднее сидение поджидавшего его старенького «ЗИСа».  Там же сидел невысокий человек в темном костюме и матово белесыми глазами. Когда дверца за Воропаевым захлопнулась, этот человек положил свою руку на колено актера и хмуро спросил:

– Удачно?

– Я думаю, да! – вдохновенно ответил Михаил Ефимович и положил свою руку на руку мужчины. – Маленков оказался недоступен, но я поговорил с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Он все принял к сведению. Товарищ Рафаилус, вы должны быть мной довольны?

– Считай, что доволен, – ответил Рафаилус и, сняв левую руку с колена обнял ею артиста. – Хрущев набирает вес, и он энергичнее Маленкова. Так что ты все сделал правильно.

Машина заурчала и понеслась по Москве, желтой от восходящего солнца.

 Как сделать правильно

 – Спасибо, не надо, – сказал Лукин, отказываясь от желтого по цвету чая, любезно предложенного милой секретаршей главного хозяина Желтого дома. – Набираю вес, а этого совсем не нужно.

– Тогда почитайте газеты, Зосима Васильевич вот-вот освободится и вас примет, – секретарша деловито разложила перед Олегом Александровичем «Правду», «Известия» и местную газету «За новый Север».

Лукин местное издание отложил на потом и принялся изучать центральную прессу. Происходящее в стране не могло не радовать. Лаврентий Павлович Берия, возглавивший объединенное министерство внутренних дел и государственной безопасности, первым делом выпустил на свободу всех, кто был арестован по так называемому «Делу врачей». Они реабилитированы. Создана следственная группа по пересмотру других особо важных дел. Рассматривается вопрос о передаче ГУЛАГа в ведение министерства юстиции, крупные предприятия и стройки, принадлежащие МВД, соответствующим гражданским министерствам. Слава Богу, всякой тирании рано или поздно приходит конец, размышлял про себя молодой академик. И нечего было кому-то там плакать по поводу смерти Сталина.

В это время распахнулась дверь кабинета Зосимы Панева, вышли какие-то люди, и сам хозяин кабинета радушно пригласил Лукина зайти.

Зосима Панев

– Я очень извиняюсь, что заставил вас ждать, Олег Александрович, возникли неотложные проблемы, – заговорил Зосима Васильевич. – И прошу прощения, что не смог быть на вашей свадьбе. Мой подарок, надеюсь, вам передали?

– Да, конечно, передали. Спасибо огромное.

Панев был лишь на три года взрослее Лукина, но выглядел значительно старше и солиднее. Иначе, видимо, и быть не могло. Ученый может позволить себе иметь мальчишескую внешность, а руководитель крупного региона – никогда. У Панева «на хозяйстве» была огромная территория, уместившая в себе и тундру, и тайгу, и массивные леса, а под землей нефть, газ, уголь. Управлять ею – совсем не тоже самое, что разбираться в тонкостях морфем и фонем в различных языках. Поэтому Лукин относился к хозяину региона с уважением и даже с некоторым трепетом, хотя Панев занял эту должность всего пару лет назад. В народе отзывались о нем хорошо, говорили, что молод и энергичен, а, главное, всех радовало, что он местный и всей душой болеет за регион.

Панев все-таки вынудил Лукина выпить чаю, который тут же любезно принесла секретарша, сел напротив него и с некоторой хитринкой продолжил беседу:

– А я бы хотел вам другой подарок преподнести. Не догадываетесь, какой?

– Признаться, не догадываюсь.

– А какой лучший подарок можно преподнести молодоженам? Только ключи от новой трехкомнатной квартиры. И я вам этот подарочек сделаю, но только при одном условии.

– При каком же условии? – Олег Александрович подумал, что его тете и сыну квартира, конечно же, не помешала бы.

– Очень простом: если вы останетесь здесь жить.

Панев смотрел на Олега Александровича с доброй улыбкой, как бы говоря: ну, соглашайтесь же, соглашайтесь.

– Вы подумайте, Олег Александрович, сколько в Москве академиков? А у нас вы будете единственным. Это ж какое уважение!

Лукин молчал, не зная, что ответить, а Зосима Васильевич все активнее развивал свою идею:

– Я вас понимаю, Сыктывкар – не Москва, а захолустье. Дети даже называют наш город «Сыктывдыркой». У нас тут нет ни асфальта, ни водопровода, ни канализации. Но это все временно! Через несколько лет рядом с городом будет построен крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат. Планируется железнодорожная ветка. Вы же знаете, что во время войны железную дорогу до Воркуты проложили, минуя Сыктывкар. В Москву летают самолеты, и мы строим большой аэропорт. Город разрастется, здесь будут ходить троллейбусы и трамваи. Мы откроем театр оперы и балета, создадим университет, и вы станете его первым ректором. Потом университет назовут вашим именем. Представляете, Сыктывкарский университет имени академика Лукина!

– Ну, так уж не надо. С меня хватит какого-нибудь переулка. Или пусть будет какой-нибудь Лукиновый тупик.

– Шутник вы, Олег Александрович! И знаете, вы мне очень нравитесь. И вы нам нужны. Поймите, Сыктывкар – хоть и не Москва, но тоже столица. В нашем регионе скоро вырастут десятки новых предприятий. В Воркуте откроются новые шахты…

– На горбу заключенных можно многое построить, – вспомнил академик свое недавнее прошлое.

– А вот и неправда! Сейчас прошла широкомасштабная амнистия. Неопасных заключенных выпускают из лагерей и их места занимают свободные граждане. Да, свободным гражданам надо платить и платить немалые деньги, иначе они сюда не поедут. Но государство идет на это. Мы будем платить. И еще…

Панев заговорил чуть потише, как бы раскрывая секреты:

– Из лагерей потихоньку стали выпускать политических, и очень многие не хотят уезжать. Они говорят, что наш регион стал частью их жизни. А эти люди – крупные ученые, артисты, инженеры. И это все – наш потенциал. Вы не представляете, что здесь будет через десять, через двадцать лет!

Лукин смотрел на «желтодомовского мечтателя» со скепсисом и восхищением. Он любил мечтателей, но слишком часто слышал про обещания руководителей страны о скором построении коммунизма, о необходимости догнать и перегнать Америку. Впрочем, предложение сбежать от московской суеты и заниматься наукой в тихом Сыктывкаре, ему показалось заманчивым. Одна проблема: как уговорить Майю, которая бредит столицей?

– И все-таки, зачем я вам нужен сейчас, когда еще нет университета? – задумчиво спросил Олег Александрович. – Я ведь не экономист, а всего лишь языковед. От меня же никакой практической пользы.

– Вы не понимаете, товарищ Лукин. От вас огромная практическая польза. Со мной в Москве бюрократы будут иначе разговаривать, если я им скажу, что у нас живет сам академик Лукин. Я сумею такие инвестиции для региона выбить! Помогите родному городу, прошу вас.

Лукин не успел ответить на предложение Панева. В кабинет зашла секретарша и сообщила, что пришел Серафим Викентьевич Хлестов, и у него срочное дело.

– Это наш главный милиционер, – пояснил Зосима Васильевич, а секретарше приказал: – Пусть подождет, не видишь, с каким человеком я разговариваю.

– Он просил передать, что Олег Александрович ему тоже нужен.

Не успела секретарша удалиться, как в кабинет уверенным шагом зашел одутловатый и грузный Хлестов.

– Извините, конечно, что я прерываю вашу беседу, но у меня серьезное дело. Вот ордер на арест гражданина Лукина Олега Александровича. Вы обвиняетесь в контрреволюционном заговоре, направленном на свержение советского строя и восстановление капитализма.

Серафим Викентьевич положил на стол перед Паневым и Лукиным соответствующую бумагу:

– Ордер подписан лично генеральным прокурором Сафоновым. Прошу вас, Олег Александрович, следовать за мной.

– Постой, Хлестов, это какое-то недоразумение, – вступился за Лукина Панев.

– Еще раз извините, Зосима Васильевич, но мое дело маленькое. Пройдемте, гражданин Лукин.

Олег Александрович обречено посмотрел на Хлестова, понимая, что в очередной раз все его планы в одночасье рухнули.

Новые планы

Гулень и Ульван со всего размаху рухнули в бассейн, где их ожидали очаровательные обнаженные карлицы. Тут же появился жрец в черном халате с маленьким воротом и огромным отворотом внизу. Он привычным движением с помощью жезла зажег синеватый огонь, и вся компания оказалась объятой необжигающим пламенем. Жрец хотел было сделать жезлом невидимый круг, чтобы потушить огонь, но Гулень ловко схватил его за руку: «Пусть горит». Долгое пребывание в бассейне с огнем значительно увеличивало мужскую силу.

– Мое дело маленькое, – ничуть не смутился жрец и удалился, оставив всю компанию гореть синим пламенем.

– Только Спиру о том, что видел, ни слова, – крикнул вслед Ульван.

– Скажи, Ульван, когда ты избавишься от рабской привычки бояться какого-то Спиру? – укорил его Гулень, обнимая сразу двух девиц. – Он такой же соправитель, как ты и я. Только строит из себя высоко духовную особу. И только лишь потому, что общается с учеными мужами. Он, видите ли, считает соитие не удовольствием, а божественным актом. Надеется после смерти получить место рядом с богами. И мы с тобой должны ему доставить эту радость.

– Ты это окончательно решил?

– А сколько можно терпеть! Верхние этажи бунтуют. Веры проведали, что за ними ведется повсеместное наблюдение, а тэдыши свободны. Я уже сбился со счету: сколько уламов мне пришлось отправить к подземным богам за последнее время. Скоро некому будет работать. Тэдыши выпали из-под контроля, а это самая неприличная публика. Я-то ее очень хорошо знаю. На этом ярусе каждый второй опасен для Уламколы. А если они будут проходить сквозь стены и читать наши мысли, то опасен будет каждый первый.  Их надо крепко держать в руках, вот так, как я держу этих девушек.

Гулень, чтобы продемонстрировать свою силу и мощь, прижал обнаженных карлиц к своим бокам так, что они невольно взвизгнули.

– Да, нижний мир, разболтался, это ты прав, – закивал Ульван, скромно обнимая только одну девушку. – Надо, надо постепенно наводить порядок.

– Постепенно?! – изумился Гулень. – Он рухнет, если будем укреплять его постепенно, обвалится весь на нашу голову. Наводить порядок надо немедленно, сейчас! И вот этими руками.

Соправитель на миг отпустил девушек, чтобы показаться мощь своих рук, которые, в общем-то, были не такими уж и мощными. Но потом нежно взял карлиц за их интимные выпуклости и принялся развивать свои мысли по поводу ближайшего будущего Уламколы:

– А вот скажи, Ульван, Спиру сможет навести порядок в нижнем мире?

– Что ты, Гулень, конечно, нет. Он только все разваливает.

– Правильно. Так может быть ты возьмешь на себя это бремя?

– Великой Омоль! Спаси меня от этого.

– Вот видишь! Это моя миссия и только моя. А ты мне должен помочь избавиться от Спиру. Он более всех опасен.

Вся компания вышла из бассейна и занялась свальным соитием. Когда соправители испытали полное удовлетворение, Гулень собрал девушек и подтолкнул их в сторону тут же раскрывшейся стены. Они шагнули в неведомое пространство, после чего стена за ними замкнулась.

– Придется их «отправить в отставку», они слишком много тут услышали, – пояснил, посмеиваясь, Гулень. – Но ничего страшного, они из верхних этажей. Там таких много.

ххх

 Соправители с аппетитом перекусили суром и бодрящими шанями, Гулень облачился в свой привычный синий халат, который теперь уже был украшен трех -, четырех -, пяти – и шестиугольными звездами, поднялся на ярус наблюдателей и приказал собраться ответчикам в своем ярусе. Дарук, его правая рука, был очень удивлен:

– Гулень? А ты же сегодня нас уже собирал.

– Собирал-собирал, – согласился Мокий. – Мы очень удивились, что так рано. Но может быть что-то случилось?

– А вы ничего путаете? – Гулень обошел ответчиков и каждому заглянул в его белесые глаза. Глаза не врали.

Сердце Гуленя отчаянно забилось в дурном предчувствии. Ответчики не могли его ни с кем перепутать. Значит, приходил орт – двойник Гуленя. Его появление предвещало его собственную смерть.

 Смерть как благо

 – Вы что-то путаете, – вздохнул Лукин. – Мой отец умер от голода.

– Нет, уважаемый, – возразил полковник Хлестов. – Ваш отец был активным участником таганцевского заговора и расстрелян как контрреволюционер. Вы же скрыли этот факт от советской власти, чтобы тем самым ввести нас в заблуждение и начать тайную борьбу.

– Я не знаю ничего про какой-то таганцевский заговор. Когда отец умер, я жил здесь, в Сыктывкаре, то есть тогда еще в Усть-Сысольске, у тети.

– Не знали? – искренне удивился Серафим Викентьевич. – Как же не знали? Об этом писали газеты. Вот, полюбуйтесь.

Полковник вынул из папки вырезку из «Петроградской правды» за 1 сентября 1921 года. В ней сообщалось о расстреле участников Боевой Петроградской организации, руководимой доцентом Таганцевым. Среди расстрелянных упоминались имена профессоров А.И.Лукина, Н. И. Лазаревского, Г. Г. Максимова и М. М. Тихвинского, приват-доцента А.В.Лукиной, поэта Н. С. Гумилева, скульптора С. А. Ухтомского и геолога В. М. Козловского. Олегу Александровичу стало не по себе. Про отца и мать было сказано, что они «активно содействовали составлению прокламации контрреволюционною содержания, обещали связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получали от организации деньги на технические надобности».

В четвертый раз Олега Лукина арестовывают, но никогда еще с ним не обходились так вежливо – не били, не морили голодом. Но арестованному было не легче. Рассказ о расстрелянном отце был хуже дубинки. Заметив, как побледнел Лукин, полковник тут же налил воду из графина и подал ему стакан.

– Поверьте, уважаемый Олег Александрович, – участливо продолжал допрос Хлестов. – Я был бы рад убедиться в вашей невиновности. Зосима Васильевич Панев за вас хлопочет, из Академии наук звонили, интересовались вами. Но, к сожалению, все факты говорят против вас. В 1937 году вас арестовали как немецкого шпиона…

– И реабилитировали.

– Реабилитация признана ошибочной, – покачал головой полковник. – Вас отправили с ответственным заданием в Соединенные Штаты Америки. После этого вы продолжили свою шпионскую деятельность, только уже в пользу не Германии, а Америки. Вы как будто знали, что Америка станет главным врагом СССР. И не только вы, но и ваш друг физик Алексей Федорович Зиедонис оказались на службе американского империализма. Три года назад он бесследно исчез. Вероятно, ЦРУ его надежно упрятало… А вот показания генерала Сергеева. В 1942 году вы были задержаны в Москве при попытке передать важные сведения о начале работ над ядерным оружием некой группе абверовского резидента Льюиса. Впоследствии Льюис был арестован, но бежал. Возможно, с вашей помощью. И, наконец, последний факт. Во время траурного митинга, посвященного безвременной кончине товарища Сталина, вы улыбались, шептались о чем-то со своей будущей женой, а потом куда-то исчезли. У нас есть показания на этот счет студентов и преподавателей педагогического института.

– Мы ушли к моей тете. Моя жена никакая не шпионка.

– Охотно верю – ваша жена не при чем. Но ваше поведение на траурном митинге говорит о том, что вы – не советский человек, а, значит, косвенно подтверждает все остальные факты вашей враждебной деятельности.

После допроса Олега Александровича увели в одиночную камеру. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Он устал от этого нескончаемого абсурда, от невозможности доказать, что он не верблюд. Новость, что отец и мать расстреляны чекистами, его совершенно ошеломила. Этой тирании нет и не будет конца. Как я хочу умереть, говорил сам себе Лукин, сидя на тюремной табуретке. Смерть, ты где?

– А вот я и здесь, – услышал Олег Александрович не громкий, но очень явственный голос. Из-за стены появилась фигура невысокого человека с матово белесыми глазами.

– Дмитрий Александрович, вы мне снитесь? – Лукин узнал в этой фигуре Календера.

– Я думаю, любезный Олег Александрович, в такие минуты вам должны бы присниться жена ваша молоденькая, или безвременно ушедшая Анна Петровна, – своим обычным ласковым голосом проговорил Никодимус. – Но так вот получилось, что явился я. И не совсем, знаете ли, незваный. Вы же хотели смерти?

– Вы пришли меня убить?

– Не совсем так. Я пришел подарить вам легкую и временную смерть. Вы скончаетесь от разрыва сердца, что вполне, знаете ли, естественно в вашем состоянии. Вас отвезут в Бюро судебно-медицинской экспертизы. Это такой синенький деревянный домик возле парка.  А ночью Николай вынесет вас оттуда, и вы снова начнете жить. Не волнуйтесь, все пройдет успешно, Коленька уже выпил водочки с местными сторожами и патологоанатомами. А после воскресения – завтра, кстати, как раз воскресенье – мы все вместе отправимся в нижний мир.

– К чему эти сложности? – спросил Лукин, не веря в происходящее и ничего не понимая.

– Я мог бы вам обычный побег устроить, – принялся разъяснять Никодимус. – Но ведь побег грозит большими неприятностями для ваших близких. Вас будут искать, придут к вашей тетушке Зине и жене Майе. А потеря трупа – это вовсе не побег. Да и заменим мы ваше тело каким-нибудь подходящим и похожим. В смерти, знаете ли, все равны.

– Я говорю: к чему эти сложности? Просто убейте меня и дело с концом.

– Нет, любезнейший Олег Александрович, не будет этого, как бы вам не хотелось. И не только вам. Лаврентий Павлович Берия тоже желает вашей, а также и моей смерти. Но не дождется, мы будем жить назло врагам. И наведем порядок в нижнем мире. Вашего друга, любезного Алексея Федоровича Зиедониса, мне спасти не удалось. Но вас я богам не отдам. Пока это еще в моих силах.

 ххх

 Никодимус убеждал себя, что поступил на службу Берии исключительно для того, чтобы с корочкой «сотрудника по особым поручениям» иметь больше возможностей следить за неофициальными наблюдателями подземной империи. Однако и без корочки он делал это весьма успешно. Видимо, все дело в том, что не мог он, чэрыдей с огромным стажем, работать без какого-либо начальства. Привык ждать приказаний снизу. И вот теперь стал работать по приказам сверху.

Приказы Берии сводились, в общем-то, к одному: наблюдать за тем, что делает верхушка власти советской империи. А верхушка замерла в ожидании кончины Самого Большого Начальника. Только Самый Большой Начальник умирать вовсе не собирался, а намеревался пережить своих соратников, которых считал уже шлаком, отжившим свое человеческим материалом. Ему нужны были свежие, молодые соратники, которые не будут бояться новой войны, чтобы расширить границы великой советской империи, как минимум, до Ла-Манша.  От старых же он предполагал избавиться привычным способом – объявить их «врагами народа» и отправить к небесному богу.

Берия в списке претендентов на тот свет стоял третьим после Молотова и Ворошилова. Но он не захотел дожидаться своей очереди, тем более что очередь могла в любое время измениться. Никодимус и тут проявил инициативу и предложил свой план по устранению Сталина, не догадываясь, что таким образом подписывает сам себе смертный приговор. Берия план Никодимуса принял с некоторыми коррективами. А после его успешной реализации принялся, как и положено, заметать следы. Всю охрану сталинской ближней дачи быстро убрал. В основном всех отправил жить подальше от Москвы, а Хрусталева, который знал всю правду, отправил еще дальше – туда же, куда и Хозяина великой империи. Теперь настала очередь Никодимуса.

Но Никодимус, как и Берия, своей очереди решил не дожидаться, и предусмотрительно исчез. Этот факт очень обеспокоил Лаврентия Павловича. Единственным человеком, который его знал, по мнению Берии, был академик Лукин. Добиться его ареста руководителю объединенного министерства госбезопасности и внутренних дел труда не составило. И живым выпускать на волю своего бывшего друга Лаврентий Павлович больше не собирался. Следы он намеревался замести так, чтобы и намека не осталось.

Нельзя, впрочем, сказать, что работа на Берию прошла для Никодимуса впустую. Он распознал весь механизм взаимоотношений внутри власти советской империи, и это помогло ему понять, что же сейчас может происходить на его родине, в нижнем мире. И он ужаснулся, догадавшись интуитивно, а затем здраво, все просчитав, каковы могут быть последствия тех событий, которые, вероятно, разворачиваются нынче в Уламколе. С момента этой догадки Никодимус больше не нуждался ни в каком начальстве. Им руководила его собственная совесть, которая требовала, чтобы он немедленно кинулся на спасение сначала Олега Лукина, а затем и своей подземной Родины.

 ххх

 – Понимаю, что нет у вас уже никаких сил с кем-либо бороться, даже за собственную жизнь, – как можно ласковее произнес Никодимус, направляя в сторону Лукина перстень со своим весьма драгоценным камнем. – Но уверяю вас: маленькая и легкая смерть даст вам возможность хорошенько отдохнуть и подарит вам новые силы.

 За смерть по маленькой

 – Выпей, это придаст тебе новые силы. Дело-то серьезное и ответственное, – Мишус протянул Савусу маленькую бутылку с водкой. Савус с удовольствием отхлебнул и вернул «четвертинку» своему брату. Тот несколькими глотками осушил ее до дна. Пора, решил Мишус.

Близнецы вышли из московского дворика на бывшую Спиридоновку, переименованную в честь «красного графа» в улицу Алексея Толстого, пересекли ее и оказались на Малой Никитской возле серо-синего особняка.

Особняк Берии

– Оба-на! – присвистнул Савус, увидев, что творится возле дома Лаврентия Берии. Через железные ворота виднелись два бронетранспортера. Одно из окон было разбито. Своим острым зрением близнецы увидели, как из дома военные на носилках выносят тело, завернутое в брезент.

– По-моему, нашу работу сделали за нас, – предположил Мишус. В эту минуту он глубоко пожалел, что выпил всю водку – сейчас ее так не хватало для ясности мысли.

– Погоди, щас все разузнаем, – Савус, чей разум был не настолько одурманен спиртным, схватил брата за руку, отвел на безопасное расстояние, а затем деловито полез в карман и вытащил оттуда драгоценный камень, похожий на рубин.

Из «рубина» послышались очень четкие звуки.

– Вы, может быть, объясните, наконец, что здесь происходит? Как понять, за что нас задержали? – говорил твердый женский голос с легким грузинским акцентом.

– Ну, что вы от нас хотите? Мы всего лишь охранники. Нам велели вас охранять, мы и охраняем, – отвечал равнодушный мужской голос. И весь дальнейший диалог повторял эти фразы в различных вариациях.

Сегодня должен был быть приведен в исполнение приговор, вынесенный нижним миром всесильному Берии. Выполнить столь важную миссию предстояло трем чэрыдеям – Якимусу, Савусу и Мишусу. Близнецам отводилась небольшая роль. Они несколько дней следили за особняком на Малой Никитской и установили, что в каждый рабочий полдень Лаврентий Павлович приезжает домой обедать. Таким образом, получалось, что время между 12.00 и 13.00 – лучшее для уничтожения приговоренного.

Естественно, что погрязшим в пьянстве близнецам никто не собирался доверять роль основного палача. Убить Берию предстояло ловкому и решительному Якимусу. Братьям поручалось проследить и сообщить достойному чэрыдею о прибытии Берии в особняк, а также о том, кто там находится кроме него самого. Дело, конечно, нехитрое, тем более что их вооружили «рубинчиком» для прослушивания. И все-таки Савус и Мишус изрядно струхнули, поэтому первым делом отправились за водкой, а потому явились к особняку с опозданием.

Понять происходящее в доме Берии было выше их пропитых мозгов. Оставалось одно: смотреть и слушать.

Очень скоро они увидели, как к особняку решительным шагом подошел красивый усатый мужчина. Не обращая внимания на охрану, он зашел в дом.

– Мама, с тобой все в порядке? – услышали братья через «рубин» голос мужчины.

– Серго, они убили нашего охранника Васю. Ты не знаешь, что с отцом? – вместо ответа вопрошал женский голос.

– Он арестован, мама, прямо на заседании Президиума ЦК, сейчас находится в Кремле. Меня к нему не пустили, – сообщил Серго Берия.

Братья не знали печалиться или радоваться такой новости. Задание вроде как не выполнено и выполнено быть не может. Но ведь есть уважительная вполне причина. Так что с них взятки гладки. Они мигом изменили направление «рубинчика» и с помощью этого же камня связались с Якимусом и передали ему все, что только что слышали. К большому огорчению близнецов Якимус заявил, что задание должно быть исполнено в любом случае и назначил братьям встречу на Красной площади.

ххх

В самом сердце столицы советской империи жизнь шла свои чередом. К мавзолею Ленина и Сталина тянулась длиннющая очередь.
Гости Москвы фотографировались на фоне Кремля советскими аппаратами новейшей конструкции, именуемыми «фэдами». Савус и Мишус долго бродили вокруг, стараясь не вызывать подозрений у вездесущей милиции. Якимус дал нелегкое поручение установить, где находится Берия. Даже с помощью чудо-камешка сделать это никак не получалось. Из здания Совета Министров СССР доносилось множество шумов, но к вечеру оно почти опустело. Только тогда наблюдатели разобрали отдельные фразы голоса Берии, знакомые им по выступлениям по радио. Он о чем-то просил то генерала Москаленко, то какого-то полковника Холопова, умолял о встрече с Маленковым. Лаврентий Павлович находился где-то рядом с бывшим кабинетом Сталина.

Якимус, получив эту информацию, не отпустил близнецов. Мишуса оставил в Александровском саду прослушивать на всякий случай Совет Министров, а Савуса отправил в сквер возле Большого театра. Там шла опера «Декабристы», на которой присутствовало все высшее руководство страны. Савусу строжайшим образом было наказано слушать не оперу, а настроиться на руководителей советской империи.

Но Савус оказался меломаном. Ему так понравилось звучание скрипок, что он не мог удержаться, чтобы время от времени не переключаться на музыку, и все же и разговоры в правительственной ложе он не оставил без внимания. Когда в зале раздались овации, восторженные крики «браво!», Савус невольно прослезился. И не заметил, как на его плечи легли две руки. Наблюдатель вздрогнул, понимая, что вел себя неосторожно, и сейчас ему придется за это поплатиться. К счастью, это были руки его брата:

– Чего разревелся? Пойдем, Якимус зовет.

Последнее задание Якимуса оказалось на редкость приятным – он велел братьям купить водки, и они всей маленькой компанией отправились к близнецам в коммуналку снимать напряжение. И там, отправив в нижний мир сообщение об удачно выполненном задании, пересказали друг другу то, что им при этом пришлось испытать.

Якимус не отличался красноречием, но все-таки сумел в красках описать часы пребывания в Кремле. Попасть туда можно только по особым пропускам.  Но есть возможность сделать это с помощью недавно присланной из нижнего мира новинки – кольца с еще более драгоценным камушком, чем у них уже имелся. Этот камушек позволял не только прослушивать то, что происходит на дальнем расстоянии, но проходить сквозь стены, уничтожать людей или просто парализовать их.

В здании Совмина, куда Якимус проник с помощью кольца, оставались три десятка офицеров, коим было поручено охранять арестованного Берию. Но большинство помещений были пусты, в том числе и еще недавно принадлежавший Сталину кабинет нового советского правителя Маленкова. Лаврентий Павлович в наручниках, привязанный к стулу, находился по соседству. Вокруг него постоянно дежурили, сменяя друг друга, один-два офицера. Руководил ими человек в форме генерал-полковника, которого подчиненные называли товарищ Москаленко. Из разговоров, которые вел этот генерал с другими военными в коридоре, Якимус понял, что они ждут ночи, чтобы вывести Берию из Кремля в бомбоубежище командного пункта войск противовоздушной обороны Московского военного округа.

Я облегчу вам задачу, решил про себя Якимус и, дождавшись, когда Москаленко в очередной раз вышел в коридор, чэрыдей проник в помещение, застал одного полковника, которого мигом парализовал. Связанный Берия заерзал, но ничего сказать не мог – его рот был забит кляпом. Он скончался быстро и молча от направленного в его сторону кольца. Приговор в исполнение приведен, и Якимус хотел было покинуть злосчастный кабинет, но подумал, что не нужно оламам оставлять лишние загадки. Он разрезал веревки, связывающие теперь уже совершенно безопасного Берию, вынул кляп, вытащил из кобуры застывшего полковника пистолет, дважды выстрелил в мертвеца, сунул оружие в полковничьи руки, а самого офицера вернул в чувство. И очень быстро исчез. Последнее, что он услышал, был голос влетающего в кабинет Москаленко:

– Холопов, ты что-ли стрелял?

ххх

Якимус более получаса выбирался из Кремля, стараясь не попадаться никому на глаза. А Савус сквозь пение оперных звезд услышал, как в ложу Маленкову и Хрущеву зашел человек, видимо, тот самый Москаленко, и сообщил, что Берия убит при попытке к бегству. Все быстро покинули ложу и перебрались в отдельную комнату. Они говорили негромко, но Савус понял, что советские соправители довольны случившимся. Спустя полгода по их указанию закрытый военный трибунал приговорит мертвого Берию к расстрелу за международный шпионаж и подрыв советского государства в пользу мирового империализма.  А пока правители огромной империи откупоривали бутылку вина и выпивали за успешный исход дела.

Наблюдатели нижнего мира пили за свой успешный исход дела всю ночь.

 Успешный исход опасного дела

 Соправители нижнего мира стояли врозь. Большой Совет напряженно молчал, готовый взорваться в любую минуту. Гулень расположился под статуей бога Омоля и кидал одно за другим обвинения в адрес Спиру.

Спиру оказался виновным во всех мыслимых и немыслимых бедах подземной империи, разболтанный механизм которой грозил параличом. Про то, что этот древний механизм изрядно проржавел, и они оба хотели его изменить, Гулень промолчал. И бросил самое главное и тяжкое обвинение – уничтожение великого правителя.

С таким отвратительным явлением нижний мир не сталкивался никогда. Уничтожить Божественного Кора – это все равно, что покуситься на самого бога Омоля. Не удивительно, что Большой Совет Гуленю не поверил, а Рэдигор прямо обвинил соправителя во лжи и потребовал его отставки. Но откуда-то из-за угла робко показался третий соправитель Ульван и представил Большому Совету доказательства вины Спиру. Ульван подробно рассказал, как был отравлен Божественный правитель, не забыв добавить вины соправителю за то, что, уничтожая Кора, Спиру не дал ему легкой смерти, а вынудил мучиться несколько дней.

Сам Спиру стоял посредине древнего зала, совершенно не зная, что предпринять в такой ситуации. Он давно был готов к тому, что Гулень подставит ему подножку, но никак не ожидал такого подлого предательства Ульвана. Бессмысленно отпираться в том, что Спиру виновен в гибели великого правителя, но как доказать, что это была инициатива Гуленя?

Ульван между тем своим характерным блеющим голоском рисовал чудовищные картины злодеяний Спиру и, как бы между делом, чтобы показать всю низость падения соправителя, вывел на середину зала Фору и ее сына Вараку, которых он своими злодеяниями обрек на страдания. Тут Гулень вновь завладел инициативой и призвал уничтожить Спиру, а Фору и Вараку, вопреки традиции, отправить жить на верхние этажи. Пока Гулень говорил, Ульван обернулся к Спиру и очень тихо, хотя и явственно произнес:

– Держитесь, сейчас начнется.

Вот тут-то и произошел взрыв, причем в самом прямом смысле этого слова. Первым дрогнула статуя Омоля. С нее сорвался факел и полетел вниз, подмяв под собой Гуленя. Затем задрожали стены, стали рушиться статуи других богов, погребая членов Большого Совета. Спиру прижал к себе Флору и Вараку, мгновенно про себя решив, что если уж суждено им погибнуть, то пусть они примут смерть все вместе, чтобы и там, глубоко под землей, в царстве мертвых, они находились рядом.

Еще несколько мгновений грохот нарастал, смешиваясь с криками погибающих членов Большого Совета, достиг максимума, совершенно оглушив Спиру, и, наконец, наступила тишина. Зал был полностью разрушен, и погибли все, кроме тех, кто оказался в самом центре. В ушах стоял невероятный звон, и дико кружилась голова. Первым делом соправитель пощупал руками Фору и Вараку. К счастью, они были живы, но пребывали полуобморочном состоянии, и не упали лишь потому, что Спиру их поддерживал.

– Да, не волнуйтесь вы за себя и за них, величественный Спиру, – услышал соправитель сквозь звон в ушах сзади себя очень знакомый голос. Он оглянулся и увидел …живого и невредимого Гуленя, только не в синем халате, а в золотистом и в странном головном уборе похожем на звезду.

Спиру тут же повернул голову в сторону обрушившейся статуи Омоля, и увидел мертвого Гуленя. Ничего не понимаю, подумал Спиру.

– А чего тут понимать? – сказал оживший Гулень. – Я не тот, кто вас предал. И зовут меня не Гулень, а Юкся.

– Заметь, я тоже тебя не предал, – заговорил стоящий рядом Ульван, про которого Спиру уже успел забыть. – Я ведь все-все знал, я знал, что именно так и случится. Я предан тебе, Спиру, всей душой.

Но что же все-таки случилось? Может быть, мы уже погибли и находимся в царстве мертвых, размышлял про себя Спиру.

– Нет, Спиру, ты не погиб и находишься там, где и положено, в древнем зале, – ответил вслух Юкся.

Неужели он мои мысли читает, спросил Спиру сам себя.

–  Ты угадал, мы научились слышать не только то, что говорят, но и то, что думают. Не беспокойся Спиру, мы и тебя научим.

– Конечно, научим, – раздался еще один голос. Прямо из-за стены появился Макарус. – Ты, Спиру, всегда был добр к тэдышам, и мы этого не забудем.

Юкся, не спеша, обошел трупы членов Большого Совета и философски изрек:

–Жаль, что без крови не обходится ни одна революция, как в верхнем мире, так и в нижнем.

А у нас это впервые, подумал Спиру.

– Но, согласись, когда-то это должно было и у нас случиться, – Юкся подошел к раздавленному телу Гуленя и вздохнул. – Гулень был моим братом. Говорят, мы похожи как две капли воды. Но правитель, которого вы совершенно справедливо уничтожили, не пожелал, чтобы на самом нижнем ярусе жили два похожих человечка. И я был обречен. К счастью, наша мама Икета упросила ученых мужей спрятать меня. Им-то это сделать нетрудно, на их ярусе столько установок, испытательных помещений, что никакие наблюдатели не обнаружат. О моем существовании знали немногие тэдыши, но самые умные. Я рос среди них, набирался их мудрости и вместе с ними понял: пришла моя пора.

– Зачем Омоля разрушили? – неожиданно повысила голос очнувшаяся Фора.

– Время Омоля и других богов прошло, – спокойно пояснил Юкся, пнув ногой валяющийся каменный факел. – У нас будет новый и единый бог. Его имя Ен. Ангелусу не составит труда изваять нового бога на этом же месте.

– Ен – это бог неба, а не земли, – возразила Фора.

– Это будет бог и неба, и земли. С язычеством покончено. И хватит нам ютиться в наших норах. Пора выходить наружу и завоевывать верхний мир. Он будет весь принадлежать нам.

– Вы с ума не сошли?! – ужаснулся Спиру. – Оламы прекрасные воины, а мы…

– А мы сделаем так, что они уничтожат сами себя, – сказал Юкся, поднимая вверх руки ладонями друг к другу, показав, таким образом, взаимную ненависть оламов. – Они сожгут друг друга «Божьей искрой». А мы им поможем.

– Мы им поможем, и она нас заодно уничтожит! «Божья искра» солнечного типа не пощадит всю землю.

– И все потому, что ты, Спиру, не захотел в свое время остановиться на моем варианте чистой Божьей искры, – вступил в разговор Макарус. – Мой вариант Божьей искры таков, что она уничтожает людей, но оставляет в целости землю, все сооружения и даже вещи оламов. Однако еще не поздно подарить ее этим безмозглым тварям. Тогда они скорее передерутся. Соблазн велик: врага ликвидировать, а его имуществом завладеть.

– Ей-ей, зажечь искорку божью проблемы не составит, – добавил Ульван. – Мы ее уже почти зажгли. А «Божья искра» не так опасна, нет. Оламов-то она, конечно же, уничтожит, их жалкие городишки разрушит. Но нас она не тронет.

И тут Спиру узнал много нового. Оказалось, что Ульван раскинул по верхнему миру две сети наблюдателей. Одну, так сказать, официальную. О ее работе Спиру и Гулень были хорошо осведомлены. А о второй, неофициальной, даже не догадывались.

Наблюдатели второй сети старались на славу, снабжали наработками по «Божьей искре» врагов тех, с кем работали наблюдатели официальной сети. Иногда, правда, дублировали друг друга. Берию, к примеру, решили уничтожить и те и другие – очень уж он мешал Ульвану.

Несколько раз верхний мир был на пороге Большой Драки. И сейчас советские, и американские оламы готовы вцепиться друг другу в глотки. Рано или поздно они уничтожат другу друга и, тем самым, расчистят дорогу новой расе, более мудрой и справедливой.

Мудрое и справедливое руководство новым объединенным верхним и нижним миром должны, по мнению Юкси, взять на себя три великих улама. Спиру останется правителем нижнего мира. Ульван уже сейчас должен готовиться к колонизации мира верхнего. Во главе объединенной сверхимперии станет Юкся. И никакой божественности. Правители, как и прежде, будут называться просто юрлами.

Спиру принялся размышлять, как остановить безумцев, и тут же стал гнать эти мысли прочь, понимая, что Юксе ничего не стоит их прочитать. Только будущий глава сверхимперии не успел услышать, что думает бывший соправитель. Ульван не дал ему такой возможности.

– Э-э, не-ет, шаня тебе в глотку, Юкса! – закричал руководитель двух наблюдательных сетей. – Ты будешь заниматься колонизацией верхнего мира. А бремя юрлы я возьму на себя. Я так долго готовил этот час. И я тебе не отдам…

– Но послушай, Ульван…– попытался возразить Юкса.

– И слушать не хочу! – Ульван налетел на Юксю так, что тот не успел опомниться, и схватил его за горло.

– Может быть, мы здесь лишние? – обратился Спиру к Флоре, предлагая ей покинуть поле боя.

– Нет, не лишние, – услышал бывший соправитель сзади себя еще один голос.

На этот раз оглянуться он не успел, увидев, как за рухнувшей статуей Омоля раздвигается стена, и в зал влетают два олама. Спиру узнал только одного из них – Олега Лукина. Второй был повыше и покрепче. Он подскочил к дерущимся карликам, столкнул обоих лбами, и несостоявшиеся юрлы упали, потеряв сознание. Затем Лукин уложил Макаруса одним ударом двумя руками по его талии. Закончил дело Никодимус, появившись из-за спины Спиру. С помощью перстня он окончательно нейтрализовал зачинщиков переворота.

– Как можно легко предотвратить революцию, – констатировал Лукин. – Главное, успеть вовремя.

– Етить-молотить, сколько здесь трупов! – ужаснулся второй олам, оглядывая полуразвалившийся зал.

– Да-а, Николай, трупов здесь больше чем в финале Гамлета, – согласился Олег Александрович.

– Какого еще Гамлета? – еле вымолвил ничего не понимающий Спиру.

– Да был такой несостоявшийся юрла датских оламов, созданный воображением одного английского тэдыша, – пояснил Лукин. – Хотел связать порвавшуюся нить времен. 

– Совсем как ты, любезный Спиру, – заговорил Никодимус. – Только тебе, надеюсь, удастся это сделать.

– Оставьте нас в покое, – Спиру вновь прижал к себе вконец запуганных Флору и Вараку, давая понять, что его интересуют только они одни.

– Нет уж, знаешь ли, изволь править, – ласково наставил Никодимус. – А вот верхний мир лучше действительно оставить в покое. Он без нас сам собой разберется. 

– Тут вся проблема в легитимности, – обратился Лукин к Спиру преподавательским голосом, как на вузовской лекции. – Ты – единственный оставшийся в живых правитель. Других правителей народ Уламколы не признает.

– Видишь, любезный Спиру, какого замечательного помощника я тебе привел. Лучшего специалиста по верхнему миру, от которого он натерпелся дальше некуда, тебе не найти.

– Раз уж ты оказался жив, Никодимус, то и лучшего руководителя сети верхних наблюдателей, чем ты, я не найду, – Спиру стал потихоньку приходить в себя и брать власть в свои руки.

– А вот уж от этого уволь, – засмеялся Никодимус. – Мое место наверху. Я – дитя бури, а здесь снова будет штиль. Какие могут быть ветры под землей? Мы с Николаем вернемся в верхний мир, чтобы защищать вас от его болезней и штормов.

– Давайте-ка я вас всех поцелую, – наконец-таки оживилась и Фора.

Никто не возражал. Да и как можно возразить, если совместное целование – любимая традиция нижнего мира.  

Опасные традиции нижнего мира

 – А можно я вас поцелую? – громко крикнула симпатичная девушка, по всей видимости, студентка Сыктывкарского университета имени Питирима Сорокина, неожиданно выскочившая на сцену.

Памятник Питириму Сорокину возле университета его имени

Юрий Олегович растерянно посмотрел в сторону кулис. Леонид Хлестов, доверенное лицо и начальник предвыборного штаба кандидата в Президенты России Юрия Лукина, махнул рукой, как бы говоря: «Пусть, мол, целует».

– Ну, если это от имени всех моих землячек – самых красивых в мире женщин, то как тут можно возразить! – широко расплываясь в улыбке, ответил Лукин.

Девушка поцеловала кандидата в Президенты, да так смачно, что мужская часть зала готова была хоть на минуту баллотироваться на высший пост, но только лишь для того, чтобы заполучить поцелуй этой красавицы. Раздались аплодисменты, а Хлестов из-за кулис показал на часы, что означало «время идет, заканчивай».

– Друзья мои! – очень громко, так, чтобы было слышно и без микрофона, сказал Лукин. – Я был, есть и навсегда останусь сыктывкарцем. Если меня изберут Президентом, то обещаю сделать все, чтобы вы, мои земляки, мной гордились. Уверяю, что вам никогда за меня стыдно не будет!

Зал взорвался овациями. Молодежь скандировала: «Лукин – Президент!» Над зрительным залом оперного театра, где проходила одна из многочисленных встреч кандидата с земляками, вновь развернули плакат: «Россия – единая и никем непобедимая». Глава Коми республики Хлынов долго жал Лукину руку, желая победы на выборах и уверяя, что весь регион проголосует за него и только за него, как когда-то, в далеком 1917 году, голосовал за своего земляка Питирима Сорокина на выборах в Учредительное собрание. Юрий Олегович приветливо помахал залу рукой и прошел за кулисы.

ххх

– Лихо я тебе подкинул девушку с поцелуем? – поинтересовался Хлестов, когда они уже были на лестнице.

– Мог бы и предупредить, – пробурчал Лукин. – А то вгоняешь в краску.

– Зато все было естественно, – успокоил начальник штаба. –  Не забывай, сегодня репортаж об этой встрече пойдет по федеральным телеканалам. Нужна была изюминка, и даже, я бы сказал, клубничка. Знаешь, а она удалась!

Они вышли из театра через черный ход. Первым вынырнул помощник с кучей цветов, закупленных по заданию Хлестова и врученных Лукину в конце мероприятия. За ним деловито прошагал к поджидавшему их иссиня-черному Chevrolet Camaro сам Лукин, которого до самой двери провожал директор театра.

Когда Лукин устроился на заднем сидении, Хлестов, сидевший впереди, скомандовал водителю:

– В региональный штаб.

– Постой, сначала на кладбище, – поправил Лукин.

– Хорошо, только ненадолго, – согласился Леонид Серафимович.

Возле кладбищенских ворот Юрий Олегович, не обращая внимания на весеннюю промозглость, вышел из машины в одном пиджаке, прихватив два букета цветов, и двинулся по центральной аллее, где были похоронены весьма известные люди. Следом нехотя шагал Хлестов. Лукин неожиданно остановился возле могилы Каллистрата Жакова.

– Это не тот ли Жаков, которого нижние прозвали Гарамортом? –  поинтересовался кандидат у своего верного помощника.

– А кто же еще? – деловито ответил Хлестов вопросом на вопрос. – Кстати сказать, он умер в Риге, но местные общественники перезахоронили его в Сыктывкаре. Только давай не будем задерживаться.

Лукин кивнул в знак согласия, однако почему-то остановился в центре провинциального некрополя, где за узорчатой оградой стоял довольно скромный памятник в виде язычка пламени, на котором было выгравировано «Панев Зосима Васильевич, 1914-1994 Любим Помним Скорбим».



Хлестов легонько потянул кандидата в Президенты за рукав, и они вышли на знакомую тропинку и, почти утопая в весеннем снегу, дошли до нужной могилы. На мраморном камне немного стерлась надпись: «Оплеснина Зинаида Васильевна. 26.X.1896 – 12.IV.1972». Лукин положил один букет, постоял с минуту в задумчивости, а затем, немного поколебавшись, положил и другой, тихо сказав, ни к кому не обращаясь:

– Это от отца.

С трудом выбравшись на центральную аллею, Юрий Олегович, однако, не вернулся к машине, а двинулся еще далее вглубь кладбища. Пройдя несколько аллей и тропинок, он добрался до могильной плиты с надписью «Календер Дмитрий Александрович». Дата рождения покойного отсутствовала, и был указан только год смерти – 2001. Второй букет предназначался именно для этой могилы, но она не осталась без цветов. Любимые Никодимусом белые розы положил Хлестов.

– Славный был старик, – без всяких эмоций произнес Леонид Серафимович. – Ты только подумай: если бы не он, ты бы до сих пор оставался никому неизвестным этнографом, а я в лучшем случае так бы и остался главным редактором заштатной газетенки.

– Он открыл для нас абсолютно новый мир, – согласился Лукин. – И никто, кроме нас, до сих пор об этом мире ничего не знает.

– А я ведь тогда вам не поверил. Потащили меня в какую-то экспедицию в Воркутинскую тундру. Думал: «Чудики они и есть чудики». А, чудь, оказывается, существует в реальности. Дурак был!

– Да, ладно, не комплексуй. Здоровый скепсис еще никому не повредил. 

Они повернулись, чтобы уйти, и чуть не споткнулись об валяющийся бесхозный крест со старой потертой надписью «Ульныров Николай Анатольевич. Умер 17 июля 1956 года».

Через десять минут Лукин и Хлестов были в помещении регионального предвыборного штаба, разместившегося в цокольном этаже жилого дома на одной из центральных улиц. Им предстояла короткая передышка перед выступлением в прямом эфире местного телевидения. Во время этой передышки они должны были пообедать, прочесать интернет и почитать публикации в прессе. Так как обеденное время кандидат и начальник штаба потратили на посещение кладбища, пришлось трапезу совместить с чтением.

В штабе кипела работа, готовились плакаты, листовки, писались заказные статьи в местные издания. Лукин и Хлестов не стали слушать отчеты о проделанной работе, а уединились в самой маленькой комнате, где стол уже был сервирован салатами, бутербродами, стопкой газет и плоского черного ноутбука с поднятым монитором. Заботливая сотрудница штаба Тамара Александровна, очень напоминавшая Лукину бабу Зину, принесла горячий борщ. Юрий Олегович налег на еду, а Хлестов, пожевывая бутерброды, принялся изучать интернет. Сначала его заинтересовала статья на сайте «Московского комсомольца»:

«Феномен Лукина

Он выскочил как черт из табакерки. Еще недавно его не знал почти никто, кроме коллег-этнографов. Его биография полна загадок. В разгар Перестройки он пропал. Просто исчез. В официальной биографии говорится, что уехал за границу, чтобы продолжить научную деятельность. О какой именно загранице – не уточнялось. Однако, вернувшись из-за бугра спустя десятки лет, он почему-то не стал продолжать научные изыскания, а занялся политикой. Созданная им и журналистом Хлестовым буквально из пустоты партия «Непобедимая Россия» вышла в рейтинге на первое место всего за один год.

В чем секрет популярности Лукина? Отвечу коротко: не знаю. Может быть, все дело в обещаниях сделать Россию сильной, покончить с коррупцией, олигархов равноудалить? Но почитайте программы других кандидатов. Те же лозунги, те же обещания. Или господин Лукин обладает какой-то необыкновенной харизмой?  Нету у него никакой харизмы: голос громкий, но скрипучий. Обаятельный, но не настолько, чтобы доводить людей на митингах до состояния чуть ли не группового помешательства…»

Дальше Хлестов читать не стал. Неинтересно. Взялся за блогеров. Его внимание привлек пост, старательно выделенный руководителем пресс-службы предвыборного штаба. Короткий заголовок: «Озарение».  И отдельно подчеркнут абзац: «Лукин несомненно наделен искрой божьей, что означает не только наличие у него выдающихся способностей, но и благородных порывов, стремления к высоким целям». Автор связывает наличие у кандидата в Президенты таких прекрасных качеств тем, что у него был замечательный отец – академик Олег Александрович Лукин, не раз подвергавшийся репрессиям в годы сталинщины и погибший в 1953 году. Далее пост рассказывал об отце.

Хлестов задумался. Прекрасный предвыборный материал, но штаб его никому не заказывал. Имя автора «Майя Давыдова-Лукина, доктор филологических наук» тоже ни о чем не говорило.

– Тебе известна дамочка по имени Майя Давыдова-Лукина? – поинтересовался Леонид Серафимович у своего жующего друга.

– Знаю такую, – ответил Юрий Олегович, доедая борщ. – Вторая жена моего отца. Родом из Сыктывкара, но уже полвека живет в Москве.

– Хорошая у тебя мачеха! Вовремя вспомнила о пасынке.

В кабинет зашла Тамара Александровна, собрала грязную посуду и сообщила, что к Юрию Олеговичу пришел странный молодой человек, невысокого роста и какими-то больными глазами. Хлестов распорядился никого не пускать – времени мало, а нужно еще подготовиться к выступлению на телевидении. Для встреч с избирателями существует час встреч с избирателями.

Однако только закрылась за Тамарой Александровной дверь, как неведомый посетитель появился прямо из-за стены. Он действительно был маленького роста, нос с легкой горбинкой, а глаза бледно- голубые. Почти как у Юрия Олеговича.

– Юриус, брат, ты все-таки сбежал из нижнего мира? – у Лукина от удивления чуть не застрял бутерброд в горле.

– Нет больше нижнего мира. Погибла Уламкола, – тихо ответил Юриус и зарыдал.

 ххх

 Единокровный брат Юрия Олеговича родился под землей. Спиру настоял на соитии старшего Лукина с местной карлицей, чтобы не только сам Олег Александрович, но и его потомки внесли великий вклад в процветание подземной империи. До встречи со своим старшим сыном академик не дожил. А вот Юрий Олегович, когда Никодимус устроил ему и Хлестову экспедицию в подземный мир, где живет чудь белоглазая, очень обрадовался наличию у него единокровного братика. И отчаянно звал его вернуться вместе с ним наверх, на родину его предков по отцовской линии. Тогда Юриус отказался наотрез, а сейчас сделал это вынужденно.

Золотая эпоха правления Спиру закончилась раньше, чем мудрый правитель ушел к подземным богам. Он был слишком высокого мнения о себе, принимал решения, ни с кем не советуясь, бездумно применял новые возможности, открытые учеными мужами. Особой осторожности требовала такая новинка, как «поле повиновения». Это изобретение тэдышей позволяло управлять большим количеством людей, внушая им то, что они должны делать.

«Поле повиновения» распространили на самые верхние ярусы, где тут же прекратились всевозможные конфликты, и даже отпала надобность во внутренних наблюдателях. Тогда Спиру распорядился покрыть «полем» весь подземный мир. Тэдыши поначалу запротестовали, не желая повиноваться, а затем тихой сапой создали «антиполе». Обо всем этом Лукин-младший и Хлестов хорошо знали, поскольку находились в Уламколе именно тогда, когда завершались работы по защите от «поля повиновения».

А уже после того, как они перебрались в верхний мир, события стали нарастать с быстротой падающего вниз камня. Спиру боги подарили неожиданную и легкую смерть, а новый правитель Варака с ситуацией не справился. Раздрай начался с ученых мужей. Коренные уламы решили, что их притесняют полукровки, вроде Юриуса, чьи замыслы быстрее и чаще воплощаются в жизнь. Варака обещал им поддержку, но возмутились сами полукровки, считающие, что их идеи более толковые и разумные. Напряжение среди тэдышей нарастало, и один из советников правителя потребовал отключить у них «антиполе». Попытка это сделать вылилась в прямой бунт, и в результате отключили не «антиполе», а «поле повиновения» на верхних ярусах.

Рассказывать обо всем, что было дальше, Юриус был не в состоянии. Из его бледно-голубых глаз текли слезы. Брат налил ему чаю, но последний улам чуть не поперхнулся от непривычного напитка. Из его дальнейших слов стало известно, что кто-то из одуревших от внезапной свободы веров научился проходить сквозь стены и проник на установки, на которых философский камень вырабатывал энергию жизни для всей Уламколы. Что он там сделал – никто не знает и уже никогда не узнает, потому что после этого чудовищный взрыв уничтожил нижний мир до основания. Юриус остался жив только лишь потому, что находился в это время на самом верхнем ярусе, пытаясь уговорить одуревших рабов одуматься. Взрывная волна разрушила этот ярус не до конца. Почти все веры погибли, а Юриуса спас его маленький рост и генетическая защищенность от невидимых вредных лучей, исходящих от философского камня.

 ххх

 Юриус плакал, а Юрий Олегович утешал его, как мог, обещая, что поможет ему освоиться в чужеродном верхнем мире. Хлестов, слушая сбивчивый рассказ улама-полукровки, продолжал шастать по интернету и, наконец, нашел заметку, которую тут же показал Лукину. В ней сообщалось о странном явлении в сейсмически спокойной Воркуте. В тамошней тундре произошло странное землетрясение силой семь баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясения оказался в районе заброшенной шахты «Восточная», которая сразу обрушилась. В самом же городе, находящемся в двенадцати километрах от эпицентра, рухнула старая котельная. Жертв, к счастью, нет.  

– «Божья искра» предназначалась для верхнего мира, а сожгла нижний, – задумчиво произнес Юрий Олегович.

– Зато теперь мы полностью свободны в своих действиях, – сказал Хлестов. – И мы создадим новый мир здесь, наверху, по аналогу с подземной империей. Все ведь в наших надежных руках. «Поле повиновения» на митингах и встречах работает безукоризненно. А после нашей победы мы его развернем на полную катушку. Оно остудит Россию и в тоже время обогреет ее. Не тушуйтесь, братья!

Сказав это, Хлестов деловито проверил наличие под лацканами пиджака кандидата в Президенты маленького значка с красным камушком, похожим на рубин. Затем достал из кармана точно такой же значок и нацепил его на свой пиджак. Легонько хлопнул Лукина по плечу, и через минуту они уже мчались на иссиня-черном Chevrolet Camaro по направлению к телецентру.

Предвыборная кампания набирала обороты, в победе кандидата от партии «Непобедимая Россия» Юрия Лукина уже мало кто сомневался.

 Конец

 
[i] Поль Лафарг (1842-1911гг.) – французский экономист и политический деятель, крупнейший теоретик марксизма. Зять Карла Маркса.