EN
Старый сайт
Образ Опреснока Дормидонтовича вжился в образ Никифора Кузьмича Тапочкина, нашел это место удобным и творил в нем, что хотел. Безобразничал, врал, говорил о том, о чем раболепно молчал при жизни. Во время гламурного банкета в номере отеля беззастенчиво лапал Кэт, подначивал Стива и подливал Консультанту. Консультант плакал у Преемника на плече, Кэт деланно возмущалась, Стив пил и ел, все получали удовольствие. Консультант грозился утопиться в ванной, после третьей рюмки его отпустило и голос его дребезжащий уже выводил в унисон Полковнику, Стиву и Кэт залихватскую мелодию украинской народной песни «Ты ж мэнэ пидманула». Консультант немилосердно бил каблуками в мягкий пол, кричал «АССА!» и, с вилкой в зубах, на манер лезгинки, пытался изобразить гопак.
В промежутках между тостами названивал телефон и трубка гудела разъяренным голосом генерала Аполлова, трубку брала Кэт и что-то нежно шептала генералу, отчего тот орал еще пуще, а у Консультанта от знакомых вибраций щемило сердце и он звонко запевал:
- Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже...
Триумф писателя Совкофилова катался пустыми бутылками по дорогому ковролину номера «Люкс» отеля ле Паркер Меридиан, в элитном центре творческой богемы США, отдавался гулким эхом в глухих и мощных стенах аппартаментов, разлетался пенными брызгами шампанского по наэлектризованному воздуху. Портрет Преемника шелестел газетами и глянцевыми страницами, открывал рот и шлепал губами с экранов TV под мирный храп мужей и затаенные воздыхания жен.
А тем временем в Москве, в кабинете Первого шло закрытое совещание. Присутствовали на совещании - премьер, Аполлов, министр иностранных дел и министр культуры. На большом телеэкране прокручивалась видеозапись выступления Преемника на сцене Корнеги Холла. Первый ерзал в кресле и время от времени восклицал:
- Боже, какой позорище....
- Нет, это невозможно слушать...
- Где вы откопали этого урода?...
- Аполлов, майор Петров – твой лучший сотрудник?....
- Что он такое несет?...
- Нет, это определенно невозможно слушать...
- Боже, ну за что мне такой позорище....
Первый с тоской оглядывал свою команду, в бессилии встряхивал головой и вновь устремлялся взором к экрану. От Преемника явно исходила харизма, но Первый не мог понять, сам ли полковник-танко-ракетчик обладал ею, или же это был лишь эффект искусной подачи материала асов американского телевидения.
- Мои бы выступления так снимали, - почему-то подумалось с ревностью.
Мысли Первого сплетались в противоречивый клубок восхищения, ненависти, сомнений и удовольствия. На экране замелькали восторженные комментаторы выступления. Необходимо было дать резюме, сделать оргвыводы, наметить программу действий. Члены команды, все как один, поникли главами и устремили очи долу в ожидании разноса и окончательного приговора.
Тишина очень напоминала грозу. Только молнии и гром не были видны и слышны, они бушевали в воображении присутствующих.
- А что, собственно, такого страшного произошло?, -
подумал Первый, -
– Несколько слов, очень, кстати, корректно сказанных о нашем исконном бедламе? Ну что в них, этих словах - неправда? Кто и в какие времена считался на Руси с людьми? Ведь и сам лютый зверь октября и террора не произрос, как полагали сами революционеры, из пламени и крови французской революции, а более из векового рабства, тьмы, безжалостного засилия и абсолютного бесправия миллионов людей. И строительство «коммунизма» и второе пришествие «капитализма» - все происходило на один манер, на манер наплевательства на людей и откровенного измывательства над ними. Да, но как этот идиот, как его там... Тапочкин, кажется..., как он мог додуматься до таких вещей? Мне же давали его полнейшее досье. В нем было что угодно, только не было и намека на его способность к мышлению... Одни ракеты на «тележках» чего стоят! –
Первый еле сдержал смех и продолжил размышления:
- Судя по докладам, идиот оставался идиотом, но тогда что же происходило на самом деле? Или опять этот лис Аполлов темнит? Ну-ка попытаю-ка я его... –
И Первый елейным, полным сарказма, голоском обратился к генералу:
- Николай Семенович, а скажите-ка мне любезнейший, не поступала ли вам от вашего помощника Петрова какая-нибудь информация о нашем с вами подопечном, пикантного, этакого свойства? Как раз накануне, так сказать, его торжественного выступления, под фанфары, так сказать...? –
Генерал-полковник поднялся, налился багровым румянцем, словно нашкодивший отрок, и сухим надтреснутым голосом, преисполненным искреннего раскаяния, загудел:
- Так ведь... Кто подумать мог, товарищ Главнокомандующий... Да, как раз накануне днем.. то есть, у них там ночь уже была, 3 часа ночи... Стало быть, звонит мне Петров, говорит, стихи мол пишет... Я – какие еще... стихи... пишет? А Петров мне – натурально, говорит, стихи... Ну я подумал, что мол и так дурак-дураком, умнее не станет, прочтет доклад как миленький... А оно вон как все образовалось... Кто ж знал, и думать не мог-с, господин Президент, что оно все так выйти может... Старый стал... каюсь... – и тихим голосом добавил, - Дайте застрелиться с честью...
- Погоди стреляться генерал, успеешь еще. Сам тебе пулю выдам, специальную, чтобы всю дурь из башки вышибла... Стихи, говоришь, писал? Эт-то интересно... И про что же? Про танки? Про сапоги? Про что стихи-то? –
Генерал, с трудом соображая, пытался вспомнить разговор, который посчитал для себя столь идиотским, что вся его генеральская сущность протестовала против того бреда, на который, оказывается, следовало обратить особое внимание и, мало того, немедленно доложить об этом, простите, казусе самому Первому! Да, выходит, действительно, времена необратимо изменились, и старику Аполлову уже не угнаться за ними... –
- Никак нет! Не в курсе, товарищ Первый, не доложили о чем...
- Ну так и свяжись с ним сейчас и дай мне трубочку, я сам спрошу у твоего помощника, как там его, Владимир Игнатьевич, кажется?
- Так точно!, -
Щелкнув каблуками, гаркнул генерал.
- Ну вот и хорошо, соедините меня сейчас с ним.
Генерал дрожащим пальцем набрал номер на президентском телефоне, услыхал на том конце безобразные крики, перемежающиеся с женским визгом, и, не предчувствуя ничего хорошего для себя, обреченно протянул трубку Первому.
- Аллё? –
Раздался в трубке, с трудом перекрывающий шум вакханалии, вкрадчивый женский голос.
- Алё, это кто? –
Не слишком вежливо обратился к собеседнице Первый.
- А кого вам нужно?, -
С совершенно блядскими, заигрывающими нотками в голосе, с придыханием завлекала Президента миссис Маршалл.
- Мне пожалуйста Владимира Игнатьевича к телефону, -
Сдержал себя Первый.
- А со мной не хочешь побеседовать, голубок? –
Вовсю развлекалась Кэт, -
- А как тебя зовут, красавчик? –
И не думала исполнять просьбу расшалившаяся дамочка.
- Путин меня зовут, Владимир Владимирович, -
Не выдержал Первый. В трубке тотчас зазвенел металл:
- Одну минуту, господин Президент, он сейчас подойдет.
После непродолжительных шорохов, увещеваний и возни, телефон отозвался бесцветным голосом майора, возникшим из беспредельных далей отчаянного пофигизма:
- Майор Петров у аппарата, -
Нарушив все мыслимые и немыслимые запреты и законы конспирации, задребезжал знакомый голос, в бытность верного и незаменимого, помощника Аполлова. Президент брезгливо скривился от такой наглости офицера, но сдержанно проговорил:
- Вы меня не узнаете, Владимир Игнатьевич? –
Майор, услыхав в трубке голос САМОГО, протрезвел мгновенно, страх сменился ужасом, ужас перерос в панику, паника испустила тоненькую струйку, теплом побежавшую по ноге. Но майор не чувствовал и не замечал ничего вокруг, он был весь обращен в слух, он ловил слова Президента всей своей, преданнейшей Главному Хозяину, раболепной сущностью. В этот момент он был готов на любые жертвы, на любой подвиг, на любую смерть. Так ему казалось. Майор продребезжал:
- Так точно, господин Президент, узнаю, господин Президент!
- Ну вот и прекрасно, Владимир Игнатьевич, я надеюсь, что мы продолжим сотрудничество с вами, и сотрудничество наше будет более плодотворным. А сейчас соберитесь пожалуйста и напомните нам суть вчерашнего вашего ночного звонка Аполлову. Меня интересует все, что касается нового, так сказать, увлечения нашего с вами подопечного. Вы там кажется о стихах говорили? Вы, я надеюсь, собрали все необходимые сведения? Ну там, копии стихов, записи его? –
Майор, предчувствуя радость прощения и реабилитации, мгновенно вновь обернувшись в привычный и понятный облик верного пса, преданно и благоговейно зашептал в трубку:
- Зачем же копии, товарищ Президент, я знаю, где он блокнот хранит, там тоже телефон есть, я перейду в его комнату и оттуда вам доложу... –
Майор положил трубку и тихонечко вышел из гостинной. В апартаментах Преемника на массивном рабочем столе горела настольная лампа под зеленым абажуром. Блокнот лежал на видном месте, рядом с телефонным аппаратом. На первой, вдоль и поперек исчерканной странице, с трудом можно было разобрать две строфы стихотворения. Остальные пометки разобрать было невозможно, все попытки Полковника вразумительно изложить свои мысли, разбивались о невидимые преграды, которые выставляются помраченным сознанием на путях несмелых проблесков творческих поползновений. Майор с трепетом набрал номер Президента и, услышав ответ Первого, продолжил доклад подобострастным шопотом:
- Вот, товарищ Президент, вот его блокнот передо мной. Начеркано много, не разобрать. А вот стих:
Я в Нью Йорке сейчас,
я – не я, я – мутант,
не дают мне стихи покоя,
а в соседних покоях храпит Консультант,
жизнь, ты знаешь, что это такое.
На ученьях полки я в атаки водил,
крыл врагов я за милую душу,
по воде я мосты, не страшась, обходил,
и сейчас я ведь тоже не струшу... –
рука с телефоном взмокла от напряжения, когда Консультант закончил продавливать непослушным языком сквозь одеревеневшие от напряжения губы бессмертные строки Полковника,
- Остальное не разобрать, господин Президент, все там начеркано-перечеркано... –
Президент уже не слушал болтовню горе-опекуна, он с головой погрузился в простые строки танкиста-ракетчика, которые задели его за живое.
- Вот что, Владимир Игнатьевич, вы уж постарайтесь снять с листочков копии и переслать их нам как можно скорее. И не предпринимайте никаких самостоятельных шагов, любезнейший, и постарайтесь держать нас в курсе каждого слова, каждого шага нашего подопечного. Мы на вас надеемся, -
С нажимом произнес Президент, положил трубку и крепко задумался. Первый обладал прекрасной памятью, и эти, запавшие в сердце строки, он решил записать на листочке, для себя. Он представил себе Полковника на чужбине, вспомнил свои годы, проведенные вдали от Родины... Особенно задела душу Первого последняя строка, и он непроизвольно, с чувством, повторил ее вслух:
- И сейчас я ведь тоже не струшу... –
При этом глаза Первого затуманились и повлажнели. Аполлов, преданно глядя на Первого, ждал приговора. Он готов был к самому наихудшему для себя – к отставке и с отвращением мыслил:
- Неужели этого придурка Илларионова вместо меня назначат, или, не приведи партия, проныру Фимова? Нет, лучше тогда уж и вправду застрелиться, -
С тоской заключил генерал. Первый передернул плечами, как бы стряхнув с себя наваждение, и обратился к присутствующим:
- Господа!-
Это был хороший знак. Так Первый обращался к аудитории лишь в хорошем расположении духа, когда ему приходилось в очередной раз принимать трудное, но единственно верное решение.
- Оставим все как есть. Представьте, ничего страшного не произошло. Кажется, напротив. Тапочкин добился большего, чем мы с вами планировали добиться. Он своей речью доказал всем, что у нас сегодня, господа, свобода слова и демократия – не пустой звук. А все сегодняшние проблемы в обществе проистекают из «страшных времен тоталитаризма», -
Первый состроил гримассу и ухмыльнулся, обратившись к Аполлову, который тотчас преданно вскочил во фрунт:
- И вам, генерал, не мешало бы поучиться у полковника планированию подобных операций, а не взваливать все на своего Президента. Итак, какие будут предложения, господа, обернулся Первый к премьеру. Второй не растерялся, встал, и по-военному четко доложил:
- Я предлагаю, товарищи, не препятствовать предстоящему выступлению Преемника в Лос Анжелесе, в Уолт Дисней Холле. И, если его пригласит на встречу сам президент США, господин Буш-младший, тоже не препятствовать. А майору Петрову строжайше наказать – никуда не вмешиваться, но информировать нас о каждом шаге Преемника. Я понимаю, что этим решением мы берем на себя не только большой риск, но еще большую ответственность. Может быть, даже добавляем козырей в руки наших врагов, -
Трагическим шопотом завершил свою мысль Второй.
- Кто еще желает что сказать? –
Первый взглянул на министра иностранных дел. Серьезный и сосредоточенный, министр высказал свою точку зрения:
- Господа, я считаю, что прежде чем принять окончательное решение по разработке дальнейшего хода операции, следует обязательно учесть следующий момент. Не смотря на усилия, которые прилагает Президент по сближению России и США, в мире еще достаточно деструктивных сил, препятствующих сближению наших стран. Тем серьезнее мы должны относиться к мероприятиям, способным послужить укреплению наших отношений, -
Министр сделал значительную паузу, а генерал восхищенно посмотрел на него, подумав про себя:
- Каков красавец! Краснобай! Нет, что ни говори, а мининдел у нас правильный, крутой мужик!
Министр, тем временем, продолжал:
- Я думаю, что к мероприятию можно привлечь на последнем этапе дипломатическую миссию. Мы подготовим документ о расширении сотрудничества в области литературы и искусства. Возьмем для перевода и издания нескольких американских писателей, договоримся о гастролях, мы - у них, они – у нас. Мне кажется, что министр культуры возражать не станет. (Министр культуры возражать не стал).
- Так господа, -
Заговорил Президент, уяснив для себя, что радикальных предложений не последует, -
- С этого момента я лично беру операцию под свой контроль. Докладывать мне обо всем, о каждом шаге нашего с вами подопечного, все его записи должны быть у меня на столе одновременно с их исполнением. В вашем распоряжении вся современная техника - принтеры, факсы, майлы..., -
не удержался блеснуть Первый своими познаниями в оргтехнике. –
- Генерал, -
Обратился Президент к Аполлову,
- Мне хочется чтобы вы прониклись всей важностью операции «В качель!» Обещаю вам в случае успеха маршальские погоны, а майору Петрову передайте, что он будет представлен к внеочередному званию – полковник. Чтобы не падал духом и знал, что Родина о нем помнит. Все, товарищи, вы свободны.
Кабинет опустел. В наступившей тишине Первый придвинул к себе листок со стихами и еще раз прочел их. Строчки притягивали к себе магнитом, хотя были просты и невзыскательны. Он чувствовал, что в этих нескольких словах слышится биение большого и честного солдатского сердца. По селекторной связи он запросил дело отставного полковника, Тапочкина Никифора Кузьмича, раскрыл его и стал внимательно изучать.
Дело было обычным, таких дел через руки Первого прошло тысячи. Родился, учился, сотня страниц убористого шрифта, казенным языком оштамповавших навечно свойства характера, склонности, способности и – нигде, ни намеком, ни полунамеком о способностях к творчеству, к импровизации, к анализу...
- Господи, ну когда же наконец у нас научатся составлять полное досье на человека! Ведь пишут, словно по трафарету, то, чего нет, а что есть – о том не пишут!, -
В сердцах захлопнул Первый папку, даже не взглянув на фамилию исполнителя, -
- Сунуть бы под нос этим составителям видеозапись из Корнеги Холла и их характеристики полковнику Тапочкину! И стихи. И не удивлюсь, если он еще и роман надумает писать. Уже поскорей бы обернулся этот Петров с его записями. –
Только подумал Первый, как на пороге возник секретарь с тонкой папкой. Первый вернул секретарю досье и принялся изучать копию записей Преемника. Чувства Первого не обманули. Как он и предполагал, на листочках были наброски выступления, обрывки фраз, мыслей. Сколько раз самому Первому приходилось обдумывать таким образом предстоящие важные выступления. Помощники хороши, но выступать приходится не им.
Первый чувствовал сердцем, как между ним, первым лицом великого государства, и отставным полковником с домашней и уютной фамилией Тапочкин, словно пролегла какая-то неуловимая связь, протянулась тонкая душевная ниточка. Как постепенно, набирая силу, рос интерес к личности полковника, как сердце наполнялось теплом к этому человеку.
Еще он думал о воле жребия, который указал практичному и предсказуемому Аполлову на его неординарный выбор. Еще он думал о великом множестве людей, чьи необыкновенные дарования так и остались неиспользованными. Еще он думал о том, чем он сам может послужить своей стране для того чтобы люди в ней смогли преобразиться и расцвести талантами, чтобы соскрести наконец с обезличенной России проклятую маску большевизма – маску серости и алчности. Еще он думал... Да мало ли о чем еще думал Президент великой и древней Державы.
А тем временем, в одном из номеров отеля на West 57 str., наконец, воцарилась тишина, прерываемая всхлипами, храпом и прочими звуками людей, уснувших после активно проведенного вечера. Сон, видимо решил подшутить над нашими вальяжными и гламурными персонами, заставая их поочередно в немыслимо неприличных позах и в, совсем уж непотребных, видах. Консультант крепился дольше всех, но и он под утро задремал в уютном кожаном кресле.
Солнце долго корчилось в шторах от нестерпимого хохота, освещая фигурантов вчерашнего алкогольного безобразия. Вначале лучи его ярко высветили засохший след слюны на увядшей за ночь щеке Кэт, потом переместились на всклокоченную рыжую шевелюру, разбросанную небрежно по полу, на оголенную ляжку, доверчиво уткнувшись в которую, сопел и всхлипывал во сне «великий писатель современности», так и не достигший заветной для всех мужчин мира цели. Затем лучи солнца переместились на сиротливо лежащую туфлю Стива – вторую снять не хватило сил, на запрокинутое, мертвенно-бледное от пережитых волнений лицо Консультанта, на горничную, оторопело оглядывающую картину художника-реалиста под названием «погуляли вчера». Дверная табличка «PLEASE DO NOT DISTURB» мирно покоилась на груди мощно всхрапывающего Стива. Над Америкой занимался новый день. Почувствовав величие момента, Стив громко отсалютовал, заставив горничную покраснеть и, полыхающую праведным гневом, выскочить вон из номера.
2007.01.31.
