EN
Старый сайт
ГЕННАДИЙ БАННИКОВ
ПУСТЬ ЭТО ЖИЗНЬ. . .
Здесь всё слегка – воздушно, мимолётно –
Пусть это жизнь, а может быть и смерть...
Кто разберёт в конечном счёте - что там
Вселенская готовит круговерть?
И снова мне лететь к тебе охота,
Мой звездолёт вдыхает водород.
Для наших межпланетных перелётов
Я, верю, подходящий день придёт.
Меня снесёт он на твою планету
С планеты нерадивых обезьян –
На выбор для разборчивых эстетов,
Они в пространстве рядышком висят.
Исполнены предчувствиями встречи,
Плывут со мною рядом облака –
Слегка серьёзны и слегка беспечны,
Конечно, полупьяные слегка.
И мне полутверезому пилоту -
За облаками этими лететь.
Здесь всё слегка – воздушно, мимолётно –
Пусть это жизнь, а может быть и смерть...
1. ГОРЬКАЯ ИРОНИЯ СУДЬБЫ
Опреснок Дормидонтович Совкофилов написал эпопею. Дело оставалось за малым - за названием. Писатель рассуждал:
- «Война и мир» - не то что бы совсем избито, но где-то я это уже слышал, «В чашу» - было. А назову-ка я свою эпопею – «В качель!»!. По-моему свежо и по-нашенски, по–расейски! -
Опреснок Дормидонтович перекрестился, на радостях отвесил поясной поклон, и, облизнув сухие губы, потянулся сморщенной рукой к ветхому буфету. Налил в мутный граненый сосуд из бутылочки темно-зеленого стекла невероятно смердящего пойла, выпил одним махом, крякнул и загрыз кусочком печенья, оставшегося со времен начала перестройки от праздничного пайка инвалидам Грюнвальдского сражения.
Потом, завязав тесемочки на толстенной папке с многообещающим в прежние строгие времена названием «ДЕЛО №», отправился к редактору. Весь путь до редакции Опреснок Дормидонтович вслух ворчал и матерился, шарахаясь стаек раскрепощенной молодежи и, брызгающих из-под колес грязной жижею, лихих авто.
- Нету порядка, нету... Едрит твою тудыть...-
приговаривал Опреснок Дормидонтыч и ковылял дальше.
К редактору маститый прозаик прокрался осторожно, но без стука, в тот самый момент, когда шаловливая рука ответственного редактора прокладывала себе путь по внутренней стороне бедра секретарши к центру неземных утех и наслаждений.
Рука в одно мгновение заняла положенное ей место на столе, секретарша же, одернув юбку, затараторила:
- Юлий Михайлович, сводки по отделу еще не готовы, но я уже предупредила Подколываева, чтобы он поспешил. С версткой материала задержки не будет.
- Идите, Светлана Юрьевна, и проследите за версткой, я на вас надеюсь.
Светлана Юрьевна, прижав к роскошной груди два тощих листочка с гербовыми печатями и пылая щеками, вышла, зло стуча каблуками и нехорошо поглядывая на несчастного Опреснока Дормидонтовича.
- Ну-с, Дормидонт Опреснокович, с чем пожаловали? –
вальяжно из глубины мягкого кресла вопросил ответственный редактор.
- Извиняюсь, Опреснок Дормидонтыч я, кхе-кхе, -
подобострастно откашлялся Совкофилов.
- Как же-как же, помню, вы мне еще в начале года какую-то муть... извиняюсь, повесть приносили. Так чем могу служить? –
заученно вежливо, со смертной тоской в глазах, спросил редактор.
- Извиняюсь, роман принес, точнее эпопею. «В качель» называется. О победе духовного над земным. Действие происходит, так сказать, на фоне перестроечных процессов, когда все, так сказать, видится глубжее и ширей. В основу романа я поклал любовь между ей и оным. Она – из хорошей интеллигентной семьи бывшего зам начальника управления торговли, он – состоятельный банкир, в прошлом – инструктор райкома.
- Дормидонт Опреснокович, душечка вы наш, - во все 32 фарфоровых зуба улыбнулся Юлий Михайлович, встал с кресла, обошел стол, и обнял растерявшегося от неожиданности старика, - Как я ждал именно такого романа! Вы себе представить не можете! А то пишут, понимаете, все чепуху какую-то, грязь и напраслину льют – сплошной пессимизм. Вот что значит старая советская школа, вот что значат писательские кадры прежнего Союза Писателей! Да вам цены нет, дорогой Опреснок... Дормидонтович! Немедленно, немедленно вас печатаем! Вот сейчас же отдаю корректору и – в набор! Через недельку приходите за авансом, тогда и договор подпишем –
игриво добавил обрадованный редактор и с нескрываемым восхищением еще раз оглядел тщедушную фигурку маститого академика душ человеческих.
- Ну, что еще? –
видя нерешительность переступающего с ноги на ногу старика, вопросил Юлий Михайлович.
- Мне бы того, немного, совсем немного, денег до аванса бы... –
заклянчил униженно писатель,
- Поиздержался, стало быть, чернила, то-се...
- Понимаю, как же, -
сочувственно вздохнул редактор, погрустнев лицом, но портмоне вынул и две пятидолларовые бумажки легли в потную ладонь старика.
Опреснок Дормидонтыч посветлел ликом, и вознамерился облобызать щедрую длань ответственного редактора, но тот воспротивился, вырвал руку, напутствуя:
- Да идите же, идите... И не забудьте – аванс - через недельку. Обещаю...
Пятясь задом, непрестанно кланяясь и бормоча заученно: «Век не забуду», «Благодетель ты наш», «Чтобы мы без тебя...» и прочую чепуху, Опреснок Дормидонтович вышел из кабинета. Душевно попрощался с секретаршей, но та не ответила, только быстрее застучала по клавиатуре.
Улица встретила Опреснока Дормидонтовича Совкофилова вонью автомобильных выхлопов, грязными лужами и, веселящимся над юдолью несчастных пешеходов, ярким солнышком.
Неподалеку от дома, писатель заскочил в супермаркет, купил хлеба, сала, макарон, бутылочку самой дешевой водки, оставил в кассе около семи долларов, и, занудно пересчитав сдачу, с праздничным настроением отправился домой.
Душа ликовала, счастье готовилось пробить брешь в плотном коконе беспросветного и нищего бытия писателя. Звездный час Опреснока Дормидонтовича стоял у входа, стучался в дверь, он спешил порадовать натруженное сердце старика, воздать радостью за все горести нищенской жизни.
Бог не любит крутых поворотов в жизни людей. Ведь любой крутой поворот, тем более - на старости лет, будет означать - что вся предыдущая жизнь была либо несправедливо облагодетельствованной, либо неоправданно отягченной неустройствами и страданиями. Опреснок Дормидонтович после нехитрого, но сытного ужина под водочку, от радости ли, или от пережитого волнения, вдруг почувствовал себя нехорошо, позвонил в «Скорую», открыл замок входной двери, лег на диван и умер.
Соседки охотно поведали работникам «Скорой», что родных у Совкофилова нет.
- Как со второй жаной разошедшись, так усе один да один, горемычный, -
авторитетно поведала зачем-то равнодушным санитарам труповозки пожилая дворничиха.
Похоронили Опреснока Дормидонтовича за счет государства, где-то на бросовой земле, в соответствии с положениями и инструкциями о невостребованных из морга покойниках.
Юлий Михайлович, ответственный редактор книгоиздательства, слово сдержал, эпопею выпустил, для начала тиражом в 100 000 экз. Книга прошла на ура. Магазины требовали еще и еще. Эпопея оказалась бестселлером, читатель ревел от восторга и осаждал книжные прилавки.
Бешеные гонорары за тиражи уходили на депонент, и Юлий Михайлович все не мог взять в толк, отчего это писатель не приходит за своими деньгами?
- То за десятку чуть руки не целовал, а тут ста пятьюдесятью тысячами пренебрегает, –
недоуменно рассуждал ответственный редактор. Однако же и предположения по этому поводу у него были кой-какие:
- Может, заболел или уехал куда? Мог бы и позвонить мне, хотя нет, не любит старик телефона, всегда сам приходил, если что... Что же случилось? Ну да и Бог с ним, отыщется небось...
Эпопея «В качель!» победно шествовала по планете, надрывая души и сердца русскоязычного читающего населения. По всему миру ускоренно готовились переводы ее на разные языки для любопытных и для потомков русских эмигрантов первой волны, не владеющих русским языком.
Совершенно неожиданно для всех роман вышел на каракалпакском языке в книгоиздательстве города Нукуса и в провинции Китая – Дао Лянь. Пламенный президент Венесуэлы Уго Чавес на презентации книги, вышедшей на испанском языке в Каракасе, пообещал, что сделает все, чтобы книга не попала на стол президенту США Бушу-младшему, при этом повернул нос к северу и заверил всех, что лишь от упоминания имени Буша кругом явственно начинает пахнуть серой.
Страны демократической Африки, закупили неимоверное количество экземпляров. Как по-секрету сообщила газета «Махиратра» из Антананариву, вожди африканских племен по-своему истолковали популярность эпопеи. Вместо чтений, они устроили бешеные пляски вокруг кострищ из закупленных экземпляров эпопеи, уверяя доверчивое население в целительных свойствах дыма от сжигаемых книг. Пляски вокруг кострищ на африканском континенте и на Мадагаскаре длились несколько месяцев, с перерывами на дополнительные закупки тиражей.
Как водится, последним о книге узнал президент России Путин. То ли в его окружении не нашлось ни единого читающего человека, то ли, по перестроечному обычаю, никому и в голову не могло прийти то обстоятельство, что художественная литература может представлять собой нечто серьезное и важное, но факт неинформированности имел место. И когда однажды поздно вечером Путину позвонил Буш, между ними произошел такой досадный разговор:
- Слюшай, Владимир, это Джордж говорит, мы хотим пригласить Америка твоего писатьеля, как его – Опреснока... Дормидонтовитча... Софкофильова – ну и имена у вас в Раша. Америкен ридер хочет послушать великий русский райтер. Ты можешь устроить ему вояж по США? А мы оплатим все и гонорар хороший дадим за выступления.
- Привет Джордж. Ты про что? Мне книги некогда читать. Да и писателей у нас вроде нет. Мне о них ничего не докладывали. А вот в вопросах с Ираком и Сомали ты явно перегнул палку.
- Володя, к черту Ирак, к черту Сомали, какие палки – твоя поговорьки, сейчас весь мир только о тебе и говорит, о Раша и о великом твоем писателе. Он роман-эпопею написал «В Катчьель!» - я читаль, потрясающая вещь!
- Привет Джордж. Что-то плохо тебя слышу. Я тебе завтра перезвоню... Пи-пи-пи-пи...
Фрадков возник на пороге кабинета Первого через десять минут. Личный паролет СУ-39 новейшей модели, сверхзвуковой, на современном сверхмощном турбо-парогенераторе, доставил премьера на крышу Белого дома в считанные минуты.
Еще десять минут ушло на втягивание головы премьером в покатые плечи и выслушивание ненормативной лексики, от которой пришел бы в восторг сам Сорокин. Но про Сорокина Первый тоже ничего не слышал...
Речь свою Первый увенчал бессмертной фразой:
- ... И чтобы, вашу мать, к 8:00 утра, вашу мать, у меня на столе лежал полный отчет об эпопее, в качель ее, «В качель!» и об этом Дормидонте, мать вашу, или, как его там, Мацаноке, мать вашу, Совкофилове! И доставить мне его самого из-под земли!!! Иначе всех уволю, мать вашу!
- Будет исполнено, Владимир Владимирович, -
по-военному коротко обнадежил Первого премьер и, повернувшись, как и положено, через левое плечо, строевым шагом вышел из кабинета.
- То-то же, -
уже остывая, промолвил Первый и впервые за этот сумасшедший день улыбнулся. Он вспомнил уроки литературы в родной западногорской школе, учительницу – милую и интеллигентную. В памяти возникли имена – Гоголь, Пушкин, Тургенев, Толстой...
- Ах, как давно это было, -
сентиментально подумал Президент и вдруг с ужасом осознал, что ни одного современного писателя он вспомнить не может, что даже в годы блаженного армейского бдения «глотал» книжки, в основном – детективы, без разбору и совершенно не запоминал авторов, кроме, разумеется, именитых, известных всему миру Моэма, Митчелл, Форсайта, Чейза... А уж в последние годы и вовсе было не до книг...
Задача премьеру была поставлена не из легких. И если первая часть приказа была исполнена уже через час, то со второй частью приказа Первого дело обстояло сложнее. Искомые книги в нескольких экземплярах, на всех языках, кроме каракалпакского и китайского, покоились на столе премьера. Из Китая книгу обещали доставить морским путем, а караван верблюдов с книгой и прочими важными поклажами из Нукуса, внезапно угодил на полпути через Кызылкум в песчаную бурю.
- Честное слово, - клялся истово, пристыженный наличием в постели любовницы-секретарши, поднятый среди ночи внезапным пришествием гостей в штатском, Юлий Михайлович, - приходил ко мне, да, десятку еще попросил... Ну я ему дал, разумеется до аванса, - чувствуя, что несет несусветную чушь, оправдывался ответственный редактор. Старший по званию вежливо и холодно спросил мятущегося редактора:
- Стало быть вы, уважаемый Юлий Михайлович, последним видели Опреснока Дормидонтовича?
Вопрос не предвещал ничего хорошего, Юлий Михайлович где-то читал, что тот, кто видел пропавшего или убиенного последним, автоматически причисляется к первому, подозреваемому в преступлении – похищении или убийству, лицу. Голос у редактора стал внезапно писклявым, ноги мелко и противно задрожали, заныло в животе.
- Второй на связи, - усталым голосом проговорил в трубку премьер, выслушал внимательно руководителя оперативной группы и коротко приказал, словно хлестанул наотмашь по лицу – из-под земли мне его достать! – еще раз повторил жестко и окончательно, - Из-под земли!!! Докладывать лично мне каждый час! – и бросил в сердцах трубку. Дело обретало скверный оборот, до отчета Первому оставалось всего пять часов. Премьер пытался уснуть, но сон не шел, в голову лезла всякая чертовщина.
Тем временем допрос обескураженного редактора подходил к концу, было ясно, что тот говорит правду, как и положено в подобных ситуациях слабодушному интеллигенту.
Работник морга, приведенный в чувство внезапно нагрянувшими посетителями, угодливо и нервно перебирал амбарные книги учета. Найдя нужную, отдал в руки оперативника. Тот, быстро обнаружив требуемую запись, передал книгу руководителю.
Эксгумированное тело спешно отправили в спецморг, к утру, к началу доклада, была готова полная справка о биографии писателя. С небольшой папочкой в руке, премьер переступил порог кабинета Первого ровно в назначенное время.
Совещание длилось более двух часов, вызывались разные руководители, наконец, Первый подвел итог:
- Итак, товарищи, мы не должны никоим образом допустить утечку информации. Вы понимаете, писатель-прима не мог в наши С ВАМИ («с вами» Первый подчеркнул многозначительно) дни правления страной умереть столь недопустимо безвестно. Об этом позорнейшем факте не должна узнать мировая общественность. Оргвыводы (Первый недобро сверкнул взглядом в сторону министра культуры) последуют чуть позже, а пока... –
и Первый подробно изложил план, разработанный им вместе с премьером в тиши кабинета.
2007.01.11.
